Я так стала бояться ее, что мне пришлось дать ей пилюльку с ядом. Мне надо было уезжать, куда же мне было деть ее? Взять с собой? Да, может быть, мне нужно было взять ее с собой. В городе я ее не могла оставить, ее никто не любил, кроме меня. Пилюльку я закатала в хлеб и просила ее, ну, съешь! Не хотела. Глядела мне в глаза. словно желала сказать — сначала сама поешь. Наконец она все же съела, и у меня слезы навернулись на глаза. Она была ужасно-ужасно умная и, видно, понимала, как мне больно,
что она не берет хлеба с пилюлькой, и что она должна это сделать. Вот она и съела, поковыляла еще взад-вперед и околела.
— И вам не жалко было?
— Как не было, очень жалко было. Не раз поплакала. Потом спустилась в сад, спросила разрешения похоронить ее, устлала могилу ветками сирени и снова поплакала. Когда я лепила вот эту, то подчас появлялось чувство, будто глина подымается и прижимается к руке... У кошки есть душа? Вы не знаете? Вы такой умный и должны знать, вы просто не хотите сказать. Я иногда думала, что эту кошку никому не подарю, это вроде память о моей хромоножке. Но потом я подумала, что, может, она порадует кого-нибудь. Впрочем, вам, я вижу, она ничуть не нравится...
В тепле этой болтовни Хурт понемножку оттаял.
— Я не так зол, каким кажусь, — сказал он наконец. — Я охотно выразил бы вам свою благодарность, но не могу. Прямо душу хотят вынуть. Какое уж там спокойствие! Вот и начинаешь подозревать всех в разных умыслах и даже в прямом подвохе.
— Нет, благодарности мне не нужно. Я не ради этого! Лишь бы вам хоть чуточку было приятно...
— Было бы и даже очень, если бы... Да что толковать об этом! Сотни мелочей, сотни неприятностей. И каждая ранит сердце.
— Может, и я среди этой сотни?
— Этого еще не хватало!
— Значит, вы нисколечко не сердитесь на меня?
Только сейчас Хурт будто впервые увидел перед собой
молодую женщину с пышными, вьющимися волосами, с зеленоватыми глазами и высокими бровями, с губами, резко очерченными губной помадой. Кики пора было уходить. Когда она дошла до двери, в голове у нее промелькнула некая идея, и, еще раньше, чем эта идея успела принять ясные очертания, Кики доверила ее Хурту.
— У нас сегодня вечер бриджа. Не желаете ли принять участие?
В сущности такого вечера задумано не было. Эта мысль пришла Кики тут же, но, когда Хурт дал положительный ответ, Кики тотчас же поспешила позвонить госпоже Нийнемяэ, нельзя ли, дескать, устроить этот вечер у нее. В партнеры можно пригласить Кийпсаара, не только потому, что он никогда не отказывается от бриджа, но и из-за промелькнувшего в голове Кики соображения, что журналист может оказаться полезным городскому архитектору.
Вечером Кики пораньше отправилась к Нийнемяэ. Сам пастор уехал на мотоцикле куда-то в деревню крестить
ребенка, и Реэт была дома одна. В ожидании Хурта она была в приподнятом настроении, хлопотала в кухне, давала распоряжения служанке и примеряла то одно, то другое платье. Она спрашивала у Кики совета, что ей надеть и во что обуться.
— А как тебе нравятся мои новые брови? — в свою очередь спросила Кики.
Госпожа Нийнемяэ была слегка задета той свободой, с какой Кики обращалась со своим лицом, — самой ей это не разрешалось.
— Слишком в глаза бросаются. Раньше лучше было, — безразлично ответила госпожа Нийнемяэ. «Для кого она так старается?» — подумала про себя Реэт.
— Знаешь, что мне сказал Хурт? Он сказал, что мои глаза теперь останутся совсем без слез. Чересчур они оголены. А я ответила, что мои глаза никогда не были на мокром месте. «Зачем вы так высоко подняли брови?» — спросил он. Я ответила: затем, чтобы шире был кругозор, потому что у вас он такой широкий-широкий, и если я останусь такой маленькой рядом с вами, то мне будет стыдно. Поэтому! Он сказал, что у меня всегда такой открытый, прямой взгляд, не такой, как у других.
— Неужели он так сказал? Это он тебе комплимент сделал, а ты и поверила!
— Кийпсаар говорит мне гораздо больше комплиментов.
— А ты все принимаешь за чистую монету?
— Почему бы и нет?
— Я все же сомневаюсь, чтобы Хурт умел говорить, такие комплименты.
— Смотря кому.
— Ах нет! Он всегда такой серьезный, такой деловой. Да, в старину, когда он был еще студентом, я помню...
— О, тебе нужно было бы узнать его сейчас поближе! Ведь я вижу его каждый день. Он такой смешной-пресмешной! Будто кошка, так и хочется погладить. Но неровный, ох какой неровный! Сегодня утром он был таким хмурым. Таким хмурым, что мне жутко сделалось. Но знаешь, я быстро его рассмешила. А когда он улыбается, он совсем другой человек, совсем другой. Я думаю, что в нем и скрываются два человека. Всегда у него находится дело, чтобы зайти в нашу канцелярию, а когда заходит, так и стреляет глазами в мою сторону. Иногда приходится писать всякие умные письма для него. Он ждет, пока я пишу, одна рука на спинке стула, другая на столе, и я чувствую, как он бррр... дышит мне прямо в шею. Под самые волосы! Кончики их шевелятся и щекочут меня. И я все время думаю, лишь бы машинка не зазвенела, а то он укусит. Поэтому я всегда печатаю ему
короткие строчки. А то как бы это выглядело, при всех,.. Нет, это не годится!
— Ну и сумасбродные у тебя фантазии, Кики!
— Как так? Ничуть не сумасбродные и вовсе не фантазии. Потому что я это ясно почувствовала. И когда я ему передавала переписанную бумагу, я не смела поднять глаз. Мне казалось, что глаза у меня совсем голые.
— А перед Умбъярвом ты не стесняешься позировать голой?
— О, Умбъярв совсем другой! Перед Умбъярвом я вообще не умею стыдиться. Как это я могла бы стыдиться перед ним?
— Хурта ты считаешь более опасным?
Чтобы скрыть свое растущее возбуждение, Реэт принялась хлопотать, переставляя стулья, приготовляя карточный стол.
— Да, я просто боюсь остаться с ним одна. Я, например, не решилась бы пригласить его к себе. Или все же пригласить? Нет, пожалуй... Иногда он, знаешь, взглянет на тебя такими глазами, сам разговаривает о серьезных вещах, а глаза говорят о чем-то другом. У него всегда имеется задняя мысль, он думает, что и у меня есть задняя мысль. Иногда он словно крадется из-за угла, будто кошка высматривает мышь.
— Ну теперь ты, милая моя, опять фантазируешь! Ты говоришь о нем так, будто он бог знает какое чудо.
— Нет, какое там чудо, — рассмеялась Кики, все время ходя по пятам за Реэт, чтобы излить ей душу. — Он просто киска. И поэтому я подарила ему сегодня свою кошку. Знаешь, ту, которую я так долго лепила у Умбъярва. Но потом мне сделалось стыдно. Может, он подумал, что у меня и вправду какие-то задние мысли... Но какие у меня могут быть задние мысли?
— Кто тебя знает! Ты так им очарована...
— Ах, чего там! Он меня и не видит. Мысли его витают бог знает где, бог знает у кого.
Нет, теперь госпожа Нийнемяэ все же решила надеть то зеленое, цветастое шелковое платье, которое так идет к ней, и сменить туфли на красные сандалеты, казалось, сплетенные из ремешков.
Она как раз распевала, переодеваясь перед зеркалом, когда сразу появились оба гостя.
Кийпсаар, как старый картежник, не хотел терять ни минуты. Но для остальных игра была только поводом и предлогом для чего-то другого. Карточного стола в пасторской квартире не было, и госпожа Нийнемяэ поставила покрытый ковром стол посреди зала под люстрой, имитирующей побеги с листьями. Из ветвей поднимались свечи, когда-то настоящие, но теперь переделанные в электрические. Гипсовая копия торвальдсенского Христа стояла в простенке на книжной полке. В углу включили радио. Комната выглядела в общем голой, неуютной и безвкусно-трезвой. Неизбежный фикус и трюмо дополняли ее убранство. Сквозь ветвистую арматуру на стол и на лица падал неровный свет. Здесь нелегко было зародиться уютному чувству интимности. Сначала так и казалось, что за столом сидят четверо чужих, почти враждебных друг другу людей.
Сначала Кики играла в паре с Хуртом. Она была рассеянна, ходила наобум, не рассчитывая, играла невнимательно, делая ошибки и все время проигрывая. Когда Хурт освобождался, выложив свои карты на стол, он вставал за спиной у Кики, чтобы помочь ей. У Кики возникало чувство, как за пишущей машинкой, когда она не смела печатать строчки до конца. И теперь она уже механически, не раздумывая, выполняла указания Хурта.
Другая пара относилась к игре гораздо серьезнее. Но когда госпоже Нийнемяэ случалось ошибаться, Кийпсаар осыпал ее сердитыми упреками:
— Кто же пасует, когда я все время объявляю черви, только под конец три раза бубны! Вам нужно было сразу объявить четыре черви! Так нельзя играть!
Госпожа Нийнемяэ постаралась быть еще внимательнее, она и так была заинтересована ходом игры, была даже захвачена, быстро и ловко комбинировала, играя так уверенно, что Хурт даже удивился. Выигрыш или проигрыш, хорошая или плохая игра — все это, казалось, так же волновало ее, как и Кийпсаара. Выйдя из игры, она не подходила к Кийпсаару, но старалась, оставаясь на месте, дать ему понять, какой картой следует покрывать или какой ходить. Но это не нравилось самонадеянному Кийпсаару, — он ни за что не хотел следовать совету своего партнера и старался взять со стола как раз другую карту.
Когда в следующий роббер партнером Кики оказался Кийпсаар, можно было ожидать, что у него найдется много поводов для досады. Но на самом деле он сделался гораздо менее требовательным, чем с госпожой Нийнемяэ. Он как бы и не ждал от Кики серьезной игры и смягчился, упреки его потеряли остроту, и подчас он самого себя принимался обвинять в неосторожности. В то же время Хурт сосредоточился на игре, так что оба партнера играли согласно и с равным напряжением. Даже жаль было, когда роббер быстро пришел к концу и снова нужно было меняться местами.
Мужчина с мужчиной и женщина с женщиной — борьба шла теперь между противоположными полами. У мужчин
контакт был силен, у женщин слаб. Не помогли ни хорошие карты, ни правильная игра госпожи Нийнемяэ. Интерес к игре у всех упал, кроме Кийпсаара.
Когда госпожа Нийнемяэ пригласила игроков в столовую, Кики никак не удавалось впасть в свой обычный болтливый тон, что-то связывало ее, и ей приходилось лишь наблюдать, как интерес Хурта все больше переключался на госпожу Нийнемяэ, Кийпсаар, как обычно, посвятил все свое внимание напиткам и кушаньям, так что Кики почувствовала себя покинутой.
— Знаете, — сказала она наконец Кийпсаару, которому как раз наливала чай, — знаете, кто меня сегодня упрекал? Рыйгас! И за что?
Кики повысила голос, чтобы услышали и те двое, увлеченные друг другом:
— Он обвинял меня в том, будто я продалась Хурту! Да, именно так он сказал...
Все прислушались. Послышались вопросы: как? что это значит?
— Я тоже спросила его, что это значит и в чем я опять провинилась. И мне сказали, будто я все тайны выдаю Хурту, а оттуда они переходят дальше к партийцам. Будто я стараюсь угодить обеим сторонам. Будто я подозрительная особа, пытающаяся находиться между обоими лагерями. Но разве человек, который хочет быть в хороших отношениях со всеми, непременно должен быть подозрительным? И в чем, собственно, моя доброта? Я сказала ему, пусть поостережется еще раз задеть господина Хурта! Глаза выцарапаю! Именно так я и сказала. И теперь я так боюсь...
— Чего же вы боитесь? — спросил Хурт.
— Что я и на самом деле выцарапаю ему глаза! Они там что-то высиживают против вас. У меня такое чувство, будто они действительно что-то там высиживают.
— Ах, пустяки, — ответил Хурт, — насколько мне известно, я никакого преступления не совершил. Что же они могут поделать? Места лишить? Будто нельзя найти другой работы!
— То же самое и я сказала Рыйгасу, — я, мол, всюду найду себе работу. Пускай не беспокоится обо мне, я хоть в прачки наймусь.
— Как, разве вы тоже думаете уйти, если... — спросил Кийпсаар.
— А как же! Рыйгас сказал, что все женщины должны исчезнуть из учреждений. Пускай отправляются на кухню и в детские. У нас в канцелярии все женщины боятся, как бы их и вправду не уволили, когда пройдет это голосование,
Обещают голосовать за Национальный фронт, чтобы хоть таким образом спасти себя.
— Глупости! — воскликнул Кийпсаар. — Мы еще посмотрим ! Надо будет написать об этом хорошенькую статейку!
— Непременно напишите! — сказала Кики.
— Когда я выложу все свои карты, — продолжал Кийпсаар, — я у них спутаю не один план. И прежде всего у того, кто собирается нажиться на всем этом.
— Кто же это? — спросила госпожа Нийнемяэ.
— Тарас, конечно.
— Тарас? — спросил Хурт. — А что вы о нем знаете?
— Знаю, что он и не думает отдавать свой участок под ратушу, а собирается возвести там большой торговый дом и уже втянул в свою компанию целый ряд денежных людей, — следы ведут даже в городскую управу... Если этот торговый дом задуман всерьез, то можно быть уверенным, что и с ратушей дело пойдет. Иначе какой им смысл строить торговый дом именно там? Но если с торговым домом ничего не выйдет, это будет означать, что и ратушу не так скоро построят. Кому тогда интересно спешить с этим? Тогда проекты можно будет на многие годы упрятать под сукно...
— Нет, мой муж сказал, что торговый дом непременно будет построен, — с живостью, словно какое-то приятное известие, сообщила госпожа Нийнемяэ Хурту.
— Откуда ваш муж знает это? — заинтересовался Хурт.
— Он сам в этом замешан, он акционер или что-то в этом роде... Они с Тарасом ведут эти дела...
— Вот как, и он тоже? — с.удивлением спросил Кийпсаар.
Тут госпожа Нийнемяэ спохватилась, что сболтнула
лишнее.
— Но ради бога, ни слова о моем муже! Или если упомянете его, то напишите, что он ничего не имеет против постройки ратуши, что он большой поклонник Хурта, что он вообще...
— ...прекрасный человек! - пошутил Кийпсаар.
Когда встали из-за стола, у всех было повышенное
настроение.
Кийпсаар попытался разузнать у Кики о настроениях и взглядах городских заправил, их ведомственных интригах, о примерах продажности в рядах сторонников Национального фронта, насколько это было известно Кики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44