С таким же успехом он мог бы
читать поучения реке, чтобы она как следует бежала к плотине, вращала бы мельничное колесо. Но тому, кто проявил строптивость, кто переступил запреты, приходится слышать, как совесть начинает скрести, словно мышь в подполе, унося сон и покой...
Однако Йоэлю еще сравнительно мало приходилось испытать в жизни, чтобы судить так смело о пасторе Нийнемяэ. Он и не догадывался, что этот на вид тихий и добродушный человек вовсе не был так прост и беспечен.
В то время как Йоэль, шагая по шуршащим листьям, предавался своим печальным мыслям, в то время как Реэт молчаливо, со сжатым от близких слез горлом, сидела за ужином и до нее лишь изредка доходили слова тех, кто заставлял ее есть, пастор Нийнемяэ несся на своем мотоцикле в Соэкуру, потому что ему не хватало самого главного — душевного спокойствия.
Не Реэт, а Розалинда побежала ему навстречу: — Ах, герр пастор, как мы все здесь жаль вас! С того дня, как вы отсюда ушел, мы сделались как увядшие!
Сейчас же накрыли на стол для Ильмара, но у него не было аппетита. Он озабоченно смотрел на жену, у которой, видимо, болело сердце и которая неотступно глядела в пустоту, пока глаза ее не наполнились слезами. Потом она встала и ушла в свою комнату. Она сама не знала, чего она, собственно, хочет. Может быть, она ждала, чтобы Ильмар пришел и основательно встряхнул ее. Но нет, Ильмар этого никогда не сделает, он не знает, что отягощает душу Реэт, он никак не сумеет удовлетворить ту потребность, ту тоску по чему-то более острому, что вышвырнуло бы Реэт из ее нынешней застылости. А если бы Реэт сама наговорила ему резкостей, Ильмар показал бы себя таким разумным, таким добрым, таким осторожным, — он не ответил бы резкостью на резкость! Но как хочется Реэт именно сейчас объятий, которые заставили бы забыть обо всем, как хочется душевных взрывов, которые перевернули бы все ее существо!
«Был бы здесь сейчас Йоэль, — подумала Реэт, прислушиваясь и задерживая дыхание. — В его присутствии я во всем созналась бы Ильмару, я поставила бы их лицом к лицу, пусть померяются силой. Но нет, нет! Я пощадила бы Йоэля! Нет, Ильмара тоже! Ведь он ни в чем не виноват, а Йоэль... К тому же Йоэль эгоист, такой эгоист, который ждет от меня только веселья и шалостей, а когда я этого дать не могу, он уходит. И все же его я больше люблю...»
Ее снова охватило унылое убеждение, что, несмотря на все нежности и баловство, ее сейчас в сущности никто не любит. Она осталась словно между двумя стульями, повисла в воздухе.
Вошел Ильмар. Реэт быстро опустила глаза в открытую книгу, делая вид, что все время читала.
— Ну, что с тобой происходит? — спросил Ильмар с приторной мягкостью, нежно положив ей руку на плечо.
Она отодвинулась.
«Какой глупый вопрос», — подумала она и молча стала ждать совсем другого тона, потому что так бывало всегда, — Реэт долго заставляла стучаться, прежде чем приоткрывала дверцу в свое сердце. Но Ильмар и не подумал пойти этим обычным путем, а стал прохаживаться взад-вперед, заложив руки назад. Он оставался в тени, и нельзя было разглядеть выражения его лица, а Реэт приходилось сидеть возле лампы и страдать оттого, что лицо ее может выдать то, что ей удалось бы скрыть на словах. Поэтому она встала и уселась на постели, прислонившись головой к стене и свесив ноги.
«Господи, что теперь будет, — подумала она, - если Луи действительно рассказал все».
У ее. прислоненной к стене головы был такой вызывающий вид, что Ильмар невольно отвел взгляд. Все еще вышагивая взад-вперед по комнате, он явно замышлял что-то особенное. Теперь он хлопнул заложенными за спину руками, как бы придя к какому-то решению, и пробормотал :
— Да, да.
Постепенно у Реэт стремление к отпору уступило место любопытству, а потом ей снова стало страшно.
Наконец молчание так затянулось, что, если бы оно продолжалось, она больше не выдержала бы, а выложила все, во всем созналась, на коленях вымолила бы прощения за свои грехи...
Но нет, этот человек натачивал свой нож еще острее. «Он знает, он знает все...» — повторяла про себя Реэт, чувствуя, что Ильмар, который всю жизнь оставался всегда рассудительным, мог теперь в одну минуту обрушить на нее все свое безумие. От страха она поджала ноги, чтобы перед грозящим ударом стать возможно меньше.
— Говори же наконец!
Но теперь этот большой мужчина сел на стул и оперся головой о руки.
— Что? Что с тобой?
Реэт опять решилась спустить ноги с края кровати.
— Тяжко мне, тяжко! — вздохнул наконец ее муж, тряхнув головой.
«Бедняжка!» — подумала Реэт со смешанным чувством жалости и презрения, — ей вовсе не понравилось, что такой сильный человек страдает столь пассивно, не смея обвинять, бранить, устроить сцену. Ему следовало напуститься на Реэт, ударить ее, побить, потому что она это заслужила.
— Ну расскажи же, почему тебе тяжко! Я попытаюсь помочь тебе, если сумею...
Это было лицемерием со стороны Реэт, — внутренне она уже приготовилась защищать себя ложью, ответными обвинениями, контрнаступлением...
— До сих пор я молчал, — заговорил Ильмар, — а теперь больше не могу.
— Да? — спросила Реэт враждебно, вполне готовая к отпору. И невольно насмешливо добавила: — А бог тебе не помог?
Ильмар поднялся и, уставившись в пустоту, ответил искренне, не замечая насмешки:
— Я часто обращался к богу. Но чем больше я молился, тем явственнее он внушал мне, чтобы я все свои тяготы вынес на суд людской и прежде всего на твой суд. Я хочу, чтобы ты была хорошо подготовлена, чтобы ты собралась с духом и мужественно вынесла бы то, что я тебе скажу. Возможно, я выбрал не совсем подходящий момент, ты нездорова, нервничаешь...
Каким деликатным он умеет быть, как хорошо подготовить...
— Но дольше я не могу молчать. Я больше не в состоянии переносить... эту ложь!
Ильмар встал, подошел к Реэт, некоторое время пристально глядел ей в глаза, словно моля о доверии, и потом сказал просто, тихо:
— Покойный Луи был... моим сыном.
— Твоим сыном?!
— Да, сыном! А не приемным братом. Только тебе он был приемным сыном. До сегодняшнего дня я скрывал это от тебя... Но теперь, когда его нет с нами, мне тяжелее скрывать, чем признаться.
Он умолк. Реэт вздохнула. Это был не вздох отчаяния, как предполагал Ильмар, а вздох облегчения. Реэт закрыла глаза, чтобы собраться с мыслями. Потом она сказала с упреком:
— И все эти годы ты прожил рядом со мной с этой тайной?
— Да, прости меня! Луи так и умер в неведении и это меня начало мучить больше всего.
— Значит, ты все время...
И Реэт обеими руками закрыла лицо, не из-за полученного удара, а из страха выдать себя. Ильмар продолжал:
— Я виноват, я чувствую это. Ты мне открывала все свои тайны, а я... У меня не хватило смелости... Я перенес много сердечных мук, я много страдал. Но я относился к этому, как к божьей каре. И я ее действительно заслужил.
Он снова сел и уронил голову на руки. Теперь Реэт решилась отнять руки от лица. И странно, сейчас она не испытывала ни малейшего душевного тепла к этрму человеку, нуждавшемуся в сочувствии, — он был ей чужд и становился все более чуждым. Как они могли прожить рядом все эти годы с этой ложью и молчанием, хотя столько ' раз уверяли друг друга, что между ними нет никаких тайн. И никого из них стыд за эту скрытность не побудил к тому, чтобы признаться!
Видя перед собой согнувшуюся фигуру, она поняла, какую власть это дает ей, но это чувство ее сейчас нисколько не обрадовало, наоборот, Реэт захотелось, чтобы Ильмар не страдал так, а, мужественно подняв голову, скорее гордился бы, чем отчаивался. Она резко спросила:
— Кто же была эта моя предшественница?
— Ах, что толковать о ней... Она умерла! Если не физически, то духовно уже давно. Это та самая, которая хотела сорвать' с тебя фату. Она уже тогда была слабоумной.
— Так это она и была! — с отвращением сказала Реэт. — А я все не хотела верить слухам! Верила больше тебе... Значит, все это была правда! Ах...
— Значит, ты догадывалась?
Ильмар встал, чтобы утешить жену, погладить ее по голове.
— Нет, не прикасайся ко мне! Я не люблю тебя! Уйди!
— Но, дорогая Реэт... Ведь это стало уже прошлым. Теперь все это миновало. Я уже забыл об этом. Постарайся и ты забыть! Будем жить, как и до сих пор!
— Для тебя это прошлое, а для меня? Поди отыщи свою любовницу, может быть, она еще жива! Ступай к ней! Да еще этот сын, нечего сказать, замечательный парень!
— Оставь, пожалуйста, в покое несчастного мальчика!
— И оставлю, да и что он мог поделать... если такие родители. Как вспомню, все это ужасно! Он... недалек был от...
— Замолчи! Я не могу!
— Ты старался закрывать глаза перед правдой. Он был твоим родным сыном, но разве ты его любил? Ты дал ему вырасти в другом городе, чтобы твой грех не колол тебе глаза! Ты даже не посмел называть сына сыном! И, наверно, не прочь был, чтобы он скорее сгинул... Не послал вовремя в санаторий, где он мог бы поправиться. Не то чтобы ты пожалел нескольких сотен крон, нет, но ты вообще не беспокоился, выздоровеет он или нет. Он всегда был для тебя помехой, как дурное воспоминание, как укор совести.
Никто еще не предъявлял Ильмару таких тяжких обвинений. Он попытался защитить себя, найти себе оправдание, но это ему плохо удавалось.
«Не сознаться ли и мне теперь во всем?» — промелькнуло в голове у Реэт, но она тут же почувствовала, что это означало бы восстановление прежних отношений с Ильмаром, а в ней что-то противилось этому.
— Я-то верила, что если другие лгут и скрывают, то хоть ты, по крайней мере, этого не делаешь... Но теперь я вижу, что все вы, пасторы, одним миром мазаны! Передо мной ты скрывал эту историю, быть может, из страха потерять меня, но почему ты боялся Луи? Своего родного сына ?
— Я и ему хотел признаться, когда услышал, как он относится к тебе, я хотел открыть ему глаза, но опоздал... И если я чего-нибудь боялся, то только того, что голая правда убьет его душу.
— Теперь ты убил его ложью!
— Как так?
— Ты, наверно, понятия не имеешь, как Луи страдал оттого, что не знал, кто его мать и отец.
— Я этого никогда не замечал.
— А я замечала. Я читала те бумажки, на которых он записывал свои мысли, и знаю, что именно это больше всего мучило его. Он охотно покончил бы с собой, если бы посмел. Но он был труслив, как и ты!
— Об этом я слышу впервые.
— Ты никогда не замечаешь, что происходит вокруг тебя. Часто ли ты видел и меня? Интересовало и тебя когда-нибудь, что я делаю, думаю и чувствую? Делился ли ты со мной своими заботами?
— Но я тебя все время любил. Я желаю тебе только добра.
— Какое это имеет значение! Если мы все время отдалялись друг от друга... Только добра? Да, ты добр ко мне, но мне этого мало. Иногда мне даже хочется, чтобы ты рассердился на меня... Ты же одинаково добр ко всем...
Ильмар, который всегда считал свою природную доброту достоинством, почувствовал, что его не понимают, что о нем судят несправедливо. Ему хотелось растолковать, доказать Реэт, каким достоинством является природная доброта, как Реэт все еще не умеет ценить ее, но чем могли помочь теперь слова? В таком настроении невозможно было бы убедить ее. Ильмар опустил голову на руки и мизинцем украдкой вытер глаз. Реэт это заметила, но не только не растрогалась, а даже почувствовала отвращение к слезам, до которых, видимо, скоро дойдет дело.
— Я попытаюсь... Может быть, в будущем я сумею исправить то зло, которое я тебе причинил, — сказал Ильмар. — Если подумать, то твоя жизнь действительно несколько бедна и ограниченна... Но я не ставлю тебе преград, ты человек свободный и можешь делать, что только пожелаешь. Если тебе тяжело жить со мной...
Ильмар не мог продолжать в том же духе, потому что это становилось неискренним.
— Поздно, поздно все! — прервала его Реэт.
— Как поздно? Что ты имеешь в виду?
— Ведь и мне предстоит участь Луи. У меня уже температура и колет в легких...
— Ты мне ничего не говорила об этом! Это невозможно!
— Как могло быть иначе, — ведь этот дом весь кишит микробами.
— Ты сейчас же поедешь со мной в город, покажешься врачам, сделаешь анализы...
— Ах, — махнула Реэт рукой.
Ильмар проявил большое участие, обещал распорядиться, чтобы во всей даче произвели дезинфекцию, а потом Реэт устроится здесь свободно, по своему желанию, и по указанию врачей заведет твердый режим, тогда и здоровье вернется.
— Я ни одного дня не желаю жить здесь! Неужели ты думаешь, что я здесь, вдали от всех других людей, могу поправиться? Я хочу уйти от всего здешнего, от этой скуки, от этой однообразной жизни! Я не хочу, не хочу, не хочу!
И Реэт отчаянно заколотила руками по подушке.
Ильмар умолк. Через некоторое время он сказал робко:
— Можно бы подумать о каком-нибудь санатории...
Мысль об отправке Реэт в санаторий появилась случайно и была еще не обдумана, к тому же Ильмару не хотелось сразу же связывать себя обещаниями, поэтому он не стал развивать ее. Реэт, напротив, мысль эта пришлась *по душе. На самом деле, не поехать ли ей в санаторий?
Нет, не на родине! Госпожа Раудвере с Кики уезжают, не присоединиться ли к ним, или пусть они хотя бы разузнают... Только с Йоэлем жалко было бы расставаться!
Ильмар понял, что мысль о санатории позволила Реэт забыть о тяжелой ране, нанесенной ей его признанием. Он уехал в город с более легким сердцем, чем мог надеяться. Реэт с ним не поехала, она пожелала провести здесь еще несколько погожих дней, чтобы потом подвергнуться в городе основательным исследованиям.
Едва шум мотора стих, как Реэт накинула пальто, чтобы отправиться на тот берег озера. Легким шагом прошла она по росистой меже. И как когда-то раньше, она и сейчас остановилась на минутку в дверях Йоэля, в радостном возбуждении, ожидая повторения знакомых восторгов, которые он выражал на этом же месте. Но восторга не последовало.
— Я свободна! — воскликнула Реэт.
— Как свободна? Что это значит? — спросил Йоэль, пожимая ей руку.
— Я чувствую, что ничто не связывает меня больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44