.. с ним.
И Реэт рассказала все, что произошло между нею и Ильмаром.
— А ты и не? — спросила наконец Реэт.
Действительно, Йоэль почувствовал, что свобода Реэт
связывает его гораздо больше, чем когда-либо раньше. Вместе с исчезновением опасности притупилась и возбуждающая острота его увлечения.
— Если ты думаешь уехать... — нашел себе Йоэль подходящее оправдание.
— Но мне и не нужно уезжать! Если ты хочешь, я могу остаться здесь. Останусь в Соэкуру на всю зиму. Скажу Ильмару, что я вовсе не так больна, как он думает. И тогда ты часто будешь приезжать ко мне в гости, ведь у тебя зимой не так много работы... Будешь оставаться у меня на несколько дней... Будем ходить вместе на лыжах, кататься на санках... Как ты думаешь?
— Не так это просто. Что скажет Ильмар?
— Вот еще вопрос! Разве когда-нибудь раньше ты беспокоился об этом?
— Подумай все же, теперь лето и осень... Но зимой поселиться в деревне?..
— Погляди мне в глаза!
Ухватившись обеими руками за уши Йоэля, Реэт долгим, испытующим взглядом посмотрела на него.
— Разве ты меня больше не любишь, что так говоришь? Или приглянулась другая? Признавайся!
— Как ты можешь... Ты же знаешь... Но подумай сама, не могу же я всю жизнь разыгрывать роль влюбленного дачника под крышей другого мужчины.
— Значит, ты хочешь...
— Конечно, хочу тебя всю целиком, нераздельно!
Через два дня Кики пришла в Соэкуру прощаться.
Она застала здесь, разумеется, и Йоэля. Кики прихватила с собой несколько свертков, чтобы оставить их тут на хранение, пока она не вернется из Парижа.
Она указала на пакетик, перевязанный золотой тесьмой:
— Вот мои любовные письма. Я их всегда возила с собой. Когда мне становится очень-очень одиноко, я развертываю их и начинаю читать. И тогда мне хорошо и тепло, и время быстро проходит. И от тебя, Йоэль, тут есть несколько писем. Сам ты, конечно, давно забыл о них. В одном письме ты так красиво пишешь, будто я поглядела на тебя так, что ты ничего лучше этого взгляда не знал.
Реэт взглянула на Йоэля. Тот покраснел, а Кики тотчас же поторопилась выправить положение:
— Ох, это было уже давным-давно, теперь бы он мне так не написал. И даже не, подумал бы так. Господь с ними! Рыйгас не любит, когда я их читаю, возьмет да и разорвет еще. Ведь если уж он не любит, о, тогда... Однажды он в сердцах даже платье на мне разорвал, так что уж для него эти бумажонки...
Кики, зараженная лихорадкой скорого отъезда, продолжала свою болтовню. И в душах тех, кто оставался здесь, она посеяла микробы беспокойства, встревожив их. Она заметила эту тревогу и это беспокойство и в душе сочла, что виной всему эта проклятая дача, эта тюрьма и больница, которую Йоэль когда-то осыпал такой бранью...
Кики показали дорогу на чердак, где она могла оставить свои свертки. Там она оставалась долго, чтобы, как она объяснила, рассортировать письма и захватить некоторые из них с собой в дорогу.
Когда она под вечер уходила из Соэкуру, Реэт и Йоэль в последний раз пошли провожать свою старую приятельницу.
— Жалко становится, — сказала Реэт, — как подумаешь, что ты уезжаешь, а мы должны остаться тут... Ты свободна, а я...
— Не знаю, поехала ли бы я по своей воле. Но Рыйгас, он же не может обойтись без меня, то и дело зовет. Как же я могу отказать ему?
— Ну, когда же мы снова увидимся? — спросил Йоэль при прощании.
— Ничего, скоро и вы приедете следом за мной!
— Уж я-то нет! — печально сказала Реэт. — От тебя мы когда-то через окно удрали, но из этой тюрьмы...
— Мы считали тебя тогда злой волшебницей, — добавил Иоэль, — но па самом деле ты не такая.
— Кто знает? — сказала Кики с прежним кокетством, но на душе у нее сделалось так тяжело, что она, не подымая глаз протянула руку.
Когда и Иоэль ушел, Реэт пригласила к себе Розалинду читать ей вслух. Она уже разделась и, лежа в постели с зеркальцем в руке, натирала лицо кремом. Она плохо слышала то, что читали, потому что мысли ее уносились далеко.
— Ах, — вздохнула Розалинда, поверх очков глядя на Реэт и переворачивая страницу, — если бы и жизнь быль так красива, как книжка!
— О, в жизни бывает порой еще красивее!
— У вас, фрау Грете, да! У вас есть прекрасный муж и еще...
— Кого вы имеете в виду?
Розалинда, прикрыв рукой рот, лукаво рассмеялась. Это была опасная тема, но Реэт не хотелось оставлять ее. А Розалинда приготовилась читать дальше.
— Скажите мне откровенно, вы когда-нибудь любили? — вдруг спросила Реэт, откладывая зеркало.
— О чем вы говорить? — спросила старая дева, счастливая тем, что представляется случай вспомнить свою молодость. — Любили? Хи-хи-хи!
Она засмеялась, прикрывшись рукой, чтобы не показывать пустые десна, потому что зубы она уже оставила наверху в кружке с водой. Потом она сняла очки и принялась протирать их, как будто без них прошлое виделось ей слишком туманно.
— Да-а, я быль когда-то обручена. Он был один ОЬегкЬгег2, длинный, красивый мужчина, я всегда любил эти длинные, красивые мужчины. Но папа сказал, тебе не надо спешка, время довольно, зачем ты так торопливо желаешь покидать нас? И мама тоже сказал, ты еще не стиль себе дюжин скатертей, куда ты бежишь с сумасшедшим голова. Папа купил мне тогда швейный машин, а мама учил меня пошить. Герр Шмидт все время ходи к нам гости, мой брат тогда быль студент, и они всегда говорил об эти дуэли. Он научил меня ехать верхом, ах, он был один очень милый мужчина. И всегда, никогда пальцем не тронул. Как и ваш герр Хурт, всегда. И тогда пришел день рождений мой Паиа, приехал мои кузины, и господин помещик фон Бок быль там со свои три дочери. II у нас были многи штуденты, и очень весело. С герр Шмидт пришел один другой ОЪег1еЬгег, и он быль такой смешной, потерял свой пенсне и тогда ничего не видел. Рукой взял сыр, думал, это есть хлеб. И спотыкнулся на стул и наступил на нога мой кузина. Ах, как мы смеялись! А сами шептали: теперь мы скоро должен плакать. Так и быль. Мы были пить кофе, старший люди еще остались там, а мы бежал играть в пятнашки. И тогда герр Шмидт бежал на меня, как один ястреб летает на курица, я так сильно испугался, что когда он меня ха-ха-ха...
И Розалинда неудержимо расхохоталась. Она смеялась так, что книга и очки упали на пол и она даже забыла прикрыть рукой рот. Слезы текли по ее побагровевшим щекам. Реэт вскочила с постели, чтобы подать ей воды.
Выпив глоток, она перевела дух и продолжала свой рассказ:
— Он меня умармил, сжимал так крепко, что...я...
Снова приступ смеха заглушил ее слова, но на этот раз
она скорее справилась с собой.
— После этого он меня несколько раз вертел вокруг себя, как будто хотел проветривать. А мне быль так стыдно, так ужасно стыдно, что я спрятался на чердак и не отвечал, когда меня искали и звали. Мы больше никогда не виделись. И когда я позднее по дум а, я нашел, что виновата моя Тапге . Подумайте, что она мне советовал против прыщ и угри на мой лицо — тогда у меня их быль много... Простокваш! И я пиль его, и он дает так много газов...
Реэт от души посмеялась над этим трагикомическим происшествием, но, вдруг став серьезной, спросила:
— Вы не слышали шума наверху?
— Нет, боже спаси!
— Послушайте!
На этот раз завывал только ветер. Обе умолкли, став серьезными. Не донесся ли этот шум из той пустой комнаты, в которой умер Луи? Дрожь пробрала обеих женщин. Розалинда снова взялась за чтение, но мысли у обеих разбрелись.
— Не пойти ли вам все же взглянуть! — сказала Реэт, перебивая чтение. — Мне кажется, пахнет угаром.
— Это, наверно, из камин, — пояснила Розалинда. — Послушайте этот ветер, он не дает труба тянуть. Но 8сЫес1ег 1 тоже не можно закрыть, тогда угар еще больше.
— Все же ступайте, зажгите на лестнице свет и заприте входную дверь.
Розалинда собралась с духом и встала. Но едва она вышла за порог, как закричала:
— Майн гот, пожар! Пожар!
Она совершенно потеряла самообладание и беспомощно принялась бегать взад и вперед, не зная, что спасать. Потом в голове у нее промелькнула более ясная мысль; закрыв голову подолом платья, она побежала наверх, в свою комнату, и принялась там прежде всего нашаривать свои зубы. Она положила их в кружку, а кружку на комод, но сколько ни искала, они не попадались ей под руку. Раскашлявшись в густом дыму и жаре, она приняла безумное решение вытащить за порог весь комод. Тот действительно сдвинулся с места, но тут Розалинда потеряла сознание.
Реэт побежала будить стариков. От испуга старый Нийнемяэ настолько потерялся, что не мог одеться. Реэт кое-как засунула его руки в рукава и поторопила старика выйти на двор, где ему сразу стало лучше.
Самой проворной оказалась старая госпожа Нийнемяэ, которая начала выкидывать в открытое окно одежду и прочие легкие вещи.
Реэт позвала Розалинду, но та не подавала голоса. Чуя недоброе, она, пробившись сквозь дым, поднялась наверх и сейчас же наткнулась на лежавшую. Собрав все свои силы, борясь с жарой и удушьем, она с трудом выволокла на порог безжизненное тело. Затем она побежала в кухню за водой, и первое ведро было вылито на голову Розалинды, которая хоть и очнулась, но ничего еще не соображала, так что ее пришлось вывести за руку.
Старая госпожа Нийнемяэ, задыхаясь, прибежала от озера, держа в одной руке лодочный ковш с водой, а в другой большую брызгалку. Но с этой капелькой воды даже нельзя было приблизиться к огню. Верхний этаж дома вместе с крышей пылал, и ветер уносил по временам целые охапки искр к лесу.
Уже начал подходить народ, но помочь никто не мог. Приплыл и Йоэль на своей лодке, вместе с людьми с мельницы пришла даже Кики, бросившая свои чемоданы.
— Мой любовные письма! — крикнула она Йоэлю. — Ни один пожарник не явился спасать их! И ты тоже! Это ужасно!
Старый Нийнемяэ, увидев возле огня своего испольщика, зло крикнул ему:
— Руки прочь! Ишь, теперь и он тушить явился!
Нийнемяэ ни минутки не сомневался в том, кто поджигатель. Даже хозяйка уже успела рассказать всем:
— Только вчера во сне пчел видела, летели сюда к озеру от дома испольщика. Намучилась я с ними.
Ильмар, который появился, когда стены уже рухнули и когда прибывшие пожарные деловито начали разворачивать свои шланги, со скрещенными руками глядел на огонь, всей душой ощущая в этом несчастье божью карающую десницу.
Прежде чем уйти, Кики еще раз подошла к Йоэлю, который все время находился в хлопотах, а теперь стоял без дела, весь мокрый и выпачканный сажей.
— А я всегда думала, что ты строишь только такие домаь которых огонь не берет...
Йоэль бросил на Кики серьезный укоризненный взгляд, говоривший, что теперь не время для такого тона. Кики поняла и спросила тихо:
— Теперь ты доволен?
— Я? Как так?
Кики удивилась:
— Тюрьмы больше нет...
Первые струи воды зашипели на горящих углях. Кругом поднялся пар, и сделалось темно. Когда Йоэль обернулся, Кики уже исчезла во мраке.
Там где-то уговаривали Розалинду пойти в старый дом. Но старая дева, которая только теперь почувствовала боль в лице и в легких, была непреклонна и не желала уходить отсюда, где сгорела самая ценная часть ее достояния, начиная с подушечки, на которой умер ее брат, и кончая искусственными зубами.
Так как Ильмар и не думал еще уходить от дымящегося пожарища, Реэт и Йоэль молча направились по холмистой дороге к старому дому, все еще мысленно оставаясь во власти пылающего пламени, через который пробегали темные полосы дыма.
17
Снизу из Рибовиля или Раппенцвейлера, как называют этот город сами эльзасцы, автобус только раз в день подымался в гору. С этим автобусом приехала и Реэт в сопровождении Кики, у которой было больше опыта по части путешествий и языка. Но когда приятельница уже часа
через два уехала обратно в Париж, а Реэт вошла в отведенную ей выбеленную неуютную комнату, ей захотелось расплакаться. Но тут явилась сестра, которая пригласила вновь прибывшую больную в кабинет врача. Там ее выслушали, исследовали прежние рентгеновские снимки, назначили ей лечение и определенный режим.
— Отлично! Отлично! — бормотал врач себе под нос, и больше Реэт от него ничего не узнала о своем положении.
Здесь, около тысячи метров над уровнем моря, воздух был легок и чист, но зимний, отороченный елями пейзаж вокруг санатория выглядел довольно безутешно со своими расположенными в ряд домами, из которых один был лечебницей, другой почтовой конторой, а третий и четвертый лавчонками. В одной из них .продавали главным образом карты окрестностей и альпенштоки, а в другой шоколад и мыло.
Правда, вид с кирпичного балкона открывал перед путешественником далекую перспективу гор и лесов, но постоянным жителям здешних мест этот вид больше ничего не говорил, во всяком случае, гораздо меньше, чем дорога, извилисто подымавшаяся среди деревьев, потому что оттуда появлялись новые лица, приходила почта и новости со всего света.
Реэт, привыкшей к свободе, трудно было подчиниться санаторному режиму. Ее будили в пять часов, когда сон был самым сладким, — сестра Мария приходила обтирать ее. Конечно, потом можно было продолжать спать, но сна уже не было. Именно в эти ранние часы, когда наступающий день стоял у порога во всей своей монотонности, здешняя жизнь казалась особенно унылой. Стоило лишь подумать, насколько покинутой, оторванной от жизни, замкнутой в кругу товарищей по заключению являлась она, как температура уже от одного этого начинала подниматься. Еда, отдых на шезлонге, еда, отдых на шезлонге — в этом заключалось все разнообразие изо дня в день, из недели в неделю.
Реэт казалось, что другие пациенты гораздо больнее, чем она. Всюду бледные лица, лихорадочные глаза, одышка, влажные руки — во всем этом не было ничего утешительного. Если врач действительно сказал правду, что болит у нее старая каверна, то не опасно ли за общим столом и в общем помещении для отдыха вдыхать несметное количество новых бацилл, которые снова могли внести заразу в ее организм?
Пациенты выглядели сверх ожидания веселыми, они были падки на всякие шутки и ребячества, все только для того, чтобы сохранять иллюзию беззаботной жизни и скрывать свое истинное положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44