Все отмахивались от этих слов, но постепенно за поместьем Робийяра стали опять подглядывать и закрепили за ним славу мрачного, мизантропического, в котором все не как у людей. Пьер Робийяр и в самом деле ощущал себя отщепенцем, вокруг которого плодятся мрачные происшествия.
Но как бы то ни было, весна его детей ничем не омрачалась. Они хоть и воспитывались уединенно, но вполне счастливо. Пьер сделал все что мог, чтобы заменить им мать.
Так минуло больше десяти лет. Его девочки выучили французский и английский, мальчик сносно читал по-латыни, а Пьер Робийяр проводил свое время просто: за разведением любимых белых роз и чтением трудов философов.
Он был мрачный отшельник. Люди его не понимали, считали чернокнижником, но ничего худого от него не видели.
Филиппу исполнилось семнадцать. Старшей Эллин пятнадцать. Филипп и Эллин были очень дружны: вместе гуляли в соседних рощах, катались на лодке, купались, загорали. Состарившийся мистер Робийяр настолько привык считать детей все еще маленькими, послушными, что перестал следить за ними. Филипп при нем выкурил свою первую сигару, и старик мечтатель ободряюще ему улыбнулся. Две маленькие девочки пропадали где угодно, только не в своих спальнях. Но все шло своим чередом, как было заведено: сборы – за завтраком, обедом, ужином – в одно и то же время. И вот однажды Пьер Робийяр ненароком выглянул в окно и заметил, как Филипп и Эллин, взявшись за руки, направляются к сеновалу. Его это заинтересовало. И тут пелена спала с его глаз: он увидел, что Филипп, запустив руку под блузку его дочери, страстно целовал девушку – и она изо всех сил льнула к нему. Они скрылись за сараем.
За завтраком разразилась гроза. Пьер стоял перед испуганным Филиппом и потрясал своим ружьем.
– Вор, вор! – скрежетал он зубами. – Ты хотел меня обокрасть.
Домочадцы с трудом сообразили, что он имеет в виду.
Несколько дней назад в поместье приезжали англичане. Они назвались экспедицией Британского музея, интересовались положением негров и поселениями индейцев маори, что были на территории штата. Филиппу понравились ученые, и он вызвался быть гидом. Он показал им поместье, а на вопрос, как живется неграм, рассмеялся и пообещал их позабавить. Юноша повел англичан к сельскому домику, где жил сторож, охраняющий господские плантации. Это был старый конюх Эванджелист. Когда-то он вместе с мистером Робийяром осваивал земли этого поместья, потом, когда старость начала брать свое, его определили на более спокойную должность. Тогда еще на плантации никто не покушался. Старому Эванджелисту позволялось многое из того, что запрещалось другим черным, В например виски. Старая нянька Ду, которая смотрела за хозяйством, частенько подносила Эванджелисту стаканчик – от мистера Робийяра за верную службу. Старичок пристрастился. Когда дети подросли и начали интересоваться своим полом и странностями противоположного, маленький Филипп привел своих кузин посмотреть на черного сторожа, который, когда бывал пьян, сбрасывал свои одежды и нагой лежал на нагой земле, что-то бормоча на незнакомом языке.
Филипп изумлял кузин и показывал девочкам черного великана.
– Так немного полежит и превратится в дуб, – уверял он их. Мистер Робийяр об этих превращениях не знал и продолжал посылать старому негру виски. Практически каждый день верный слуга общался с духами. Когда англичане спросили, сохраняют ли рабы какие-то ритуалы – Филипп вместо ответа повел их к сторожке Эванджелиста и, прячась в кустах, показал джентльменам лежащего негра, пояснив:
– Так он набирает силы. Он умеет разговаривать с природой.
Англичане заулыбались, закивали головами, один даже стал рисовать дуб, в который перевоплощался негр.
– Какое чувство красоты! – восторженно говорил он.
За гостями следили слуги. Они донесли хозяину, что Филипп выбалтывает хозяйские тайны: ведь тогда и негры, и белые были членами одной семьи. Пьер рассмеялся. Он сказал старой Ду, которая со слезами пересказывала мистеру все это:
– Не реви, он это по глупости. Я ему объясню, что черный и белый – это лишь разные части тела, которые иногда не понимают друг друга. Не суди его строго, Дева.
Дева – это было полное имя негритянки, данное при рождении Ду. Ее родители не знали, что белые подразумевают под этим именем. Но когда их дочь вышла замуж и оказалась матерью шестерых детей, имя Дева стало восприниматься смешным, и тогда ее стали называть кратко – Ду. Лишь в особенно важных случаях, когда няньку надо было урезонить, к ней обращались официально: Дева.
Старая Ду поверила хозяину. Вскоре англичане уехали. Правда, они имели долгую беседу с мистером Робийяром по поводу нефти, которая должна была бы находиться в этих краях. Но Робийяр выслушал их со смехом и заявил, что никакой нефти здесь отродясь никто не находил и единственным золотом, которым здесь промышляли, был хлопок. С тем англичане и отчалили.
Еще они о чем-то долго-долго шептались с Филиппом, но тот больше не был с ними любезен и на все отрицательно качал головой.
Минуло три дня. На четвертый утром Пьер увидел в окно взявшихся за руки юношу и девушку. А за завтраком, когда в гостиной собрались все, разразился скандал.
– Ты общался с англичанами, – начал Пьер резко.
– По вашему же велению, дядя, – пробормотал в изумлении Филипп.
– Допустим, но я не давал тебе права позорить мое семейство и насмехаться над Эванджелистом. Ты знаешь, какую службу нес он в этом доме раньше. Ты и твои кузины обязаны ему очень многим. Ты же посмел его опозорить при чужих людях, которые даже за человека его не считают. Как в тебе пробудилось подобное желание? Это желание преступника. А сегодня я обнаружил пропажу особо ценных бумаг – карт этих мест, которые я составил, когда мы только собирались строить здесь имение.
– Но, дядя, я даже не знал об их существовании, – глаза Филиппа были широко раскрыты.
– Сейчас это не имеет никакого значения, знал ты или нет. Ты водил гостей в библиотеку?
– Вы сами попросили меня показать им ее.
– Я просил показывать книги, а не тайники, которые там сделаны.
– Но, дядя, я сам слышу о них впервые.
– Идемте все в библиотеку. Все. И белые, и черные, которые живут в этом доме! – Дядин голос гремел, но его глаза были полны такой усталости и скорби, что казалось, на них сейчас навернутся слезы.
Цена предательства
Дети, слуги, воспитатель Филиппа – негр Псалом, кузины – все, подчиняясь разбушевавшемуся Пьеру Робийяру, поднялись наверх.
– А теперь смотрите, – гремел он. – Вот это тайники.
И он бросился к книжным стеллажам, нажал на кнопку – стеллаж развернулся, и все увидели в стене зияющее отверстие черного провала.
Тайник был пуст.
– Смотрите все! – рычал Робийяр. – Вот здесь я хранил уникальные по ценности бумаги, не буду объяснять вам, чем именно они были ценны. После того, как этот юноша, – он указал на Филиппа, – провел здесь полдня с приезжими, я в тайник не заглядывал. Но вот сегодня я обнаруживаю – он пуст. В этом ящике, девочки, – кричал он, обращаясь к дочерям, – хранилось все ваше приданое, вы – теперь нищие. Вы никогда удачно не выйдете замуж по вине вашего кузена. Все видели, как англичане отводили тебя в сторону и о чем-то уговаривали. Ты не можешь отпираться. Произошла кража. Сколько они тебе заплатили? Признавайся!
Филипп был бледен и дрожал как лист:
– Я ни в чем не виновен, дядя. Я требую, чтобы вы признали гнусной клеветой все, в чем вы меня обвиняете…
– Ты? Ты требуешь… Эй, слуги! – и из темной толпы согнанных домочадцев выступили два полуголых силача: атлеты братья-близнецы Лево и Право. Их держали в доме как тягловую силу. – Обыщите комнату этого джентльмена, и все, что вы там найдете, несите ко мне.
– Нет, нет, дядя. Вы не посмеете этого сделать. Это бесчеловечно.
– Что? Я не посмею? Еще как посмею. Вы, двое, – обратился он к близнецам, – держите его. А вы, – он ткнул пальцем еще двоим, – идите в спальню этого мистера и отыщите все, что похоже на бумаги и ценности, а тогда мы поверим, получал ли он что-нибудь или нет.
Филиппа схватили, а посланные в его спальню ищейки исчезли.
Через десять минут они вернулись:
– Там ничего нет, только это, – и протянули Робийяру какие-то письма.
– Нет! – заорал Филипп. – Нет, пустите меня! – Он стал так сильно вырываться, что близнецам пришлось его скрутить. – Я все расскажу, только верните мне эти письма, дядя. Они мои. И предназначены только мне.
– Ах, вот как? Что же, если они личные, я их верну. Но в чем ты хочешь сознаться?
Он задал этот вопрос неожиданно, потому что меж девушек пробежал шорох. Эллин была бледна как смерть и, казалось, вот-вот лишится чувств.
Робийяр этого не заметил или сделал вид, что не заметил.
– Да! Англичане предлагали мне разузнать у вас все про старинные карты, которые делались в этих местах, их интересовала какая-то нефть. Но я напрочь отверг их предложения, хотя они предлагали мне деньги, – проговорил Филипп.
Пьер Робийяр его прервал:
– О-о, и у тебя все-таки повернулся язык сознаться в этом! Значит, вот какую гадину пригрел я на груди…
– Но, дядя, я же отказался им помочь. Все остальное – поклеп.
– Нет, не поклеп. Ты украл эти карты, которые могли принести моим девочкам богатство. Ты разорил их. Ты, которого я растил как родного сына… Я найду эти деньги. Тем более что есть прекрасный повод показать тебе, что ты сделал с Эванджелистом. – В глазах Пьера сверкнул яростный огонь. – Здесь собрались все. Ты так же собрал англичан и показал им беззащитное дитя природы. А сможешь ли ты показать себя? Так вот, мы тебя обыщем здесь при всех и посмотрим, а не скрывается ли вознаграждение где-нибудь у тебя в карманах?
– Только не это, дядя. При женщинах, при слугах! Лучше убейте меня.
– Да, при них. Пусть видят как поступают с вором, ты же не постеснялся белым дамам и джентльменам показать старого негра.
Все домочадцы затаили дыхание. Женщинам хотелось провалиться сквозь землю.
– Раздевайте его, – крикнул Робийяр охранникам.
Те лихо начали срывать с юного Филиппа одежду. Никогда еще молодое существо не защищалось так отчаянно. Ему казалось, что весь стыд земли обрушится на него, если его оставят нагим перед этими людьми, которых он знал и любил с детства.
Братья-негры действовали быстро. Горка одежды росла у ног Робийяра.
– Все срывайте!
Филипп уже не соображал, где находится. Мускулы его разом ослабли, от неожиданности рабы едва не уронили его на пол. Женщины потупили глаза. Робийяр поднял одежду, скатал ее и вышел из комнаты. В библиотеке воцарилось гробовое молчание.
Через пару минут страшный крик раздался из коридора. Дверь распахнулась от удара ноги, и на пороге снова возник мистер Робийяр. Он был бледен как полотно. В руке он держал смятые пачки зеленых банкнот.
– Доллары. Североамериканские доллары. Вот цена предательства. Иуда! Тридцать сребренников. Хлыст, – сухо и отрывисто скомандовал Робийяр. Ему протянули тот, которым он управлялся с лошадьми. – Всем смотреть на мерзавца, – и кнут щелкнул в руках Пьера. – Всем поднять глаза, – и девушки, а за ними и слуги робко подняли свои взоры на обнаженного юношу, и ни один человек ничего не увидел кроме пелены слез. – Ты будешь это отрицать? – просипел Робийяр, указывая на пачку купюр.
Филипп как будто очнулся. Что-то в его глазах изменилось. Он неожиданно выпрямился и стал похож на древнего праведника.
– Вы подложили их мне, дядя, когда выходили из комнаты. Я утверждаю, вы – лжец.
– Я подложил? – рука Робийяра помимо воли взмахнула хлыстом. Капля крови выступила на груди юноши.
– Я подложил? – И второй удар бича оставил след, только еще более глубокий.
В это время у ворот прогромыхали колеса – в поместье въехала карета с родственниками Робийяра, то были банкир Харвей с супругой.
Юноша посмотрел прямо в глаза своему дяде.
– Сколько же денег заплатили мне англичане, скажите мне и слугам, раз уж вы решились меня уничтожить? Видела бы это моя мать!
Мистер Робийяр вздрогнул, словно племянник ударил его хлыстом. Глаза его налились кровью.
– Не смей поминать даже имя моей сестры, мерзавец!
Филипп привел последний аргумент в свою защиту:
– Они обещали мне двести долларов. Сколько в вашей руке?
– Двести долларов – цена предательства, Иуда.
Отступать было некуда и мистеру Робийяру пришлось пересчитать бумажки.
Все напряженно следили за его манипуляциями. Руки мистера Робийяра дрожали. Он полез в свой карман за носовым платком, на секунду доллары в его руке скрылись за квадратиком ткани. Из правой руки, которая была накрыта платком, он перекладывал в левую десятидолларовые банкноты.
– Вот они, двести долларов. Держи, – и Робийяр швырнул их в лицо юноше, – они тебе пригодятся. С этой минуты ты больше не живешь с нами. Вон из моего дома! Гоните его плетьми!
– Что ты делаешь, масса? – старый воспитатель Филиппа Псалом бросился в ноги Робийяру. – Не губите молодого хозяина, не позорьте его. Там приехали соседи.
– Соседи! – дьявольски захохотал Робийяр. – Так пусть посмотрят, как на самом деле выглядит ангелочек, пока он еще не стал дьяволом. Волоките его во двор!
Лево и Право потащили Филиппа вниз по лестнице. Как мужественно сопротивлялся, как вырывался из их рук юный джентльмен! Но затем словно что-то оборвалось в сердце Филиппа. Он понял, что никогда не сможет посмотреть в глаза своим кузинам, может быть, кроме одной. Но уж точно он никогда не будет испытывать ни грана привязанности к этому имению, к этим людям, которые его воспитывали. И загорись все сейчас синим пламенем, Филипп бы только с облегчением смотрел, как в пламени сгорают те, кто был свидетелем его позора.
Филиппа выволокли на задний двор. Его никто не видел, кроме черных слуг. Но что это было для молодого джентльмена? Еще большее унижение. Филипп захлебнулся в собственном крике. Теперь, когда на него смотрели только глаза тех, кто знал его маленьким мальчиком, он начал выть, выть, как раненый звереныш, и потерял сознание.
Никто не видел, как Пьер Робийяр, запершись в своей спальне, стоял на коленях перед статуэткой распятого Христа и горячо шептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51