Она поспешила на кухню, сбегала на хутор и рассеянно хлопотала вокруг Йоэля. А он бродил по пустым комнатам, заложив руки за спину, опустив глаза, и ждал, когда можно будет поговорить с ней по серъезному. Ему не нравилось постоянное увиливание Кики, ее уклончивое стремление избежать прямых ответов. Теперь Йоэль поставит вопрос ребром, и Кики придется ответить «да» или «нет».
— Ты смотришь на паука, которого я держу на счастье? — спросила вдруг Кики, увидев Йоэля перед паутиной. — Его тут нет? Подожди, я сейчас же вызову его!
Поймав на окне муху, она бросила ее в паутину. Паутина качнулась, но паук не появился.
— Обожди немножко! — сказала Кики.
Едва только оправившаяся от испуга муха сделала первое движение, как откуда-то из укрытия выбежал большой коричневый паук, несколько раз обмотал свою жертву паутиной и после этого охватил ее длинными прозрачными лапами, словно сделанными из пестрой целлюлозы.
— Я каждый день приношу ему еду, — с жаром пояснила Кики. — Но мертвых он не любит, муха должна еще шевелиться.
Ноэлю вдруг сделался противным этот кровосос вместе со своей хитроумной постройкой, которой он раньше любовался, и одним рывком он разорвал паутину. На длинной паутинке паук спустился на пол. Йоэль начал искать его.
— Не, не убивай! — воскликнула Кики. — Не убивай! Паука нельзя убивать, а то пожар случится.
— Черт знает что у тебя за любимцы! — сердито заворчал Йоэль. — Кто знает, на какие преступления ты сама способна! Мучаешь мух и растишь пауков! Сидишь тут в конце озера словно паук, сидишь в камышах, удишь, и в то же время поглядываешь через озеро, не встречаемся ли мы там! Навязываешь нам свою доброту, а потом...
Кики оперлась о стену, заложив руки назад, и сказала, притворяясь несчастной:
— Я что-нибудь дурное натворила? Что я такого сделала? Уйти мне отсюда? Нельзя мне тут удить?
Она снизу вверх поглядела на Ноэля. Во взгляде ее опять было то кокетство, которое Иоэлю показалось сейчас особенно неприятным. Оно выглядело просто издевательством.
— Погляди мне в глаза и отвечай, ты все уже выболтала ?
Йоэль был сердит и больно стиснул руку Кики выше локтя.
— Но кому? И что?
— Госпоже Орайыэ!
— Госпоже Орайыэ? Я ее даже не видела.
— Врешь! Ты ведь была недавно в городе?
— Я видела только Нийнемяэ.
— Ты сказала ему?
Кики помолчала некоторое время, но потом тихонько произнесла, глядя в сторону:
— Я чувствовала себя такой одинокой, такой заброшенной... Вы тут так шалили... я думала, что... будет хорошо, если Нпйнемяэ узнает об этом...
— Вот как! — воскликнул Йоэль.
— Да, я поехала в город, пошла к нему и... сказала, что у Реэт лихорадка... что она пришла ко мне насквозь промокшая и что ты тоже был здесь и... Я хотела сказать еще кое-что, но не смогла и говорила дальше только о тебе... О тебе и Реэт вместе не могла... Из-за тебя не могла, из-за Реэт, пожалуй, смогла бы... Это очень дурно, что из-за Реэт я смогла бы? Сказать ей и попросить прощения? Все вышло так глупо. Зачем я вообще пошла туда?
После долгих расспросов Йоэлю наконец удалось выяснить, что Кики встретилась в городе с госпожой Раудкатс, которой она сказала, что Йоэль часто ездит в деревню наблюдать за постройкой дачи и несколько раз катался с госпожой Нийнемяэ на лодке. Ей-богу, ни слова больше не говорила! Вероятно, госпожа Раудкатс передала эту новость госпоже Орайыэ, а та с небольшими добавлениями своему мужу, который, в свою очередь, встретив Йоэля на улице, сказал с усмешкой: «Ну вот, дружище, теперь мы знаем, что это значит, когда по телефону всегда отвечают, уехал в деревню! Ну да, белые ночи, катание на лодке...»
Эта сказанная только сегодня утром фраза Орайыэ весьма встревожила Йоэля.
Когда Йоэлю удалось распутать всю цепь этих слухов, он уже склонен был простить Кики, правда, предварительно как следует отчитав ее. Но недоверие осталось, потому что клубок сплетен уже начал разматываться. Кики вынула из бумаги куски сахару, которые она захватила в кафе для гостей, так как сама пила кофе без сахару.
Когда Йоэль еще раз отругал и отчитал Кики, взяв с нее обещание больше не болтать, он встал и сказал:
— Ну, я пойду.
— Я тоже с тобой...
— Как хочешь.
Йоэль сегодня же решил выяснить для себя все. Ему нужно было непременно встретиться с семейством Нийнемяэ, чем бы эта встреча ни кончилась.
В Соэкуру пришельцев встретил старый Нийнемяэ, который в одной рубашке, закатав рукава, копал землю в саду. Молодые, сказал он, спят наверху, пусть Кики смело пойдет и разбудит их, хватит им уже нежиться.
На этот раз старик был гораздо внимательнее к Хурту, беспрерывно величая его господином архитектором.
— Я, господин архитектор, слышал о вас много хорошего, — сказал он, приглашая гостя сесть рядом с собой на садовой скамейке. — Вы были так любезны и так часто приходили следить за постройкой нашей дачи. О, Ильмар вас очень уважает. Очень. Вы молодец! Но та, что была с вами (старик Нийнемяэ указал головой), ну, вы меня понимаете. Что? Брови, губы, волосы — все крашеное. Все фальшивое, что? Неужели это ваш вкус? Только не мой. Я знаю людей! С Ильмаром мы иногда говорили... Впрочем, о чем тут толковать. Ваше личное дело, что? Зачем мне совать нос в эти дела.
«Да, вот оно как бывает у людей, — думал старый Нийнемяэ, когда, спустившись вниз, сын с невесткой и
Йоэль с Кики отправились осматривать дачу, — летят в огонь как бабочки и только потом соображают, что к чему».
Дача была уже почти закончена. Входя в комнату незабудок, Реэт, незаметно для других, сжала мизинец Йоэля, казавшегося сегодня ужасно серьезным. Йоэль реагировал на это холодно. «Понимаю», — с упреком выразило лицо Реэт. «Почему мы не одни?» — отвечал весь вид Иоэля. Теперь Реэт стиснула руку Йоэля выше локтя, потом шаловливо подбежала к мужу, прося у него защиты от Йоэля, который будто щипнул ее. Какая бесшабашная дерзость! Йоэль, старавшийся казаться оживленным и веселым, схватил Кики под руку, они вдвоем вышли и сбежали по лестнице к озеру с той игривостью, которую Йоэль обычно проявлял только наедине с Реэт.
— Вот видишь! — многозначительно сказал Ильмар жене, через окно указывая на убегавших.
Реэт не терпелось последовать за ними. Ей хотелось пойти покататься на озере, но Йоэль не был в восторге от этого предложения, да и пастор, которому недоставало твердой веры апостола Петра, сомневался, выдержит ли легкая лодочка такую нагрузку. Тогда сообща решили совершить маленькую прогулку в лес.
Женщины ушли вперед, и Нийнемяэ, лукаво взглянув на Хурта, сказал:
— Знаете, дорогой Хурт, я совсем разочаровался в вас.
— Почему? — удивился Хурт.
— Я все время думал, что вы ездите сюда в деревню ради моей дачи...
Йоэль приготовился ко всему.
— А теперь я вижу, — продолжал Нийнемяэ, — что дело не так-то просто. Вы даже комнату сняли и, как видно, проводите здесь лето?
— Да, я бываю здесь. Но работа не дает возможности оставаться тут надолго. Я даже удивляюсь, что берег озера не превратился еще в большой дачный поселок. А ведь место подходящее...
— Да, красивое озеро, теплые ночи, прекрасные леса, — немножко этой романтики вам никогда не помешает, — ответил Нийнемяэ, не давая увести себя от затронутой темы. -
«Кажется, я попался, - подумал Йоэль, - он еще и иронизирует».
— Я все же советую вам, как другу, — понизив голос, сказал Нийнемяэ, — не заходите слишком далеко! А то потом раскаетесь. Кики, конечно, человек хороший, очень хороший, но... слишком легкого поведения. Я и Реэт предостерегал: легкое поведение заразительно. Мне, как пастору, Кики
иногда от чистого сердца исповедовалась кое в чем. Я не могу пересказать все...
И уже совсем шепотом добавил:
— Пусть это останется между нами: у нее даже ребенок был. Но она ничуть не заботилась о нем, подкинула кому-то... Я говорю вам все это не со зла, а чтобы вы остерегались. Но ей об этом ни слова! Ради бога!
— Ах, что вы, конечно нет! — пробормотал Хурт, с трудом сдерживая свою радость.
Значит, Кики все же не сболтнула ничего лишнего. А Нийнемяэ, чувствуя, что нанес Кики обиду, с любезным видом поспешил к ней и оживленно принялся что-то рассказывать.
Постепенно и Йоэль с Реэт снова обрели свой беспечный тон и почти забыли о том, что здесь имеются зрители. Они шаловливо побежали за первой парой. Реэт подхватила мужа под руку. Кики нашла, что тропинка слишком узка для четверых и пошла одна позади. Оживление Реэт продолжалось и здесь, и, шагая между двумя мужчинами, она, ласково глядя на одного, многозначительно привлекала к себе поближе другого, прислоняясь головой к плечу одного, в то же время нежным пожатием руки просила прощения у другого.
Йоэль внутренне требовал для себя большего но, поскольку Реэт не вольна была дать ему больше, Йоэль выпустил руку Реэт и пошел к Кики, которая в одиночестве пыталась балансировать на высоких, заросших травой колеях лесной дороги. Но на Кики вдруг напала строптивость, и она не давала Йоэлю дотронуться до себя. И когда Йоэль, несмотря на это, насильно попытался помочь ей поддержать равновесие, Кики словно кошка выпустила когти. Из этого спора выросла маленькая потасовка, где Кики пустила в ход даже зубы. Когда они вернулись к другим, Йоэлю пришлось прятать от Реэт тыльную сторону своей правой руки.
Единственным, кто не принимал участия во всей этой игре любви и вражды, был пастор Нийнемяэ. Он ощущал вокруг себя чудесную идиллию: листва благоухала, птички пели, кругом друзья и всюду разлит большой покой.
Они дошли до границ владений Соэкуру, и никакая сила не могла соблазнить Нийнемяэ идти дальше, хотя с ближнего холма и открывался прекрасный вид на озеро и его зеленые берега. Он признавал красоту только на собственном участке. И он искренне благодарил бога, который даровал своему слуге эти мгновения, когда любовь, доброта и душевный покой сливались с красотой природы единый, возвышенный хорал.
В один из воскресных дней в послеобеденные часы в Соэкуру справляли освящение новой дачи. Гости собрались из ближайших окрестностей и издалека. Возле дома скопились запыленные автомобили, рессорные телеги и велосипеды.
Приезда хозяина ожидали в старом доме, и, когда он почистился с дороги, все вместе отправились по холмам к даче во главе со старым Арнеманном в длинном таларе, с большим блестящим золотым крестом на груди, с молитвенником в руках. Наклонив вперед тяжелую голову, он шагал медленно и важно, время от времени вытирая платком лоб и лицо, потому что в эту солнечную погоду церковное одеяние, надетое поверх обычной одежды, вызывало у старика испарину.
Тотчас же приступили к церемонии освящения. Двумя руками держа раскрытый молитвенник и подсказывая поющим слова хорала, Арнеманн стоял в углу комнаты важный и значительный, как того требовал момент. Прямо перед ним встал Ильмар Нийнемяэ со своей супругой, как будто их тут вторично венчали. Сюда же, поближе к сыну, придвинулся и старый Нийнемяэ со своей женой и воспитанником Луи. Вокруг них расположились соседние хозяева, пастор Туулик, барышня Розалинда в платье с прошивками, с широким голубым бантом на груди и другим таким же позади, дальше возле двери и за дверьми столпился остальной люд, среди которого находились строительный мастер, испольщик со своим семейством и архитектор Хурт.
Старый Нийнемяэ хорошо знал, что Арнеманн, как и прочие смертные, грешен и обременен многими человеческими слабостями, но как сейчас трогали сердце его слова, волей-неволей приходилось вытирать глаза. Еще усталый от поездки на мотоцикле, Ильмар Нийнемяэ слушал его проповедь рассеянно, поскольку инерция гонки еще не выветрилась из тела. Реэт неподвижно стояла рядом с ним, не спуская глаз с черной, обтянутой материей пуговицы арнеманнского талара. Ей было неудобно, неловко стоять здесь. Но на лице барышни Розалинды разлилось блаженное умиление, как всегда, когда она слышала слово божье. Она же запевала и вела мелодию хорала. Но когда баянист, которого старый Нийнемяэ пригласил для танцев, попытался на своем инструменте аккомпанировать хоралу, Розалинда обернулась, сделала пальцами запрещающий жест и заставила баяниста умолкнуть.
Ильмар стал более внимательным лишь тогда, когда заговорили о нем как о хорошем работнике на ниве господней и как о примерном главе семейства, а о Реэт как об идеальной супруге. От такого бесцеремонного вторжения в ее интимную жизнь Реэт готова была провалиться сквозь землю. Опустив глаза в пол, она нервно шевелила концом туфли. Но Арнеманн уже перешел от людей к природе, а оттуда поднялся в высшие сферы, откуда нисходил божий промысел и попечение о земной жизни и откуда просили ниспослать благословение на этот дом.
Хурт с хмурым лицом стоял в другой комнате, прислонившись к косяку двери. Арнеманн упомянул бегло и его. Весь этот спектакль казался Хурту скучным и ненужным. Будто орава чужих людей вторглась в этот дом, более глубокий смысл и предназначение которого известны только ему, и принялась здесь своевольничать. Недавно он обошел весь дом и, к своей досаде и удивлению, обнаружил во всех комнатах старые, источенные молью диваны, хромые столы, безвкусные ширмы, покривившиеся стулья, забитые в стену гвозди, на которые вешали одежду. Всю эту старую рухлядь, которая переполняла старый дом и которую не знали куда деть, перетащили теперь сюда. Попытались даже изукрасить окна занавесками, и там, где старые карнизы не подходили по длине, между двумя гвоздями протянули веревку. Комната незабудок была уставлена мисками с холодцом, а в комнате примул стояла бочка с домашним пивом.
Уже несколько дней шла подготовка к пиршеству, и опытный в искусстве кулинарии старый Нийнемяэ взял верховное руководство в свои руки. Он презрительно отнесся к электрической плите на новой даче и велел готовить все кушанья в старом доме, откуда их и сейчас еще перетаскивали в больших корзинах. Исполыцик со своей многочисленной семьей охотно принимал участие в переноске мебели и продовольствия, надеясь вскоре попасть в освободившийся старый дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44