— А теперь нам пора возвращаться. Уже темнеет.
— А мы и не будем возвращаться! Да, да, мы не будем возвращаться! Я злоупотребил вашим доверием, увез вас из города и теперь не отдам обратно. Нет, никому не отдам!
— Но, милый человек, что вы со мной сделаете? — глядя по-прежнему на Йоэля, спросила Реэт.
— Все равно что. Съем вас!
— Прямо с шубой?
Дорога испортилась и стала ухабистой, продолжать поездку было бессмысленно, нужно было повернуть обратно, но это казалось поражением. «Пусть испугается, пусть начнет просить...» — упрямо подумал Йоэль. Но госпожа Нийнемяэ и не думала просить, она только запахнулась покрепче.
Вечерний снег отсвечивал синевой, придвинулась мрачная полоса леса. Небо казалось зловещим.
— Мне холодно, — призналась Реэт после довольно продолжительного молчания. — Ноги озябли.
Йоэль приказал извозчику повернуть обратно и постарался укутать ноги Реэт полностью, вообще проявил такое усердие и такую заботу, что это рассмешило Реэт. Обменялся даже местами, чтобы защитить спутницу от ветра.
Когда добрались до первых городских домов и Реэт в одном из окон увидела елку, она сказала:
— Я пригласила бы вас на елку, но... но это неудобно. Этот вечер мы привыкли проводить с мужем одни. В своем домашнем кругу...
— Как и я на этот раз, — ответил Йоэль. — Только не в кругу, а в точке, потому что я один.
— Совсем, совсем один?
— Как настоящий холостяк.
— Ах, холостяки никогда не бывают одиноки. Человек скорее бывает одинок в браке.
Эта фраза вспомнилась Хурту позднее, когда он дома развязывал купленные днем свертки. Он все еще испытывал такой душевный подъем, что даже не замечал своего одиночества.
Теперь, когда он снова просмотрел статью Мугула в газете, он уже не почувствовал никакой обиды. Какое ему дело до всех этих оскорблений? «Понапрасну истраченные цветы красноречия и проповедь морали!» — подумал он п швырнул газету в корзину для бумаг. Он вынул из шкафа серую тарелку с потрескавшейся глазурью и положил на нее фрукты. Завтра он отправится с бутылкой коньяка к скульптору Умбъярву, а на второй день праздника сделает визит к Орайыэ. А теперь сядет и будет читать, ведь он даже не успел еще перелистать последние номера архитектурного журнала. -
Но когда он выдвинул из-под стола корзину, чтобы сунуть в нее оберточную бумагу, брошенная туда газета нахально высунулась. И сколько бы Йоэль ни набрасывал на нее бумаг, она все еще высовывалась из корзины. Это был словно вызов. «Ничего, ты нас еще погреешь», — про себя сказал Йоэль, Он поднес корзину со всеми бумагами к печке и открыл дверцу.
Вдруг раздался звонок. Йоэль взял трубку :
— Алло!
Никакого ответа. Кто это мог быть? Видимо, ошибка. Йоэль снова подсел к печке и одну за другой принялся жечь бумаги из корзины. Вспыхнувшее пламя привлекло к себе взгляд и мысли. Где-то на внутреннем экране воображения появился не то испуганный, не то удивленный, не то сочувственный взгляд Реэт. На площади за окном часы пробили шесть.
«Теперь она сидит в церкви, — подумал Йоэль. — Муж ее, в черном таларе и с белым галстуком, стоит в алтаре и держит в руках толстую Библию. Вспоминает ли Реэт еще о поездке на санях или просит у бога прощения за свой маленький проступок, о котором муж еще ничего не знает? Расскажет ли ему вообще Реэт об этом? Или, может быть, скажет только Кики? А может, уже и рассказала? И потихоньку посмеялась надо мной?»
Прошло едва полчаса, как снова позвонили. Но это был дверной звонок. Йоэль поднял воротник домашней куртки, чтобы закрыть голую шею, и через рабочую комнату пошел открывать дверь.
Сначала он обрадовался приходу Реэт и Кики, но затем почувствовал некоторое разочарование, даже грусть. Потому ли, что Реэт пришла не одна, а из приличия привела с собой Кики? Или потому, что Реэт слишком быстро сдалась, обнаружив свое влечение, в то время как Йоэлю хотелось преодолевать всевозможные препятствия, чтобы завоевать ее? Или потому, что его застали одетый по-домашнему, в ночных туфлях?
— Мы проходили мимо вашего дома, — сказала Кики На свой певучий манер — и мне пришла мысль, не заглянуть ли к вам? Вы не сердитесь? Очень захотелось поглядеть, как выглядит ваша новая мебель.
«Врет, — подумал Йоэль, — как всегда, берет вину на себя».
Гостьи никак не хотели снимать пальто. Посидят немножко и отправятся дальше. По оказалось, тут есть на что посмотреть, особенно в рабочей комнате. Кики попросила дать ей разъяснения насчет развешанных по стене набросков. При этом она почтительно улыбалась, задавая наивные вопросы о простейших вещах и с наигранным пиететом приближаясь к любому предмету.
— Я так глупа, так глупа в этих вещах, — пропела она. — Это и есть новая ратуша?
— Нет, это дача для купца Киндлама. Здесь жилой дом, здесь сарай, здесь баня. Несколько необычный стиль, не правда ли?
Иоэль показал свои институтские проекты, наброски некоторых перестроек и заказанные ему проекты домов.
— Господи, как много у вас работы! Как вы с ней справляетесь? Откуда вы берете время? — спросила Кики.
Реэт казалась рассеянной, переходила от одного чертежа к другому, не останавливаясь надолго ни перед одним.
— У меня же есть помощники, — ответил Иоэль Кики. — В дальнейшем придется пригласить еще кого-нибудь.
— Значит, все же правда, что у вас много частных заказов? — вдруг пытливо спросила Реэт. В вопросе ее послышался упрек.
— Есть и частная жизнь, — ответил Йоэль, приглашая гостей в другие комнаты.
— Моя кошка? — воскликнула Кики, увидя на столе свою керамику.
— Нет, моя кошка! — ответил Йоэль.
Реэт оказалась самой бедной, у нее тут не было ничего своего.
Она разглядывала висевшие на стене акварели Йоэля с архитектурными мотивами, медную китайскую пепельницу на столе, фарфоровую копенгагенскую вазу, синий цвет которой ей понравился. Кики переступала осторожно, словно кошка, чтобы не задеть чего-либо, и почтительно созерцала каждую вещь. Она даже шубу свою уронила на диван, чтобы занимать меньше места. Реэт тоже стало жарко, и она дала снять с себя шубку. Но предложенную ей рюмку мадеры не пригубила.
«Я же не смею, а то я себя выдам», — подумала она.
Она пришла сюда украдкой, повинуясь возникшей вдруг внутренней потребности. Пастор Нийнемяэ думал, что его супруга, кончив украшать елку, сейчас же отправится вслед за ним в церковь. Но едва Ильмар надел свою бархатную шапочку и ушел, как Реэт позвонила для проверки и сейчас же поехала к Кики. Идти к архитектору одной было неудобно, но, странное дело, теперь Реэт было неловко, неудобно, она почти жалела, что пришла, в то время как Кики со своей болтовней сумела почувствовать себя так непринужденно, привлекла к себе все внимание Йоэля, готовая выполнить любое его желание, пить рюмку за рюмкой, кокетничать и, кто знает, даже остаться тут, когда Реэт уйдет.
— Но где же ваша елка? — спросила вдруг Реэт.
Йоэль совершенно забыл о ней.
— Наверно, вы задумали еще какое-либо приключение, что забыли о ней, — рассмеялась Реэт, лукаво взглянув на Йоэля и вновь почувствовав свое превосходство над Кики. Но та уже быстро принялась рассказывать о своей забывчивости.
— Подумайте, я сегодня получила повестку на почтовую посылку. Захожу на почту, стою в длинной очереди. Требуют удостоверения личности. Предъявляю, получаю свою посылку и только потом обнаруживаю, что удостоверение личности пропало. Осталось, наверно, на почте. Некогда было возвращаться. Не пропадет же оно, ведь у каждого имеется свое собственное удостоверение личности, что ему делать с чужим, не правда ли? Потом иду в книжный магазин, там опять полно народу. И там я забываю свою почтовую посылку. Только дома заметила.
— А книги? Их вы где оставили? — шутя спросил Йоэль.
— Сама не знаю где. Потому что я еще покупала кильки, шпроты, елочные украшения, потом ходила в бельевой магазин, где купила кусок тонкого белого полотна, чтобы во время праздников помережить его, — мне очень нравится мережка. А вам нет? Да, когда я пришла домой, покупки были целы, только книг не хватало.
Глаза Кики выражали наивность и кокетство. Пышно взбитые волосы торчали во все стороны, словно излучая электрический свет.
— Вы смотрите на мои серьги? — спросила Кики у Йоэля, поднимая к уху свои красные ногти. — Один добрый человек подарил. Как они вам нравятся? Или не нравятся?
Зеленые висюльки, выглядывавшие из-под светлых волос, конечно, больше подходили бы к продолговатому лицу.
— К цвету глаз все же подходят, — сказал Йоэль.
— Книг мне не жалко, - вернулась Кики к прежнему разговору. — Кто-нибудь да прочтет их. На что они мне?.. Я и так могу прочесть столько книг, сколько душе угодно. Даже интересно подумать, что кто-то приходит домой с украденной пачкой книг и начнет читать, правда? Но ведь читать украденные книги не так-то приятно. Вы не согласны? Я не верю, что кто-нибудь может читать украденные книжки, что кто-нибудь вообще может украсть книги. Люди вообще не такие дурные, какими их считают.
Йоэль. покраснел. Это была одна из заимствованных у него фраз! И Реэт смутилась, _она бросала ревнивые взгляды то на Йоэля, то на Кики. Йоэль справился с собой и попытался сгладить впечатление:
— Украденные книги можно продать и на эти деньги купить новые. Конечно, если вор при этом книголюб.
Реэт уселась на диване и принялась перелистывать журналы. Она снова пожалела, что пришла. Время приближалось к восьми, церковная служба могла кончиться с минуты на минуту, нужно было уходить. Быстро поднявшись, она прервала диалог Йоэля и Кики. Нет, Кики может остаться, Кики должна остаться. А ей нужно спешить.
Но Кики тоже ушла вместе с подругой.
Когда Йоэль снова остался один, в ушах у него все еще звучала болтовня Кики, но сквозь нее все яснее проступала стройная фигура Реэт, как она сидела на диване — маленькая и хрупкая, с прямой спицей и сдвинутыми коленями, в левой руке иллюстрированный журнал, в то время как правая рука с обручальным кольцом, лежит на странице. А в глазах, когда она поднимала их, можно было прочесть одновременно нежность и страх, увлеченность и сдержанность.
Йоэль не мог больше оставаться в комнате. Воздух на улице был мягок, и чист, в окнах сверкали зажженные елки. Прохожие встречались редко. У всех было где провести этот вечер, только Йоэль бесцельно бродил с одной улицы на другую, в голове у него мелькали отрывки воспоминаний о прежних сочельниках, а из глубины души невольно поднималась с трудом подавляемая печаль одиночества. Чем дальше, тем труднее ему становилось противиться этому чувству, словно сжимавшему ему горло.
Он украдкой прошел мимо пастората. Ставни были закрыты изнутри, в щели просачивались свет и тишина. В полумраке люди тихо тянулись в сторону кладбища. Йоэль также присоединился к идущим. Могильные свечи среди сугробов отбрасывали вверх на деревья странный свет. От каждой руки, пристраивающей свечку, от каждого тихого шага по тропинкам кладбища веяло человеческим теплом, и часть этого тепла досталась даже случайно оказавшемуся здесь прохожему. Вся эта неожиданная картина уберегла Йоэля от наплыва чувств, которые угрожающе стеснились за внутренней плотиной.
Но когда он свернул с главной аллеи и зашагал дальше в глубь кладбища, он попал словно в великое царство забвения, слепую пустоту, не имевшую ни начала, ни конца. Йоэль все еще продолжал отгонять воспоминания о пережитых когда-то нежностях. Но потом его душу охватило нечто такое, что было сильнее его самого.
Когда он повернул и пошел назад, душа его была чище, взгляд яснее, шаг и сердце спокойнее.
Но, вернувшись домой и отпирая дверь своей квартиры, он в темном коридоре ощутил ногами какое-то препятствие. Засветив спичку, он увидел перед своей дверью маленькую елочку, даже свечи не были забыты.
10
В это полное взаимной вражды время, когда газеты и перепархивающие из уст в уста слухи чернили и заподозривали каждого, нотариус Раудкатс и его супруга с самыми лучшими намерениями решили собрать у себя весьма разношерстное общество. Почему подлинному демократу в частной жизни не чокнуться со сторонником Национального фронта? Зачем непременно считать противника врагом, с которым даже поздороваться не смеешь и мимо которого должен прокрасться незаметно? Чистейшая некультурность! — считала госпожа Раудкатс. За границей, наверно, не встретишь таких сплетен за чашкой кофе и такой кампании публичного поношения, как у нас. Нужно поднять на щит культурный домашний очаг, воспитать традиции, чувство такта и уважение к ближнему. Нужно организовать что-то вроде салона. Таково было убеждение госпожи Раудкатс, которое вполне разделял с ней и ее муж.
Раудкатсы принадлежали к числу самых солидных граждан города, доходы мужа обеспечивали достаток, детей у них не было, с родственниками они не знались, еще меньше имели дело с друзьями, выпрашивающими подпись на векселе, потому что Раудкатс, как нотариус, привык протестовать векселя, а не переписывать их. При всем желании о нем не могли сказать ничего плохого, разве только- то, что он был педант, то есть никакие дружеские связи не могли заставить его отсрочить протест векселя. Дома он жил по точному расписанию, содержал свою библиотеку в образцовом порядке и никому не выдавал книг из нее. Особой
разговорчивостью и навязчивостью в обществе он не отличался, можно даже сказать, что он как-то оставался незаметным среди других.
Зато госпожу Раудкатс попрекали за ее гордость, ее заграничные путешествия, ее жеманство и обзывали выскочкой. Фразы вроде: «Когда я в последний раз была в Лондоне...» или «Ах, как подумаю о Париже...» раздражали окружающих. Носились даже слухи, будто она ездит за границу спекулировать. Говорили также, что за границей у нее имеется любовник. И так как она каждый раз, возвращаясь из своего путешествия, с восторгом рассказывала о концертах, на которых побывала, то заключили, что любовником ее является музыкант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44