Но вот к столу уже подкатила волна мужчин. Хозяйка дома ласково угощала всех и внутренне была вполне удовлетворена общей атмосферой дружелюбия. Между противниками воцарилось миролюбие, даже Кийпсаар чокнулся со сторонниками Национального фронта. Нигде не вспыхивали острые споры, и хозяйка могла гордиться общим благодушием, как своим творением.
- Ну, а вы? — обратилась она к одиноко стоявшему Рыйгасу. — Как всегда, ершитесь, как всегда, нелюдимы? Нет, это не годится!
Она подхватила молодого человека под руку, чтобы отвести его в дамское общество. Но Рыйгас уперся и, понизив голос, просил извинить его, если он сейчас же уйдет. Ему нужно спешить на поезд.
- Ах, до поезда осталось еще несколько часов, — возражала хозяйка.
Тем не менее Рыйгас не мог сегодня усидеть ни на одном стуле, примкнуть ни к одной группе гостей. Недавно какой-то незнакомец передал ему письмо, после которого он сделался рассеянным и молчаливым. Вскоре он исчез, никем не замеченный.
Ноэль Хурт беседовал с доктором Арукаском в зале возле низенького стеклянного шкафа, на котором красовался китайский бронзовый дракон с распростертыми крыльями.
— У хирурга, — рассказывал Арукаск, — правая рука должна действовать так же точно, как у скрипача левая. Некоторые глупцы, правда, думают, что хирургу остается просто резать там, где другие уже поставили свой диагноз, но, по правде сказать, у меня просто рука не поднимается резать, когда не я сам поставил диагноз. Самое главное, чтобы тебе не мешали, чтобы доверяли тебе. Женщин, например, сравнительно легко резать, потому что они верят всему, не лезут со своими советами, не говорят, как нужно давать наркоз, не вмешиваются и после, когда раны начнут заживать...
— И правда, нет ничего хуже вмешательства профанов, — заметил Хурт на основании собственного опыта. - Если твой заказчик так же самоуверен, как и глуп, то он уже строительному мастеру дает уговорить себя. И тогда архитектор кажется ему далеким от жизни чудаком, а сам он себе большим знатоком. Но если заказчиком окажется некое многоголовое учреждение, ну, тогда поучениям нет конца и краю. У каждого свое особое желание.
— Я всегда говорю, без крепкого кулака нигде не обойдешься, - вмешался Тарас, уловив последнюю фразу.
— Что касается меня, — рассмеялся доктор Арукаск, — то кулаком в моей профессии ничего не сделаешь. Только пальцами, да и то с крайней осторожностью.
— Теперь только и слышишь, что народ болен, но пусть кто-нибудь попытается лечить больного кулаком! — сказал' Хурт.
— А кто сделал народ больным? - воскликнул подошедший Кийпсаар. — Национальный фронт со своим подстрекательством! И для чего? Для того, чтобы самому сыграть роль врача, а потом предъявить больному счета покрупнее.
Уже разгорался огонек спора, уже столпилась кучка заинтересованных. Редактор газеты Национального фронта пылко принялся доказывать Кийпсаару, что нужно только одно — иметь вождя. Истинный вождь — это человек, к которому вообще нельзя подходить с требованиями мелкобуржуазной морали, потому что он на голову выше всех других. Мораль придумана только для маленьких людей.
— Так что вашему вождю позволительно брать взятки, воровать, лгать, нарушать данное слово, не так ли? — иронически спросил Кийпсаар.
— Безусловно, — ответили ему. — То, что не разрешается нашему брату, в руках вождя может превратиться в сильное оружие.
— Но ведь народу, я полагаю, следует брать пример с вождя?
— С вождя нельзя брать пример. Он единственный и неповторимый. Нужно только слушаться и исполнять приказ, вот и все.
— Ну и ну! - с разных сторон раздались протестующие голоса.
— Нечего тут «нукать» ! - прервал их редактор газеты. - Ход вещей сам приведет нас к вождю, хотим мы этого или нет. И к тому же быстрее, чем вы думаете.
— Одним словом: один за всех и все за одним? — наивно спросил кто-то, после чего кругом разразился смех.
— Но, дорогой коллега, — сказал Кийпсаар, — вашего вождя надо с детских лет питать наподобие пчелиной матки, иначе его трудно распознать.
— Он сам в нужный момент почувствует свое призвание !
— Но, бог мой, может, у него в голове не все дома?
— Тогда ему не было бы дано силы и власти над другими людьми.
— Как дано? Кто дал? - вскипел Кийпсаар. Только слепая масса может дать это. Но массе нужно открыть глаза. Этого вам, конечно, не хочется!
— К чему? — ответил коллега Кийпсаару. — Масса всегда счастлива, когда она слепа и когда кто-то другой думает за нее. Гибельно делать массу сознательной! Это марксизм, с которым покончил Гитлер. И у нас теперь тоже пробил последний час для марксизма и демократии.
— Ну, это мы еще посмотрим! — начал Кийпсаар, собираясь продолжать, но тут подоспела госпожа Раудкатс. Она была тем духом, который реял повсюду и внимательно следил, чтобы политические враги не сцепились где-либо. Она притушила огонек спора, рассеяла группу спорящих и насильно увела Кийпсаара танцевать.
В зале Пауль Орайыэ уже некоторое время без устали кружился в вальсе с мадемуазель Ормус. Следом за ними следовали адвокат Тамберг с госпожой Орайыэ, старомодно держась далеко друг от друга. Госпожа Орайыэ напрягала слух, потому что ее Пауль, переставший кружить свою даму и перешедший на более спокойный шаг, задыхаясь, шептал мадемуазель Ормус:
— Я должен... я должен сделать вам несколько комплиментов. Во-первых, вы среди наших дам единственная барышня... единственная дева, так сказать...
«Но, Пауль, как же так можно!» — подумала госпожа Орайыэ, еще ближе придвигаясь к передней паре.
— И потом, — продолжал Орайыэ, — вы так хорошо танцуете, как будто мы с вами давным-давно станцевались. К тому же в вас так много жизни, что даже смерть и та могла бы только развеселить вас. И, наконец, наконец... эти ямочки на щеках...
— Как и у вашей супруги, — засмеялась в ответ мадемуазель Ормус, через плечо поглядывая на госпожу Орайыэ. Эта фраза успокоила последнюю, и она наконец отпустила своего партнера. Вытирая лицо, тот остановился возле Хурта.
— Вот видите, старею, — сказал Тамберг. - Пороху не хватает, в жар вгоняет. Вам что, у вас вся жизнь впереди. Но и вы когда-нибудь почувствуете, как на вас вдруг откуда ни возьмись сваливается старость. А ведь подходит она потихоньку и весьма коварно. Шагаешь по улице и вдруг замечаешь, что ходишь уже не прямо. Попытаешься выпятить грудь, но это как-то неудобно... Гораздо удобнее этак чуть-чуть согнуться. Так это и начинается... Но чего я тут философствую, я вовсе не хотел докучать вам!
Тем не менее он не отпускал Хурта, а продолжал свои сетования, пронизанные странной покорностью судьбе. Да, он все яснее чувствует, как стоит где-то на краю
человеческих радостей и страданий, а не в центре их. Все как бы танцуют мимо него, даже тогда, когда сам он участвует в танцах. И он продолжал свою исповедь:
— Каждый вечер, когда я беру в руки зубную щетку и стакан с водой, я чувствую, что расстояние между вчерашним и сегодняшним короче, чем между вчерашним и позавчерашним, что все катится под уклон в ускоренном темпе... Вначале это поражало, но теперь я стараюсь сохранить твердость духа при виде этой неизбежности.
Хурт слушал собеседника в пол-уха, следя глазами за госпожой Раудкатс, которую собирался пригласить на вальс. Ио вокруг нее в виде свиты все время вертелись эти два студента — Кукемельк и Карнеоль. Потом все трое вдруг исчезли, и Хурт успокоился. Зато беспокойство охватило теперь другого наблюдателя. Это была госпожа Тарас, невольно приглядывавшаяся к тому, как студенты кружились вокруг хозяйки дома. «Противно видеть, как пожилая замужняя женщина кокетничает с этими мальчишками...»
— Не знаю, куда подевалась ваша супруга? — спросила она проходившего мимо нотариуса. — Я уже давно не вижу ее.
Ах, что за толстокожее существо этот господин Раудкатс! И ухом не ведет, в то время как жена его бог знает где крутит роман! Нет, мой Хельмут не такой бесчувственный! И недавняя семейная ссора представилась госпоже Тарас совсем в ином свете.
Но напасть на след хозяйки дома было не так легко, потому что она в сопровождении двух своих кавалеров уединилась в библиотеке, не предназначенной для приема гостей.
В то время как Кукемельк и Карнеоль с любопытством разглядывали корешки книг, госпожа Раудкатс опустилась на мягкий диван. Немного усталая от хлопот, она на минутку почувствовала себя за тысячу миль от всей этой суетни за стенами. Здесь нашелся тихий уголок, где можно без помехи насладиться покоем. Карнеоля послали за кофе и ликером. Едва тот ушел, как Кукемельк счел нужным встать перед госпожой Раудкатс и влажными от выпитого вина глазами со значительным выражением уставиться на нее. Его серьезность показалась хозяйке дома такой смехотворной и жалкой, что она невольно улыбнулась.
— Послушайте, мадам... — начал Кукемельк, опустив руки со скрещенными пальцами.
«Теперь начнется объяснение в любви», — польщено подумала госпожа Раудкатс, приготовившись встретить это объяснение с видом величайшего удивления.
— Не будьте так жестоки...
— Я жестока?!
— Да, не будьте так строги, к вашему верному поклоннику, смилуйтесь над ним!
— Но, милый человек, образумьтесь! Вы становитесь скучным, когда напьетесь.
— О, не казните меня так жестоко!
— Оставьте наконец, разговаривайте по-человечески и не выворачивайтесь наизнанку, как только выпьете немножко вина! Трезвый вы мне и в глаза смотреть не решаетесь.
Кукемельк наклонился к руке своей дамы, чтобы поцеловать ее:
— Простите, если я кажусь вам навязчивым!
— Молодой человек, лучше возьмите себя в руки!
— Повинуюсь вашему приказанию, сударыня.
Кукемельк весь покраснел и, наклоняясь, чуть не свалился на колени к даме, так что той пришлось оттолкнуть его рукой.
— Никакого приказания! Все должно получаться салю собой.
— Все, что получается салю собой, идет от вас.
— Не говорите глупостей, ступайте повеселитесь!
— Веселье обитает только около вас, только около вас.
Кукемельк шлепнулся на диван рядом с госпожой Раудкатс и принялся целовать ее руку, подымаясь от кисти к плечу, пока Карнеоль не появился с кофе и ликером на подносе. Вскоре после этого в дверь заглянула госпожа Тарас, но только для того, чтобы испуганно отпрянуть назад и извиниться. Она действительно была поражена. В полутемном коридоре она остановилась, чувствуя, будто вся несправедливость мира обрушилась на нее. Странное дело, гостей здесь приглашают лишь затем, чтобы хозяйка дома могла уединиться со своими кавалерами в тихой комнате и бесстыдно кокетничать с ними! А муж ее, тот ничего не видит и допускает это! В то время как Хельмут избил ее всего лишь за то, что она побывала в кафе...
Она вынула платок из сумочки, вытерла глаза, высморкалась и запудрила следы своих переживаний. Откуда-то из глубины души вынырнуло совсем новое чувство, растроганность и даже гордость за своего мужа, который, по крайней мере, умеет ревновать, как настоящий мужчина. Она быстро подошла к нему, ухватила его за рукав и произнесла с мягким укором:
— Давай же наконец потанцуем!
Самой одинокой чувствовала себя в этот вечер Кики. Среди всех этих разбогатевших, беспечных людей она стыдилась своего простого платья и даже своей нетребовательности. В этой среде, где в такой чести была изысканная благовоспитанность, своеобразие ее натуры никак не могло
проявиться. Было, наверно, традиционной ошибкой, что Кики вместе с другими приглашали в большое общество. Но что Кики могла поделать? Быть может, окружающих привлекали ее странности, ее полная приключений жизнь, ее наивность, о которой никто не мог сказать, настоящая она или поддельная, ее доходящая до крайностей щедрость. Некоторые считали ее здесь незваной гостьей. Она весь вечер стояла в сторонке и глядела, как гости жадно наполняли свои тарелки и поспешно отходили от стола, словно кошки, которым удалось стащить подходящий кус. Сама она и в рот ничего еще не брала, поскольку никто не заставлял ее. Да и кто здесь мог чувствовать интерес к тому, ела ли она что-нибудь за последнее время, есть ли у нее теплый угол? Уйдя со службы тотчас же после Хурта, она полностью предоставила себя случайностям жизни. Правда, она чаще стала заходить в мастерскую Умбъярва, жарить там яичницу и варить кофе, но для собственного примуса у нее уже давно не хватало керосину, а для печки - дров.
Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь хотя бы хорошенько отругал ее за то, что она не может ухватиться ни за что, что все упускает из рук, за то, что она среди всего здешнего изобилия наивно стоит у стены и аскетически мирится с тем, чтобы ели и пили только другие, и вообще за то, что она такая глупая, такая не от мира сего.
Рыйгас недавно поговорил с ней, но только о своих важных делах, он доверил ей что-то таинственное и опасное и ушел, даже не спросив, как она сама поживает.
Потом пришел Хурт, расспрашивая ее о том о сем. Сначала было трудно отвечать, так как что-то сжимало горло, мешало открыться. Но когда Хурт заставил ее выпить кофе и коньяку, съесть печенья, она понемногу выбралась из своей молчаливости и опять очутилась в свойственном ей мире всяких фантазий, где чувствовала себя так хорошо. Ах, пускай Хурт не думает, что Кики далека от жизни, о нет, ей предстоит что-то очень-очень важное, большой-большой переворот в жизни. Она выходит замуж, правда еще не завтра и не послезавтра, нет, потому что сначала она хочет стать хорошей актрисой.
— Да, хорошей актрисой! Вы думаете, у меня нет таланта? За последние дни я назубок выучила роль Офелии. Думаете, не подойдет мне эта роль? Вначале я хочу только дублировать. Завтра же отправлюсь к директору театра, прочту ему. И прочту, во всяком случае, лучше, чем его супруга. А может, мне надо нарочно сыграть похуже, а то они не дадут мне играть? Но пусть подождут, пока я попаду на сцену...
Скоро Кики уже договорилась до планов основания театра. Правда, потребуется время, потому что нужны деньги,
много денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44