Она приехала в дом господина, скандализирующего город, через день после первых дуэлей, рано утром, верхом на муле. И к ее седлу были приторочены два заряженных пистолета.
Не слезая с мула, она потребовала, чтобы к ней вышел Батлер. Батлер вышел к ней, жуя пирожок с капустой.
Его удивленный взгляд она пресекла движением руки.
– Выслушайте меня, сэр. Я знаю, вы хотите не только опозорить и обесчестить все наши дома в Саванне. Вы их хотите также разорить. Я отдаю должное вашей смелости и потому не считаю вас ни трусом, ни мерзавцем. Мерзавцы так не поступают. Не побоятся настроить против себя весь город, не боятся быть убитым на дуэли – это многого стоит…
На перекрестке показалась черная карета. Остановилась…
– …Я бывшая жена военного, но уже не женщина, я это знаю!..
…Кучер в нерешительности выбирал, по какой улице поехать…
…И я знаю также, каких усилий стоит ваш аморальный поступок. Но беда в том, что вы не можете понести за него наказание – вы выигрываете дуэли. Эти хвастуны мужчины, которые с вами еще не дрались, кричат, что пристрелят вас, как куропатку. Но мы-то с вами знаем, что это вранье.
…Возница принял решение и свернул на ту, где дома Батлера не было.
– …Вы с поразительным упорством отсекаете всем мочку уха – это говорит о вашей меткости и о желании расквитаться со всеми. У ваших противников практически нет шансов попасть в вас, ну разве что подстрелить вам руку или ногу, как это уже было. Поэтому я также не вижу возможности подстрелить вас на дуэли…
Улица снова была пустынна. Странный монолог слышать никто не мог.
– …Но честь наших мужчин и уважаемых семейств города, в целом, оскорблена, поэтому какой-то выход должен быть найден, пока вы не добились, чего хотите. Деньги, которые вы забираете, – слишком большие. Слушайте же, что решила я и как в итоге будет, иначе я сама снесу головы тем дуракам, которые этому воспротивятся! Вы оскорбили не отдельных людей. Нет! Вы оскорбили город. И вызвать вас на дуэль должен – город. Но у города нет рук, нет ног…
Ветер поднял тучу пыли и понес в сторону говорливой бабушки.
– …Так вот! Сегодня ночью я поняла, что этот город могу олицетворять я! Это я одна могу по праву олицетворять всю Саванну, потому что это мой муж заложил здесь первый камень в основание первого же дома. Я – здесь самая старая.
Песчаный вихрь накрыл женщину с головой.
– И я давно, как уже сказала, не женщина, потому что уже забыла, что это значит. А следовательно я могу вас вызвать на дуэль. Дуэль со мной не может оскорбить вас, как мужчину. Я – не старуха, я – старик. Да, я это утверждаю. В доме напротив хлопнуло окно на втором этаже.
– Я – дух этого города, который вызывает вас на дуэль. И потому я буду с вами драться. Но боюсь, что вынуждена вас огорчить: драться мы будем не на деньги.
Потом окно хлопнуло на третьем этаже.
– Я говорю вам, что вы не сможете мне отказать, иначе с нашего города никогда не будет смыто пятно позора и он должен будет сгореть, как Содом и Гоморра.
Подсматривал ли кто через ставни, определить было невозможно.
– Я этого не хочу. Прежде всего потому, что в земле этого города лежат шесть моих сыновей, а седьмой продолжает жить. Я не могу допустить, чтобы они, или то, что от них осталось, покрылись краской стыда за город, которому они отдали свою жизнь.
Наконец, завыла собака. И замолчала. «Слушает», – подумал Батлер.
– Поэтому, мистер как вас там – когда я нервничаю, забываю имена и даты, – я говорю вам, вы не можете отказать мне в дуэли. Но я клянусь вам, какой бы исход ее не был, город будет считать себя отомщенным в результате этой дуэли. И в этом клянусь вам я – Эльза-Мария-Роз Робийяр, баронесса Шартрская, прямая наследница французских герцогов.
Мистер Чарльз Батлер, мы будем драться сейчас без свидетелей или, обещаю вам, вы никогда не сможете найти покоя на земле, если обманете меня, и заверяю вас: месть моя будет страшной.
И Батлер, поняв всю неизбежность этого, просто сказал:
– Я готов, мистер город, биться с вами. На ваших условиях, которые вы изложили. Более того, право первого выстрела будет за вами. Если хотите, я могу вам помочь сойти на землю.
– Спасибо. – Бабушка Робийяр была довольна ответом Батлера. И горда своей речью, а еще более, собственным именем, которое полностью произнесла. Она не слышала его с тех пор, как покинула земли Франции.
– Мы будем стреляться с пятнадцати шагов, мистер Батлер. Я хочу, чтобы наши пули летели в цель наверняка.
В голубом доме напротив опять завыла собака.
На лице Батлера не было ни тени иронии.
– Я согласен с вами, мистер город. Собака успокоилась.
Батлер подошел к исполинскому духу, что ожил в старухе, и помог его бренной оболочке спуститься на землю.
– Я буду рукой опираться на своего мула. Вы не против, Батлер?
– Нет, не против, мистер город!
– Встаньте у ограды своего дома, – скомандовала старуха, – я не люблю, когда мужчины падают перед женщинами на колени. Даже если это результат смерти.
Если я в вас попаду, вы обопретесь на ограду. Так ведь?
– Вы очень предусмотрительны.
Бабушка отвела своего мула на пятнадцать шагов от ограды и остановилась.
– Я должна надеть монокль, Батлер, – неожиданно сказала она. В голосе исполинского духа прозвучали нотки беспокойства. – Я вас что-то не вижу. Может быть опустился туман?
– Никак нет. Я вижу вас отлично, мистер город, за вашими плечами чистая линия горизонта.
Старуха достала монокль. И прикручивала его к уху так долго, что оторвалась укрепительная дужка.
– Вот теперь все видно как на ладони, – удовлетворенно прошамкала бабушка Робийяр. – Я готова. Начинаю целиться. Становитесь прямо, а не боком! Что за трусость. – В голосе старухи прозвучал азарт убийцы.
Батлер был уверен, что она не промахнется. Это существо, и впрямь было дьяволом, и может, никогда не было женщиной. В ней жил мужской дух. Он действительно умел стрелять и сейчас целился наверняка. С удовольствием.
«Вот и гротескный финал моей карьеры, – спокойно подумал Батлер. – А я даже завещания оставить не успел. Какая обида. У меня есть брат, у него есть сын, которому я бы все оставил».
Старуха подняла пистолет, пистолет затрясся в дряблой руке. Бабушка хищно засмеялась.
– Что? Обрадовались! Думаете – промахнусь? Зря думаете. Я же предупредила, что стрелять буду по-своему!
Старуха подошла к мулу и поставила его перед собой, как барьерную стойку.
– У меня теперь шестнадцать шагов, сэр! – крикнула она. – Я даю вам поблажку. Стреляю с более дальнего расстояния, чем могли бы вы! Оцените мое благородство.
– Советую вам не промахнуться, в противном случае я прострелю вам лоб наверняка, – Батлер говорил так от бешенства и невозможности что-либо исправить. С такого расстояния, к тому же стреляя в упор, промахнуться было невозможно.
Батлер понял, что не хочет умирать. Но старуха делала все, чтобы убить его.
Бабушка Робийяр уперла руку с пистолетом о круп мула:
– Вот теперь все удобно и правильно. – Она подправила монокль и наклонилась к мушке. Ей пришлось оттопырить зад, чтобы глаза были на одном уровне с прицелом.
– Ждите, мистер!
В голосе сумасшедшей не было никакого сожаления, только холодный расчет.
– Прощайте, мистер. – Сказала старуха с наслаждением – Теперь все, пора! – и нажала на курок.
Батлер чуть раньше почувствовал, как пуля входит точно ему в сердце. Ведь промахнуться с такого расстояния, держа руку на опоре, невозможно. Но на крик «Пора!» мул дернулся. И пуля, уйдя в сторону, сплющилась об ограду чугунной решетки, что окружала со всех сторон восхитительный дом Батлера.
«Вот, кажется, я и умер, – подумал Батлер, когда прозвучал выстрел. – И странно, что ад так похож на наш городок. И даже мой дом есть в аду», – удивился он, разглядывая решетку собственного сада.
– Нечего таращиться, мистер, на собственную ограду, как будто видите ее впервые. Не злите старуху. Никакой я не мужик. Я промазала. Теперь черед стрелять вам!!!
И ее грубый голос привел Батлера в чувство.
«Бог меня бережет от смерти. Значит, я по заслугам наказал этот город, – подумал он, – но эти люди заслужили гораздо большее наказание».
И Батлер зажмурился от философической радости жизни. «Ах, вот она какая! Это понимаешь, только тогда когда выходишь из тюрьмы или больницы, или вот как сейчас, живым после дуэли».
Перед Батлером стояла старуха. Совершенно сумасшедшая старуха с ниточкой на ухе, на которой болтался окуляр, увеличивающий мир.
«Я должен ее убить, чтобы она больше не портила мне жизнь, напоминанием об этом миге. Ее надо убить! Но сделать это невозможно!»
– Мистер город, – Батлер перешел на такой же грубый тон, каким с ним говорила старуха, – вы позволяете мне выстрелить в вас. Но старуха вдруг сообразила, что она женщина, которая еще хочет жить. И она опять обманула Батлера.
– Если ваша совесть позволяет вам стрелять в женщин, то делайте это.
«Ах ты, старая карга, ты уже стала женщиной! – зло выругался про себя Батлер. – Но ты мне заплатишь за унижение».
– Дайте мне ваш пистолет, мистер! Я буду стрелять. Он у вас за лукой седла. Вы простите мне, что я вышел к вам, не подозревая, что мне нужно брать с собой пистолет, когда я встречаюсь с бабками.
– Позволить вам убить меня из моих пистолетов? Никогда! Идите, мистер, за своими пистолетами, а я вам обещаю, что не убегу.
И тут Батлера покинула злость. Эта фраза была сказана таким тоном, что ошибиться в том, что старуха убежит – было невозможно.
– Да пошли вы к черту со своей дуэлью, мистер город. Раз вы действительно отвечаете за него, то я оставляю за собой право распорядиться своим выстрелом в следующий раз. А когда он наступит? – это уж мое дело. А сейчас уезжайте отсюда. – И Батлер соврал: – Мне надо закончить завтрак.
На самом деле у него затряслись колени. Дуэль закончилась.
А на следующий день Батлер получил от старухи Робийяр десять тысяч долларов золотом.
«За мою неотлетевшую голову, – значилось в записке, – и за ваше бесподобное мужество, мистер. А за своего сына я вас прощаю, мистер. Он с вами драться не будет, хотя, я полагаю, именно этого вы и хотели. Но увольте, увольте.
И еще. Вчера я была на собрании, которое проходило у миссис Мерриузер в доме. Вы действительно становитесь персоной номер один нашего графства. Собрание было по вашему поводу. Так вот, я им сказала, что если хоть кто-то посмеет оскорбить вас в моем присутствии, будь то мужчина или женщина, получит от меня пощечину. Я сказала им, что сама могу решить, нанесено оскорбление городу или нет. И я считаю, что этот город достоин той оплеухи, которую получил.
Всего наилучшего. Остаюсь искренне ваша
Эльза Робийяр ».
– Вот так фокус, – сказал Батлер вслух. Она признала меня победителем. Я не пристрелил ее. И она заплатила мне деньги.
В тот же вечер таинственный организатор гастролей намеревался расплатиться с директором цирка и отправить его догонять труппу. Но этому не суждено было осуществиться.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Встреча
Последний момент, который помнил Филипп, – это то, что они оба и все остальное потонуло в бесконечном потоке солнца. Оно погрузилось в их комнату, как в море, и в самом его центре – он нашел Эллин.
И только тогда, когда солнечный поток ослабел – он увидел Свою Любимую явственно. Ее имя испарилось из памяти Филиппа, но это казалось неважным.
Он знал, что это – Она. Его – Единственная и Неповторимая, с которой он наконец встретился.
И тогда началась сказка.
Дом, где они жили принадлежал не им. Филипп помнил об этом, и одновременно забывал, настолько это казалось ему неважным.
Он был со своей Любимой.
Филипп и Его Любимая оказались вдвоем – в Раю. Целый день, как Адам и Ева, они проводили под солнцем любви друг к другу. Они возлежали – на кроватях. Они валялись – на кроватях. Они бесились – на кроватях.
Когда им это надоедало, они начинали бегать наперегонки – по пушистым персидским коврам, что покрывали полы и стены их огромных бесконечных комнат.
Эти комнаты были лабиринтами.
Они анфиладами уходили вдаль. Куда они могут привести? Филипп не знал и не пытался узнать.
Со своей Любимой он переживал все чувства первого человека: смеялся и плакал. Гордился и выказывал мощь. Наконец – то Он – мог рассказать Ей о своих приключениях, которые испытал прежде, чем нашел Ее.
Это было очень важное условие их встречи. Он – ее добился.
Они – были счастливы.
Хотя что-то темное, похожее на облачко в ясном небе, проскальзывало иногда в их отношениях.
Филиппа удивляло, что иногда Любимая Его! – не видит.
Она застывала в двух шагах от него и начинала жалобно звать, как будто потеряла. А он думал – что это шутка и не откликался.
Любимая начинала шарить руками. Пугалась, и делала два неуверенных шажка вперед, как будто в темноту!
Филипп хохотал и подставлял ей ножку. И тогда: Любимая спотыкалась – и падала – прямо ему в объятия.
Страх оставлял Ее.
Мир принимал осязаемые очертания.
Филипп думал, что Бог не хотел, чтобы любимые пользовались конкретными именами. Для Филиппа не было Эллин – он видел только Любимую. Для Эллин не было Филиппа – она видела Любимого.
И все.
Они потеряли счет времени, которое кружило им голову. Они сами стали временем.
Как-то они питались, но Филипп не думал об этом, не чувствовал голода. Иногда Любимая почти насильно заставляла отведать какого-то кушанья. И оно возвращало Филиппу силы.
А иногда он этого не делал и тогда солнце, которое сияло всегда с того момента, как он ее увидел – начинало меркнуть.
Начинало выходить из комнат, как выходило оно из моря. Филипп негодовал и пытался вернуть его обратно.
Оно появлялось вместе с Любимой.
Она вносила роскошные фарфоровые блюда, полные явств, из которых они ели, а потом, бросались на тончайшего фламандского полотна простыни и начинали говорить друг другу простые и гениальные как жизнь слова:
– Я люблю тебя.
– А я люблю тебя.
Иногда, он с ужасом видел как фигура Любимой, опоясанная солнечным светом, испаряется на глазах, словно пожираемая неким чудовищем, и остается – Нелюбимая, которую он никогда не знал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51