С этими деньгами Кики вернулась в Париж, некоторое время могла себе позволить пить кофе на террасе кафе Де Дом, где завела новые знакомства среди художников. Она позировала им, в трудные дни занималась вышиванием или катала детские коляски в Люксембургском саду, а тем временем научилась писать на машинке, к сожалению, только не усвоив французской орфографии.
Она жадно поглощала романы, но книг у нее самой не было. Их или зачитывали знакомые, или она сама оставляла их в квартире, когда переезжала в новую. Покупать книги ей было не по средствам, брать из библиотек книги с захватанными страницами она не любила, поэтому она от знакомого книгопродавца брала новые книги, чтобы читать их, не разрезая. Содержание, выуженное из этих закрытых страниц, казалось особенно сладким, как сладка мякоть, добытая из рачьей клешни.
. Реэт Нийнемяэ уже со школьной скамьи были известны слабости Кики. Она знала также как любит Кики, чтобы ее бранили, но именно это сознание отнимало у нее охоту делать это. Иногда она все же советовала Кики брать пример хотя бы с пастора Нийнемяэ, тоже доброго и щедрого человека, но все же соблюдающего пределы разумного. Зато у четы Нийнемяэ кое-что скоплено, — есть и дом, и хутор, да и кое-какие акции.
— Это ты повторяешь Ильмаровы слова, — засмеялась в ответ Кики, — сама ты так не думаешь.
Всем были известны странности и причуды Кики, и Кики нравилось, когда ее за глаза бранили и жалели. Нравилось потому, что, по ее мнению, окружающим приходилось бранить ее не за дурное, а за хорошее, за достоинства, которых самим им не хватало. Хотя они как будто и жалеют, но на самом-то деле завидуют ей.
Очень строго побранила Кики госпожа Орайыэ, которой та принесла в подарок кофейный сервиз, купленный в антикварном магазине.
— Подумай, Пауль, как эта женщина швыряется деньгами! — сказала она мужу. И продолжала, обращаясь к Кики:—Ты просто сумасбродка! Я бы тебе тут же вернула твой подарок, но знаю — ты не возьмешь. — И снова Паулю: — Ты подумай, что она подарила госпоже Раудкатс, — ту шаль с вышитыми розами, в которой она была здесь, настоящая испанская шаль.
Пауль, к сожалению, не имел понятия о шали.
— А ты, дурочка, даришь эту шаль госпоже Раудкатс, как будто ей мало всяких там китайских и японских халатов!
Постыдилась бы она принимать от тебя такой подарок!
— Но что бы я стала с ней делать ? — попыталась возразить Кики. - Госпоже Раудкатс так хотелось эту шаль, и она не раз говорила, что такой красивой она нигде не видела. А у меня она несколько лет валялась, просто мешала мне. Я подумала, пусть кто-нибудь другой порадуется на нее; В конце концов ее все равно съела бы моль.
— Послушайте, Кики, — вмешался господин Орайыэ, — послушайте, что я вам скажу. Вы так щедры, всю свою одежду раздариваете, не хватает только, чтобы вы и тело свое подарили, такое у вас мягкое сердце...
— Но, Пауль, подумай, о чем ты говоришь?
Кики притихла, и слезы потекли у нее из глаз, не от обиды, а из сладкой жалости к самой себе, из-за того, что Орайыэ так рассердился и может пробрать ее еще более строго, хотя она знает, что иначе не может, что она невинная страдалица, которой приходится за правое дело принимать лишь удары...
Из-за этой шали ее пожурил и пастор Нийнемяэ, который хотя и похвалил Кики за доброе намерение, но не одобрил его осуществления: шаль нужно было подарить благотворительному обществу, а не богатой барыне. Разве мало детей, которым нечего надеть? Благотворительностью надо заниматься обдуманно, а не опрометчиво.
— И правда, из этой шали можно было сшить несколько блузок для детишек, — испуганно ответила Кики Нийнемяэ, — какой-нибудь платок или штанишки. Знаете что, я пойду к госпоже Раудкатс и скажу ей, чтобы она пожертвовала что-нибудь благотворительному обществу, впрочем, нет, я сама дам что-нибудь.
Что было делать бедной Кики, если у нее не было инстинкта собственности и она была не в состоянии серьезно подумать, кому что подарить? Она чувствовала себя ужасно виноватой и обещала исправиться. Вот теперь, когда она отнесет эту кошку Хурту, она, несомненно, поступит умнее.
Но с брюками Умбъярва дело обстоит хуже, потому что Умбъярв и Рыйгас так привыкли к ее характеру, что уже начинают эксплуатировать его. Мало того, что они давно отвыкли благодарить ее — от этого ей ни тепло ни холодно, — они еще брюзжат и ворчат! Если бы они хоть бранить умели как следует. Как бы Кики ни пристраивала эту заплату на брюки Умбъярва, все равно они будут недовольны, особенно Рыйгас, хотя это и не касается его. И они правы: Кики действительно не умеет делать такую работу. И она не находит себе оправдания, которое она могла бы противопоставить их ворчанию, нет ничего, что успокоило бы ее.
Поэтому было вовсе невесело класть заплаты на брюки Умбъярва, нет, это было даже печально, и Кики не одну слезу уронила в свою рабочую коробку, пока отыскивала там наперсток и Предавалась грустным мыслям, сидя на корточках на кушетке и штопая.
У нее не было времени, да и привычки убирать свою комнату: порванная ночная рубашка так и осталась на подушке, нитки и иголки на одеяле, а недопитая чашка кофе на стуле.
В мастерской, как она и предчувствовала, ее встретили хмуро. Умбъярв, по крайней мере, молчал, но Рыйгас, словно догадываясь, куда понесут кошку, зажатую у Кики под мышкой, принялся упрекать ее, что она продала душу проклятым партийцам, а теперь собирается еще дать им взятку. Издевательства Рыйгаса окончательно лишили Кики мужества.
Она вернулась к себе в комнату и швырнула кошку на кушетку.
На следующее утро досада Кики на Рыйгаса испарилась, и она уже смелее засунула свой сверток под мышку. До работы она успела забежать к парикмахеру, чтобы привести себя в порядок, словно перед каким-нибудь торжественным событием. Здесь подновили ей брови, подчернили ресницы и подправили прическу в стиле Греты Гарбо.
Но тот, ради которого наводили такую красоту, был сегодня в плохом настроении. Уже несколько дней Хурт был хмур, фурор и невнимателен к людям, и глубокая складка между бровями расходилась только во сне.
Встречаясь каждый день с людьми, Хурт начал открывать в них черты, о которых раньше и понятия не имел. Он не мог, например, понять, почему строительный мастер оставил у него на столе бутылку с вином. Взятка — если это должно было означать взятку — не имела никакого смысла. Когда Хурт вернул бутылку мастеру, тот извинился, сказал, что иначе не умеет выразить свои чувства, просил -не сердиться, простить его. В другой раз Хурт получил букет роз. «От какого-нибудь почитателя», — польщенный, подумал он. Но затем посыльный доставил ему красивый будильник. Он и понятия не имел, кто бы мог послать его и с какой целью, — разыгрывал ли кто его или выражал благодарность? Были затем и другие подношения. Торты он посылал в детский дом, вино — в больницу, цветы оставлял в вазе. С какой задней мыслью были сделаны все эти подарки, — ведь он понятия не имел, от кого они? Может быть, это было выражением благодарности за какую-либо не замеченную им ошибку, за удавшийся обман или плутовство; может быть, кто-то выражал просто радость, что удалось избежать провала или наказания или хотя бы ненужного контроля. Поди разберись в душевной жизни людей! В Хурте эти таинственные подарки вызывали подозрительность и раздражение. Каждый такой подарок как бы сигнализировал, что где-то имеются не замеченные им упущения.
Несколько дней тому назад он нашел на своем столе большую красивую готовальню. Он сейчас же поспешил в самый крупный магазин чертежных принадлежностей. Уже по обертке Йоэль установил, что готовальня куплена именно там, а после недолгих расспросов стало известно и имя покупателя. Этим покупателем оказался строительный мастер Роосельг, который взял подряд на капитальный ремонт одного из городских строений.
Через день Роосельг явился на прием к Хурту.
— Еще и половина работы не сделана, а я уже прогораю. Конечно, легче сделать все кое-как. Поменьше известки на стены, а по полу пройтись разок кистью. Но подводить не хочется. Имя свое пачкать не хочу! Теперь дело дошло до переводин. Я их прощупал, они целехоньки. Еще лет двадцать простоят. Нельзя ли как-нибудь... между нами... Бревна сейчас чертовски вздорожали. Поглядите сами...
Роосельг передал Хурту для сравнения прежние и нынешние расценки
— Сдуру взял на себя этот подряд. Сейчас все дороже — и олифа, и гвозди, и заработная плата... Ей-богу, вы, может, не поверите, но я прогорю, если...
— Договор есть договор, — холодно ответил Хурт. — Тут я ничего не могу поделать. Вы обязаны выполнить его даже в том случае, если бы переводины могли выдержать еще лет пятьдесят. И вот ваша готовальня. Вы ее неправильно адресовали.
— Какая готовальня? — притворно удивился Роосельг. Но Хурт не дал себя сбить и даже пригрозил свидетелями. И обещал завтра же наведаться на стройку.
На следующий день куча бревен лежала на дворе, и рабочие уже раскачали некоторые старые балки. «Не прошло», — порадовался про себя Хурт.
Сегодня утром Хурт перед началом работы снова заглянул на стройку. Ему показалась сомнительной та быстрота, с которой старые балки были заменены новыми и настелен пол. Самого Роосельга еще не было, а рабочие молчали. Лишь после того как Хурт приказал отодрать одну доску, рабочие признались, что вчерашние кучи бревен уже доставлены в другое место и только две балки заменены новыми.
«Что делать? — думал Хурт, шагая к ратуше. — Теперь он мне попался во второй раз. Проучить его разве, чтоб запомнил? Может, он меня и дожидается в ратуше?»
Роосельга не было, зато на столе Хурта лежал завернутый в бумагу сверток.
— Опять! — сердито проворчал Хурт и отправился искать служащего, чтобы разузнать, в чем дело. В коридоре он наткнулся на Кики.
— Я как раз шла к вам, - пропела Кики, поглядев на Хурта глазами, которые из-за приподнятых бровей казались такими ласковыми, раскрытыми.
— Так пойдемте! Прошу!
Голос Хурта звучал при этом так сурово, что оробевшая Кики на цыпочках последовала за ним. «Ах боже мой, в какую несчастную минуту я сюда попала!» — подумала она, прикрывая за собой дверь. Хурт даже не оказал любезности пропустить ее вперед.
— Знаете, я вам принесла кошку, вы не сердитесь? — с робким кокетством сказала Кики, не давая Хурту возможности начать разговор в официальном тоне.
— Какую кошку? Мне больше нечего делать, как только возиться с собаками и кошками! — сердито выпалил Хурт. — Где эта кошка?
— Там, в пакете! — указала Кики на сверток.
— Ах эта! — с чувством облегчения произнес Хурт. — Это, значит, от вас?
— Вам не нравится? — протянула Кики, как всегда, нараспев.
Хурт развернул сверток.
— И ради чего вы ее мне принесли?
Голос Хурта все еще звучал строго, и Кики сначала растерялась.
— Просто так... У вас тут так много бумаг, вот я и подумала, подует ветер, унесет, вы их прижмете. Вы знаете, я так долго лепила ее. Умбъярв несколько раз говорил, что живая кошка издохнет раньше, чем я ее вылеплю. Это, знаете, та серая кошка, которая всегда ловит мух на окне... Я еще вчера хотела принести, да Рыйгас мне испортил настроение. Сказал, что это опять взятка...
— Неужели так и сказал, что это опять взятка? — в неожиданном возбуждении спросил Хурт.
— Да, так он сказал. А когда и вы теперь спрашиваете, ради чего я принесла эту кошку, то я и сама начинаю думать, что это взятка. Я дурно поступила? Теперь и вы подумаете, что с умыслом... Но я подумала, кому же я ее подарю? У вас такой галстук бантиком, вот мне и пришло в голову, что вы, наверно, любите кошек. Очень плохо она у меня получилась? Наверно, никуда не годится! Может, вам не нравится, что она лежит? Может, ей следовало бегать, прыгать или ловить мышь? Это и Рыйгас говорит: мол, в этой кошке нет динамики. Что это за кошка, которая только спит! И у которой даже когтей нет! Но скажите сами, как бы я сумела сделать ей когти?
И речь Кики полилась ручьем:
— Может, вы предпочли бы собаку? У меня была И собака, в ней было гораздо, гораздо .больше динамики. Она рычала, щетинила шерсть. У меня ведь не было другой натуры, кроме одного пса там возле забора. Я каждый день проходила мимо и дразнила его. Он зарычит и бросается к забору, а мне это и нужно. Один день я глядела на морду, другой день на уши. Собака досталась Рыйгасу. Она ему подходит, ведь он и сам такой чудной, все рычит, все щетинится. Не правда, ли? Но иногда, когда он становится тихим и добрым, он и из моих рук принимает пищу. У него самого собачий профиль, вы не заметили? Он умеет выть по-собачьи, умеет класть голову на руки по-собачьи. Конечно, только когда захочет, когда у него настроение хорошее. Такого давно не было. Потому-то я ему и подарила, чтобы настроение у него стало лучше. И я сказала, а теперь подайте мне руку. И знаете, когда он подал руку, она была точь-в-точь, как лапа той собаки, что жила у моего отца. Ах, я тогда была еще совсем-совсем маленькая. Кругом большие леса, иногда просто жутко становилось, и по ночам слышался волчий вой. Тогда я залезала под одеяло и молилась богу, чтобы они не подходили ближе. И не подходили. Да, Рыйгас, вот чудо, даже не рассердился, когда получил от меня собаку. И я тогда подумала, может, и вы не рассердитесь, когда я вам подарю кошку.
— Эта кошка, наверно, из вашего большого леса, где кругом воют волки? — иронически промолвил Хурт, стараясь попасть в тон Кики.
— Нет, — наивно ответила Кики, — мой отец уже давно умер, когда я нашла настоящую свою кошку. Конечно, не ту, что здесь. Рики я и не смогла бы вылепить, ведь у нее было всего три лапы. Я нашла ее в городском парке. Собаки совсем растерзали бедняжку, одни лохмотья висели. Я принесла ее домой, напоила молоком, согрела, подула на нее. И она ожила! Вот тогда-то я и назвала ее Рики. Каждое утро она на своих трех лапах ковыляла в комнату, ужасно умная была, кошка. Я иногда боюсь такого ума. В другой раз сидишь одна в комнате и мысли бегут сами по себе, а она посмотрит на тебя с улыбкой и все-все понимает, прямо насквозь тебя видит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44