Говорила еще хуже. Но что мне было делать? Из-за больных ног мать не могла ходить, очень нужна была помощница. Альма может работать за двоих мужиков, лишь бы охота была. Да и развод ведь произошел не по ее вине, ей присудили обратно все ее приданое, и она его внесла
в наш хутор. Если бы не она, кто знает, как обошлось бы дело с хутором Рыуна.
— Ну, в таком случае все в порядке, — весело отвечает Йоэль.
Ему нравится доверительный тон Тоомаса вместо прежнего нытья.
— Чего ж ты теперь беспокоишься? V тебя славная хозяйка и падчерица... Из падчерицы, может выйти еще более славная хозяйка...
— И ты ничего не имеешь против, если хутор когда-нибудь перейдет в чужие руки? Ты ничего не имеешь против чужой крови?
— Ровно ничего!
— А я против! Я никак не могу примириться с этим!
Чем больше я думаю, тем больше соглашаюсь с матерью.
Наследницей хутора станет девушка, да к тому же еще чужая...
— Но ты еще не собираешься помирать, что ж толковать о наследнике!
— Помереть недолго. Я боюсь, что у меня начинается та же болезнь, что свела в могилу отца. Болит под ложечкой. Иногда целыми днями. Кто знает, долго ли я выдержу при такой работе.
Йоэль уже опасается, что теперь снова начнутся жалобы.
Но мысли Тоомаса идут в другом направлении. Когда они
приближаются к дому, он говорит после долгой задумчивой паузы:
— Мне иногда приходит мысль, что если бы у тебя когда-нибудь родился ребенок, сын, тогда мне не пришлось бы ломать голову, кому оставить хутор.
— Бог ты мой, у меня даже жены нет!
Йоэля развеселила заветная мысль Тоомаса, плод долгих размышлений. Как различен ход мыслей у обоих братьев!
Как прирос Тоомас к своей земле и его будущности! Для Ноэля вопрос решается просто: правильный выбор владельца чутора зависит не от родства, а от умения и любви к делу; не наследник нужен хутору Рыуна, а рациональное ведение хозяйства.
Вечером Тоомас отправился на станцию за вещами Йоэля. Стадо вернулось домой, хозяйка занялась им, а Шйу с важным видом носилась кругом, то и дело бросая беглый взгляд на Йоэля. Йоэль услышал, как зазвенел жестяной подойник от первых струй молока, как звук- постепенно становился глуше, когда струя ударялась о пенистую поверхность. В памяти воскресли давно забытые дни и 'вечера. Тот же двор, тот же пруд с ивами, те же теплые звуки дойки, то же вечернее солнце сквозь вершины яблонь... Теперь здесь были чужие люди... Все же чем-то приятным, материнским, чем-то теплым и домашним веяло от нынешней хозяйки.
С ужином уже было покончено, молоко процежено и опущено в студеный родник, когда хозяйка спросила у Йоэля:
— Куда же я вас спать уложу? Туда, в этот дальний сарай, мне вас отправлять не хочется, вы же не бродяга, чтобы ночевать в сараях.
— А чем я лучше бродяги? — с улыбкой ответил Йоэль.
Выдвинув ящик комода, хозяйка принялась искать
наволочку и простыню. Потом пошла в амбар, где еще со школьных дней Йоэля ржавела железная кровать. Но не хватало матраца, и эту ночь все же приходилось устраиваться на сене.
— Тут над амбаром тоже, сено есть, — сказала она, — давайте подымемся наверх!
Снаружи вела вверх лестница. С бельем под мышкой, свободной рукой держась за край лестницы, подымалась вверх хозяйка. Йоэль шел следом в странном возбуждении, вызванном словами «подымемся наверх».
Наверху у него почти захватило дух от внезапного возбуждения. То, как он помогал расстилать простыню,; его отрывистый разговор и прикосновения к хозяйке — все это было так странно.
В эту ночь крепко спал только Тоомас. Он захватил больше половины кровати, и Альма почему-то не посмела потревожить его. Йоэль на сеновале тотчас же заставил себя успокоиться, разделся и лег, стараясь избавиться от чувства стыда. Но чувство это так угнетало, что подняло его с постели, заставило снова одеться и сойти вниз.
Словно вор, прокрался он через сад, чтобы поднять на горку Коопамяэ. Иногда он сжимал кулак и грози кому-то невидимому, иногда плевался, иногда произнес сквозь зубы какое-то неясное слово, но, увидев на Коопам красивые круглые булыжники, он принялся швырять и сначала бесцельно, а потом целясь в куст орешника, рос поодаль возле дороги. В неопределенном свете белой ноч1 расстояние казалось обманчивым, но Йоэль продолжа швырять камни, гюгса они не начали попадать в цел
с шорохом врезаясь в куст. Побушевав так, что заболели мышцы рук, он усталый, с мокрыми от росы ногами вернулся домой.
«Дурное предзнаменование, — уже спокойно сказал себе Йоэль, — за один день дважды потерять самообладание! Нужно браться за работу, все равно какую».
Несмотря на усталость, руки все еще хранили память о тех действиях,- которые он только что совершал. «Все могло бы кончиться иначе, — подумал Йоэль. — У Тоомаса даже мог появиться сын!» Мысль эта была отвратительна, но начала вертеться в голове и разбрасывать искры. «Может, Тоомас, даже согласился бы на это... в своей великой любви к Рыуне... Но согласился бы я на его месте? Никогда! Но, может, Тоомас и лелеет такие коварные планы? Ах глупости! К черту такие мысли!»
И Йоэль перевернулся на другой бок, чтобы уснуть.
На следующее утро все были заняты своей работой, и никто больше не обращал внимания на Йоэля. На этом хуторе он был предоставлен самому себе, был почти лишним.
Все население хутора ушло в Тагалаане на сенокос, домовничать осталась одна Вийу. Сначала она дичилась, но когда Йоэль принялся распаковывать чемоданы, она, стоя у двери и засунув в рот пальцы, с интересом смотрела на него, а потом присела на корточки возле чемоданов, следя за каждой вещичкой, вынимаемой оттуда. Вскоре Йоэлю удалось совершенно рассеять ее. страх и завоевать доверие. Со своим веселым круглым лицом, с красиво обрисованным ртом и живыми глазами, Вийу была очень похожа на мать. «И почему ей не когда-нибудь хозяйкой хутора Рыуна?» — спросил себя Йоэль, когда Вийу неумело накрывала ему на стол.
Было не совсем удобно сидеть дома вместе с подростком, когда все другие работают. Йоэль отыскал косарей в Тагалаане, и его тоже сейчас же запрягли в работу. Того, что было вчера вечером, словно и не существовало, хозяйка пыла спокойна и ласкова, и даже Тоомас был доволен, потому что лишний работник пришелся очень кстати.
На Йоэля уже глядели не как на гостя, а как на своего человека. «Так оно и должно быть, если я не хочу чувствовать себя чужаком», — подумал Йоэль. На следующий день его послали на мельницу, потому что мука кончалась. Потом ему пришлось отправиться к кузнецу, а после в лес хворостом, пришлось даже соломенную крышу чинить. Надо признаться, что труд земледельца очень разнообразен, но, в конце концов, я же не земледелец», — подумал Ноэль, внутренне уже начиная противиться всем тем обязанностям, горы на него, не задумываясь, возлагали.
Он уединился в амбаре, где в школьные годы проводил все летние каникулы, где было тихо и прохладно и где можно было разобрать свои старые книги и бумаги, спрятанные на дне сундука. Здесь так уютно пахло мукой и копченым ненароком. Но Йоэль ошибался, если думал, что его здесь оставят в покое. Приходил то один, то другой посмотреть, что он тут, собственно, делает, и его то и дело просили то помочь сено убирать, то изгородь починить, чтобы скотина не пролезала. Хозяйка тоже ничуть не стеснялась, заставляя его то собирать землянику, то молоть кофе, то следить, когда будут роиться пчелы, то рубить хворост. Наконец Йоэль уже не воспринимал все эти работы, как преступник свое наказание, а попросил, чтобы его оставили в покое. Это всех удивило, показалось чем-то непонятным. На него уже не глядели с прежней доброжелательностью. Здесь, на хуторе, он либо приносил пользу, либо был лишним. Третьего пути не было. И казалось, что принуждают его не хозяин или хозяйка по своей доброй воле, а сама крестьянская работа, которая требует от всех беспрекословного повиновения.
В один из дней, когда Йоэль в горнице копался в своем чемодане, хозяйка протянула ему письмо.
Письмо было от Орайыэ.
«Кики уже второй раз звонила мне, прося сейчас же написать тебе. Через две недели состоятся выборы городского архитектора. Вышли бумаги. Успех гарантирован. Лучше всего приезжай сам немедленно, можешь остановиться у меня».
Йоэль несколько раз прочел это письмо, похожее на телеграмму, и радости его не было границ. Если все это правда, то лучшего и пожелать нельзя. Все городское строительство было бы подчинено ему! Весь вид города отныне зависел бы от его вкуса! Возможно ли, чтобы мечты так скоро сбывались? Неужели его смелые проекты так понравились отцам города, или, может быть, здесь действует какая-либо дружественная рука? Все равно, путь открыт!
Йоэль сообщил хозяевам, что он уже завтра уезжает, потому что в городе его ждет важное дело. В хозяйке он возбудил любопытство, почти зависть, Вийу огорчилась, а брата Йоэль похлопал по плечу, сказав: «Ну, старина, скоро настанут лучшие дни!»
После обеда он уселся в амбаре, развернул на столе свои городские планы, в том числе черновик проекта ратуши, и изучал их, думая о множестве вещей. Но пора было укладывать вещи. Снова пришлось уложить на дно сундука старые книги, которые он перелистывал. Среди них
нашлась старинная семейная Библия в деревянном переплете. Как видно, ее принесли сюда и уложили к другим книгам после смерти матери, потому что, кроме матери, никто не читал Библии. Отец всегда враждовал с пасторами и умер неверующим. Тоомаса такие вещи тоже не интересовали.
Иоэль тотчас же раскрыл последние страницы, где обычно велась деловито-сухая хроника жизни нескольких поколений. Здесь имелись записи о всех днях рождения, крещения, причастия, венчания и смерти членов семьи. Последней, по-видимому рукой матери, была записана дата смерти отца.
Йоэль взял перо, чтобы внести в книгу день смерти матери, но тут ощутил под страницей какой-то посторонний предмет. Это был открытый конверт, в котором лежало написанное рукой матери письмо, длинное, но неоконченное. Письмо предназначалось Йоэлю, но, по-видимому, что-то помешало отправить его. Читая дрожащие буквы, выведенные карандашом на линованной почтовой бумаге, Йоэль не в силах был сдержать внутреннего волнения.
«Ты там далеко, за тридевять земель и морей, — стояло в письме, — пережил немало трудных дней, но я верю в тебя, верю, что ты когда-нибудь подымешься выше всех нас. Мои глаза этого не увидят, потому что я уже одной ногой стою в могиле, но одно я хочу тебе сказать, чтобы ты не забывал своего брата, когда заживешь в достатке, потому что вы все же родились от одной матери, так что, когда меня не будет и ты когда-нибудь увидишь, что отцовский дом клонится к упадку, то не отказывай ему в своей помощи. Это была воля твоего отца, чтобы ты получил образование, а хутор он завещал Тоомасу, но если и мне суждено высказать свою последнюю волю, то я желаю, как это мне на словах говорил и твой отец, что если у Тоомаса когда-нибудь настанут тяжелые дни, то чтобы ты позаботился о том, чтобы твой, твоего отца и деда родной хутор обманом ли или каким другим путем не попал в руки чужих людей. Теперь я это ясно высказала тебе, и душа моя спокойна из-за Тоомаса, который все честно выплатил тебе, что полагалось, хотя иногда ему трудно приходилось. Но душа моя неспокойна из-за самой Рыуны. У покойного отца было желание записать хутор на внуков, но глазам его не пришлось увидеть, как пойдет ваша жизнь, и он не был бы доволен тем, что сделал Тоомас, как и я не могу примириться с этим. Был он до последнего времени разумным и послушным сыном, но потом у него словно рассудок помутился, не знаю, чем его опоили, что он стал бегать за какой-то оборванкой. Теперь в доме появилась новая метла, и меня скоро выметут отсюда, нет мне здесь жизни, где я словечка сказать не могу и где чужой ребенок значит больше, чем родная Мать. Неужто твой отец и твой дед для того надрывались и проливали пот, чтобы Рыуна когда-нибудь досталась роду и племени разведенной жены, чья девичья честь уже отнята другим. Ты бы, наверно, так не поступил, но теперь уж ничего не поделаешь. Если ты когда-нибудь вернешься из своего далека и уже не застанешь меня, ты увидишь, что дом твой стал холодным и чужим, и сердцу моему больно, когда подумаю, что ты должен будешь уйти отсюда, потому что тебя, как и меня, тоже не потерпят здесь. Придет время, что и у Тоомаса откроются глаза, но тогда, быть может, будет уже поздно, и потому моя последняя просьба к тебе будет, чтобы ты не упускал из глаз хутор, и если наступит час, когда Рыуна может уйти из рук Тоомаса либо через смерть, либо через другое какое несчастье, то ты будь готов купить хутор по любой цене, чтобы наша кровь продолжала оставаться здесь. Потому что я верю в тебя больше, чем в Тоомаса, больше, чем в кого- либо...»
Несколько раз прочел Йоэль письмо, потом тихонько захлопнул Библию, забыв сделать задуманную запись, сунул письмо в карман и, сложив руки под подбородком, уставился глазами в зарешеченное окошко. Как далек был он от всех этих трогательных традиций, как чужд этим чувствам... Он больше не мог выдержать: сначала одна, потом другая рука упали на стол, и лицо прижалось к ним.
Кто-то вбежал на амбарное крылечко.
Это была Вийу с букетом васильков. Ребенок очень любил цветы и приносил Йоэлю большие охапки всевозможных растений.
— Что ты тут делаешь, дядя? Почему у тебя глаза красные? Ты плакал, дядя? Тебе не хочется уезжать от нас?
— Да, не хочется. Но... я не плакал! пробормотал Йоэль. — Видишь ли, к тут заснул, оттого и глаза красные.
— А разве у тебя, когда спишь, глаза красные? — спросила Вийу. — А у меня черные. Но когда я сильно тру их, то они становятся желтые. Когда мать долго мнет масло, оно тоже становится желтым.
Йоэль никогда не обращал особого внимания на детей, всегда проходил мимо них, не замечая. Теперь вдруг перед ним оказалось так много искренности, невинности, простоты и сердечности, что он почти испугался. Эта маленькая девочка с кудрявыми волосами, с круглым, слегка порозовевшим от солнца лицом, с васильками в руках была чем-то вроде откровения из какого-то другого мира, и на душе у него стало легко, а сердце переполнилось нежностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44