..
Это было сказано с горькой иронией.
Йоэль снял очки:
— Реэт* пожалуйста, пойми меня правильно! Ты ведь знаешь, — ошибка наша состоит в том, что мы не хотим быть вполне откровенными друг с другом. Это впрямь трудно. В нас много недоверчивости, это, быть может, наследие веков. Всегда мы требуем, чтобы другой по глазам прочел наши мысли, и сердимся, если он этого не делает. Мы словно боимся слов, потому что они могут так убедительно лгать...
Йоэль умолк, как будто кто-то помешал ему продолжать речь.
— Я не понимаю, что ты хочешь сказать этим?
— Ты знаешь, Реэт, что мы возбели вокруг себя, так сказать, стены молчания. И может статься, что мы упрямо будем продолжать возводить их. Я никогда не знаю, что ты обо мне думаешь, что чувствуешь ко мне, а ты не знаешь* что чувствую я. Завтра вечером я уеду, быть может, мы целые годы не будем видеться, и тогда все постепенно забудется.
— И ты этого действительно желаешь?
— Нет!..
Оба надолго замолкли. Направо, посреди сверкающей морской зыби, скользил белый парус, исчезнувший потом за мыском. Реэ ощутила прохладное дыхание моря и слегка задрожала. Йоэль заметил это, и ему вспомнилась бабочка, когда-то слетевшая на его стол, бабочка, которую он принял за посланца от Реэт.
— Ты согласилась бы уехать со мной? — спросил Йоэль, снова снимая очки.
— Как ты это себе представляешь? Опять какой-нибудь фантастический план бегства, как раньше?
— Нет, не это! Нам больше никуда не нужно бежать ни от других, ни от себя. Ты согласна?
Реэт закрыла глаза и, прижавшись спиной к шезлонгу, подняла руки, скрестив их над головой, словно протягивая их к чему-то теплому. Она сказала очень тихо:
— Да, я поеду с тобой.
Они встали и прижавшись друг к другу, пропали среди толпы. Счастье их было так велико что они даже не заметили, как прошли несколько километров до конца променада, туда, куда раньше повернул белый парус. Не было конца взаимным излияниям. Как они могли до сегодняшнего дня страдать про себя, как могли потихоньку следить друг за другом, как страшиться, что сердца их так и останутся закрытыми друг для друга! Никогда раньше Йоэль так лихорадочно не строил планы будущего никогда Реэт
с таким жаром не принимала участия в этом строительстве. Это были, уже не романтические попытки бегства от жизни, как бывало раньше. Жизнь стояла перед ними с совершенно реальными задачами и обязанностями, и нужно было крепко ухватиться за них.
— Ты должен помочь мне! — сказала Реэт. — Одна я не смогу, не сумею начать. Никто не научил меня, что делать, с чего начать...
— Попытаюсь! Это нелегко. Но сначала придется разрушить немало привычек.
— Например?
— Например, хотя бы то, что любовь наша не должна оставаться такой эгоистической, как до сих пор. Из-за этого эгоизма мы обманывали и лгали, обманывали других и лгали самим себе. В Соэкуру, ты помнишь, я ревниво стремился спрятать тебя от других, и от всей жизни, запереть тебя в некой комнате незабудок и чтобы ключ от этой комнаты был в моем кармане. Теперь я этого больше не хочу. Я стал более зрелым, как я тебе сказал. Мы должны шагать прямо посреди жизни, среди других людей, и не бояться жизненных будней...
Вечером их уже не разделяли комнаты отеля. Но посреди радостной беззаботности снова встал вопрос, все время подсознательно мучивший Реэт:
— Но, боже мой, что скажет Ильмар?
— Пусть говорит, что угодно! Теперь уже не время для уступок и жалости!
— Как он перенесет этот удар, ведь он такой мягкосердечный ?
— Мы должны заранее подготовить его. Завтра же пошлем ему телеграмму.
— Теперь ты сам видишь, как жесток этот эгоизм любви или как ты его назвал!
— Ничего не поделаешь. Новое здание не построишь, если не разрушишь старое! К тому же оно и так было в трещинах. Сознайся, не зародилась ли в глубине твоей души потребность бегства... и от него также, когда ты поехала сюда на юг поправлять здоровье. А потом эта покупка дома здесь... Это тоже бегство,
Реэт попыталась возразить:
— Нет, теперь ты ошибаешься! Я никогда не писала своему мужу так много писем, как отсюда!
— Орайыэ тоже никогда не дарил своей жене столько цветов, как тогда, когда он возвращался от мадемуазель Ормус и совесть его была нечиста.
— Ты думаешь, что моя совесть была не совсем чиста?
— А разве ты ни чуточки не думала обо мне?
— Не больше, чем ты обо мне... Разговор опять отклонился от Ильмара.
— Знаешь что? — шутливо сказал наконец Йоэль. — Пусть он на первое время останется у нас другом дома!
— Прекрасно! А ты ревновать не будешь?
— Я никогда не ревновал к нему.
— Все же жаль его. Он был таким добрым человеком...
— Ничего, Кики «его утешит!
— Прекрасно! Кики даже мотоциклом умеет править.
19
— Теперь ты сама видишь, — не могу я предложить тебе ни комнат цвета незабудки, ни санаториев, — сказал Йоэль, когда вместе с Реэт, вернувшись на родину, переступил порог своей квартиры.
Из пустых комнат повеяло холодным, застоявшимся воздухом. Всюду виднелись следы предотъездной суеты: раскиданные вещи, незастеленная кровать, на столе разбросанные бумаги, планы, чертежи. Когда Йоэль провел пальцем по ночному столику, там осталась полоса, напомнившая свежую борозду на невспаханном поле.
— Нет. Не говори об этом! Поговорим лучше о новой жизни, о работе, которой ты меня научишь, о твоей собственной работе.
— Так пойдем со мной!
Они пришли к стоящему в лесах зданию.
— Что это за дом?
— Это и есть здание банка. Но я надеюсь, когда оно будет закончено, в нем расположатся не тарасы и нийнемяэ, а совсем другие люди.
— Почему ты так думаешь?
— Предчувствие перемен носится в воздухе. Если бы не это, охоты не было бы работать.
Они вошли в ворота.
— Прислушайся! Ты слышишь? — спросил Йоэль, остановившись. — Вон там шуршит бетономешалка. И слышишь эти гулкие удары? Это кирпичи. А этот скрип? Блоки. Прислушайся еще к трещанию досок, к звуку пилы, к ударам молотков. Изо всей этой музыки растет здание, поднимается камень на камень. Ты видишь того человека, который грузит песок на тачку? С ним произошло уже два несчастных случая: его чуть не завалила обрушившаяся стена, а в другой раз он свалился с лесов. Крик его боли также войдет в новое здание.
Когда они медленно поднимались по ступенькам лесов, им встретился руководитель работ, который рассказал, что здесь за это время сделано и что придется переделывать.
Потом они продолжали пробираться вперед по железным переводинам среди леса опорных столбов. Перед ними, словно кости скелета, торчали железные зубья, ожидавшие жидкого бетона.
Прошли две женщины, носившие глину.
— Та, что шагает впереди, беременна, а другая, с бледным лицом, больна чахоткой.
— Что заставляет их работать именно здесь?
Руководитель работ, обернувшись, ответил:
— Что заставляет? А где они иначе найдут работу?
— Их страдания и проклятья также войдут в стены, — сказал Йоэль Реэт.
Та смущенно оглянулась, представив вдруг себе, как это здание вырастает прямо из живой жизни, горя и радости, проклятий и стонов.
— Частица меня самого также останется в этих стенах, — добавил он.
' — Какая же частица?
— Надежды и мечты о лучшем будущем, о лучших людях, которые будут жить здесь.
— На это ты надеялся и при постройке соэкуруской дачи?
— Да, надеялся. Я не люблю домов, где стройка не продолжается, по крайней мере, в мыслях и сердцах.
Они обошли все этажи здания. Йоэль обменивался мыслями с руководителем работ, кое-где останавливаясь, чтобы дать указания. Реэт с уважением глядела на всю эту рабочую сутолоку.
— Вот видишь, — сказал наконец Йоэль, когда они остались одни, — как мы здесь трудимся, каждый на свой лад. Словно пчелы или муравьи. Впрочем, букашки в одном отношении выше людей: муравьи никогда не станут разрушать свой муравейник. А человек? Кто сравнится с ним в искусстве разрушения? Достаточно одной бомбы с самолета, и здесь камня на камне не останется. Но сойдем вниз, я покажу тебе еще кое-что.
Они спустились и вошли в сырую прохладу темного подвала. Йоэль осветил голые стены карманным фонариком.
— Вот видишь, в эту пещеру забирается творческий дух человека, когда на поверхности бушует страсть разрушения. Когда бомбы наверху кончают свою работу, он выйдет отсюда, оглянется и снова примется за труд, снова начнет укладывать камень на камень...
— И снова станет начинять бомбы?
— И это, конечно, тоже.
— И так будет всегда?
— Нет, так будет, пока на земле останутся люди, которые, как клещи, питаются кровью других.
— И ты не печалишься?
— Нет, я люблю человека.
Реэт в смущении поглядела на Йоэля, но у того вдруг погас в руке фонарик.
Во тьме остались только два теплых человеческих рта, искавших друг друга.
Когда они вышли из темноты, им пришлось зажмуриться, чтобы привыкнуть к яркому солнечному свету.
Поодаль, на столбе забора, .окружавшего стройку, Реэт заметила вдруг снегиря, в коротеньком клюве зажавшего длинную соломинку.
— Смотри! - обратилась она к Йоэлю, но птичка улетела, испугавшись, что помешают ее строительным планам.
1937-1938

??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44