— Луи, — сказала она, - ни в коем случае не должен оставаться в старом доме. Там так сыро. Луи все-таки славный парень, ах, я все отдала бы, чтобы он поправился или чтобы ему хоть чуточку стало лучше!
Не столько горечь, сколько печаль Реэт были для Йоэля новостью, которая плохо вязалась с его представлением о ней как о женщине жизнерадостной, всегда смеющейся, веселой. Но теперь на нее откуда-то навалилась туча, которая давила и Йоэля. Было похоже на то, что люди съехались сюда со всех сторон лишь для того, чтобы устроить похороны прежним беззаботным дням. Перечеркнуто все, что было! Йоэль снова вернется к своей работе, а Реэт, Реэт тоже найдет себе какое-нибудь дело... А проведенные вместе шаловливые дни и светлые ночи сохранятся в памяти, словно прозрачная, чистая камея.
Так думал Йоэль, отправляясь искать Ильмара среди гостей, чтобы серьезно поговорить с ним о правах его жены на эту дачу.
Он нашел Ильмара в угловой комнате в небольшой компании, где шла оживленная беседа. Йоэль уселся рядом с Ильмаром, но было невозможно начать разговор с ним, тем более что душой общества здесь был пастор Туулик, который сразу же проявил большой интерес к архитектору.
Это был худощавый смуглый человек с живыми глазами, которые то и дело вспыхивали за очками, когда ему удавалось сказать парадокс или удачное словцо. Он был, как всегда в торжественных случаях, одет в черный сюртук и носил стоячий крахмальный воротник с незагнутыми уголками. Так как воротничок был узок и высок, то у пастора Туулика сделалось привычкой, чем-то вроде тика, вытягивать из него шею, частенько прибегая к помощи рук. Подчас он внезапно вздергивал подбородок, напоминая лошадь, которой хочется ослабить вожжи. В качестве служителя церкви он был скорее философом и мыслителем, чем проповедником, его отрывистых, путаных проповедей не понимали, его беспокойных размышлений над всякими проблемами модного протестантизма не разделяли коллеги, и так он в конце концов остался без пастората, принужденный довольствоваться местом преподавателя закона божьего. Но хотя у него не было прихода, он тем усерднее занимался своей индивидуальной миссионерской работой. Встретив на улице знакомого и ухватив его за пуговицу, он втягивал его в спор, ловкими приемами доказывая своей жертве, какая пустота царит в его душе.
— Вы строитель, хорошо, но что такое строительство ? — спросил он Йоэля и ответил, что в конце концов это всего лишь перемещение мертвой материи с одного места на другое на какой-нибудь кубический метр. — А вся цивилизация в своей строительной лихорадке? Вы просверливаете дыры в земле, превращаете горы в долины, соединяете моря прямыми каналами, ладно, а дальше? Через десятки тысяч лет земной шар изменит свой вид, станет, скажем, обтекаемым, примет форму сигары, сойдет со своей орбиты, превратит, допустим, другие планеты в своих спутников; человек раскалывает атомы словно орехи, создает новые солнца, словом, человек кладет кирпич на кирпич в космическом масштабе, да, а дальше? Материя перенесена с места на место, а человек, его душа? Не будет ли раздавлена душа под грудой кирпича? А что вообще может быть выше души и ее блаженства? Неужели гордость нашим умением передвигать одну песчинку к другой? Нет, вся техника, все строительство, в конце концов, пустое дело и суета сует.
Здесь, между выпивкой и закуской, Туулик продолжал свою философию о любви, о божественной природе, о мистическом слиянии с богом. Он пустил в ход все свое вдохновение, чтобы дискредитировать человеческий разум и волю, оставляя в силе только чувство, при помощи которого можно непосредственно ощутить даже бога.
Йоэлю показалось, будто во взглядах Туулика, как в кривом зеркале, отразилось его собственное отношение к жизни за последнее время, отношение, которое он сам считал иногда «предательством». Постепенно он дал вовлечь себя в спор и принялся защищать положения, которые упрямо отрицали все то, что утверждали его собственные переживания. Чувства и переживания — что это в конце концов? Наслаждение, только наслаждение, щекотание наших пяти чувств! Мистическое переживание и откровение Туулика также всего лишь эгоцентризм и даже эгоизм.
Йоэль тем энергичнее нападал на всякие формы эгоизма, которые, по его мнению, бессознательно защищал Туулик, что этим самым он тайно осуждал и свое увлечение Реэт. Потому что приятное парение в мире чувств, внезапно и часто мелькающая мысль, что высший смысл жизни состоит в любви, — все это выглядело весьма немужественно на фоне пасторской мистики Туулика.
И Йоэль с большим жаром принялся защищать свои былые взгляды, по которым жизнь дана не для того, чтобы переживать разные чувства, а для того, чтобы применить их к разрешению жизненных задач. Даже доброе дело, если им наслаждаются, от лукавого, доказывал он,
Если бы бог существовал, то не для того, чтобы наподобие мистиков переживать его, а чтобы претворять это чувство в жизнь. К чему строительство? Да, если только с точки зрения абстрактной мысли докапываться до всяких основ, то мы действительно придем к «суете сует и томлению духа». И все же мы, как и раньше, каждый на свой лад, строим этот мир. Нет ничего более достойного восхищения, чем человек, который строит и создает. Единым актом воли рука проводит в реальном мире прямые линии, которые в виде понятий, возможностей, зачатков существуют в человеке. Сам мир представляет собой задачу для строительства !
Другие собутыльники в спор не вмешивались, они были даже рады, что избавились на время от мудрствований Туулика и могли поговорить о более земных делах. Рюмки осушались исправно, и сам «философ» даже опережал других в этом деле. Когда он ушел в другую комнату, чтобы раздобыть закуску, Йоэль решил улучить момент, чтобы побеседовать с пастором Нийнемяэ. Он огляделся, но убедился, что тот исчез.
Вставая из-за стола, Йоэль почувствовал легкое головокружение. Весь этот праздник показался ему «суетой сует и томлением духа». «Мавр сделал свое дело», — пробормотал он, сунул руки в карманы брюк и вышел.
На открытой веранде усердно танцевали. Кики самозабвенно кружилась там, и ее прозрачный розовый шарф мелькал то тут, то там. Реэт глядела снизу вверх на своего партнера, студента, губы их были близко, и на лице студента расплылась сладкая улыбка. Танцевала тут и новая любимица Кики, ее дачная хозяйка, госпожа Раудвере, блондинка с очень правильными чертами лица, чья дочь Илла была точной копией матери или, вернее, уменьшенным и слегка омоложенным ее изданием. «У Иллы брошка, изображающая орлана, и шея жаворонка и ямочка на подбородке, — подумал Йоэль. — Кики уже занялась сводничеством, сватает ее мне. Ладно, а теперь я уйду, ни с кем не прощаясь! Мавр может идти. Да и почему бы мне не уйти?»
Он легким шагом начал спускаться к озеру. На минутку остановился на площадке. Солнце уже зашло, тихие сумерки опустились на озеро, откуда-то повеяло теплым ароматом берез. Всею грудью вдыхая его, он почувствовал вдруг такую радость бытия и легкость, как будто сбросил с себя тяжелый груз, так что даже невольно улыбнулся и послышался вдруг голос рядом с ним.
Ах, это была барышня Розалинда, которая в своем белоснежном платье с голубыми бантами порхнула сюда. Йоэль со скрытой иронией пригласил барышню потанцевать. Но та кокетливо вздернула плечи, жадно вдохнула запах жасмина, веточку которого держала в руках, и ответила:
— Ах, что вы, герр архитектор! Подумать, сегодня все мужчины влюбились в меня! Сейчас только герр Туулик пригласил меня на танец, и я убежал. Я и во сне не видел, какой успех буду иметь! Но, милый герр Хурт, я же не танцую!
— Жаль, сударыня, очень жаль!
И Йоэль, отвесив ей несколько поклонов, поспешил почему-то назад к танцевальной площадке. Тут он вдруг вспомнил, что обещал поговорить с Ильмаром насчет Реэт.
Ильмара он отыскал на этот раз в розовой комнате наверху, где он сидел на диване, держа двумя пальцами сигару с нагоревшим пеплом. Он был там в полном одиночестве и, видимо, отдыхал от утомительных обязанностей хозяина дома.
— Вот и хорошо, — начал Йоэль, — что я могу потолковать с вами с глазу на глаз. Меня очень беспокоит одно обстоятельство...
— Рассказывайте, — сказал Ильмар, похлопав по коленям усевшегося рядом с ним Иоэля. — Ваш покорный слуга слушает вас!
— Мы с вами вместе выстроили этот дом, освятили его, но... но я сомневаюсь, будет ли ваша супруга чувствовать себя в нем счастливой.
— А почему нет? Вы были так предусмотрительны, построили даже великолепные стенные шкафы, ванную, электрическую плиту... Чего же еще недостает?
— Я думал, что этот дом станет дачей для вас и для вашей супруги. Не так ли? Вы смогли бы отдохнуть здесь вполне свободно лишь в том случае, если бы вам не мешали, если бы... весь этот старый дом не перекочевал сюда. Вы понимаете меня: что же это за летний отдых, если вашей супруге придется жить так, как будто она снимает комнату в чужой даче...
— Вы правы, господин Хурт, вы правы! Просто трогательно, как вы заботитесь обо всем, и я понимаю, что вам, как архитектору, не все равно...
— Конечно, — быстро перебил его Хурт, — если бы вы только догадывались... если бы вы хоть немножко понимали, какие настроения я хотел вложить в эти комнаты, как я все это строение создал, так сказать, по образу вашей супруги...
— Вы правы, — повторил пастор Нийнемяэ задумчиво. — Не беспокойтесь! На первых порах этот дом останется в полном распоряжении Реэт. Ведь в конце концов это ее дача. Все будет зависеть от ее желаний воли.
— Так, — сказал Хурт, — а как же будет со старым домом? Разве там не поселяется ваш испольщик?
— О нет! Сначала я ему, правда, обещал. Но я посмотрел и убедился, что его теперешний дворец еще вполне сносен, надо только починить крышу и, если ему угодно, побелить изнутри. Настоящему земледельцу не так уж важно, где и как он живет сам. Главное, чтобы скотина была хорошо устроена. Не правда ли? Ведь они не так избалованы и испорчены, как мы с вами._
Этот дешевый цинизм разозлил Ноэля. Он поднялся, но, быстро овладев собой, только сказал:
— Вы хорошо сделаете, если и своему настоящему земледельцу выстроите порядочный дом!
— Не беспокойтесь, — ответил пастор Нийнемяэ, ища глазами, куда бы стряхнуть пепел с сигары. — Мой испольщик никогда не был красным. Он даже вступил в Национальный фронт и ходил в берете, — знал, что это мне придется по душе. А теперь мы все хорошие патриоты, каждый на своем месте и на свой манер!
Когда Йоэль снова вышел, становилось уже темно. На северо-западе виднелась темная масса леса, в то время как другой берег еще озарялся вечерним светом. Настроение его снова испортилось. Он ясно почувствовал, как в нем подымается неприязнь к Нийнемяэ. Если бы он вернулся и выпил еще несколько рюмок вина, то было бы недолго и до скандала.
Он пошел в сад, прошел несколько шагов по тропинке и вдруг увидел Реэт, — она стояла перед скамейкой, на которой сидел Луи, и с большой нежностью проводила рукой по волосам юноши.
— Ну будь же хорошим мальчиком, — сказала она, — пойдем, а то ты здесь простудишься! Я сама пойду с тобой и уложу тебя спать.
— Если ты так желаешь, — ответил Луи, притянул к себе руку Реэт и встал, опираясь на нее.
— Подожди здесь, я принесу тебе пальто и шляпу! — И Реэт убежала в комнату.
Йоэль остановился, словно пригвожденный к месту. «Еще и это», — гневно подумал он. Реэт пришла с пальто и шляпой, накинув себе на_ плечи знакомый цветастый платок. Она пробежала мимо Йоэля, не заметив его в сумерках, помогла Луи надеть пальто, взяла его под руку, и они направились к дому.
Через некоторое время, когда на дворе уже стемнело, а Реэт все еще не возвращалась, Йоэль, который за это время снова отдал дань Бахусу, поплелся к старому дому. Он шел медленно, надеясь, что встретит Реэт. Голова стала тяжелой, воздух был теплым и душным. Реэт нигде не было.
В старом доме горели огни, и Йоэль увидел в окно старика Нийнемяэ, аптекаря и пастора Арнеманна, которые играли в карты. Йоэль побродил по комнатам с вызывающим видом человека, который ищет ссоры. Но кругом сидел мирный народ, в большинстве пожилые люди и ближайшие соседи, которые после церемонии освящения ушли с новой дачи, где они чувствовали себя не в своей тарелке.
Йоэль поднялся по темной лестнице, минутку прислушался и ощупью направился к комнате, через замочную скважину которой виднелся свет.
Реэт стояла перед зеркалом, поправляя прическу. Вошедший надеялся найти здесь еще кого-нибудь, с которым можно затеять ссору, которого можно спустить с лестницы. Он был разочарован, не найдя никого.
С удивлением следила Реэт за этим блуждающим взглядом, хватанием за руки, за устремленным на нее пронизывающим взглядом. Потом Йоэль гневно схватил ее в объятия, готовый задушить, как та ель в лесу задушила в своих объятиях березу. Йоэля охватило дикое желание отомстить кому-то неизвестно за что, желание стиснуть эту женщину, сделать ей больно, силой увести ее от других...
Вдруг раздалась звонкая пощечина.
Этого Йоэль меньше всего ожидал, ведь он никогда не встречал у Реэт сопротивления, не наталкивался даже на малейшее несогласие. Это подействовало как ледяная вода. Он очнулся, осознал свое положение, отступил, с опущенными глазами остановился на минутку возле двери и вышел.
«Вот твоя награда!» — с жалостью к самому себе подумал он, шагая к даче, чтобы взять там свою шляпу и тотчас же уехать на лодке домой. Но едва он дошел до дачи, как веселящаяся компания насильно удержала его. Кики подбежала к нему и зашептала на ухо:
— Спаси меня, Йоэль! Идем на озеро! Скорей!
Они вышли, сбежали по лестницам и отвязали лодку.
— Что с тобой? — рассеянно спросил Йоэль, когда лодка была уже отвязана.
— Посмотри, вот он идет, пристал ко мне, весь вечер никак не отвяжется! Иду в сад, он за мной. Ухожу в комнату, чтобы напудриться, смотрю, он уже держит пудреницу. Вздумаю выйти на площадку перед домом, а он уже стоит там рядом с моей гранитной статуей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44