Не было и намека на вопросы типа: что у тебя на работе, сделал ли Рори уроки, спит ли Анна, не можешь ли ты, пожалуйста, подать вот это и так далее. Саманта находилась одна в спальне, и рядом с ней не было мужчины. Алекс находился (в параллельном мире) один в спальне, и рядом с ним не было женщины. И лишь изредка, когда к ним приходили родственники или знакомые, два мира словно наслаивались один на другой и муж с женой начинали замечать друг друга.
Справедливости ради нужно сказать, что Саманта вкладывала в создание иллюзии счастливой семьи и крепкого супружества больше слов, жестов, поступков, нежели Алекс. Мистер Тревор, оказавшись, так сказать, на людях, тоже разительно менялся, но при этом оставался, как всегда, молчаливым. Одаривая собеседников открытой улыбкой, Алекс ловил себя на мысли, что в эти минуты ему противно смотреть на жену, как никогда. В отсутствие посторонних жена не мельтешила перед его глазами, как при гостях, когда ему приходилось мириться с тем, что Саманта рядом, что она говорит без умолку, заливаясь то и дело своим противным визгливым смехом, и время от времени обращается к нему с раздражающей его приговоркой: «Правда, милый?» А мириться с этим мистеру Тревору никак не хотелось. Конечно, можно было бы послать все условности к чертям, но они жили в маленьком городке, и Алекс не мог позволить себе роскошь стать пугалом для всего Оруэлла. От одной только мысли, что про него будут шептаться в каждом втором доме этой деревни, тыкать вслед пальцем, сдерживать (неумело) при встрече с ним саркастические ухмылки, у него начинала болеть голова. Не следовало сбрасывать со счетов и то, что в этом случае хлопот добавит и семья, особенно Саманта. У нее прибавится поводов для бесконечных придирок и скандалов. Тогда уж вообще не продохнешь. «Странно, — думал Алекс, — но для знакомых мы чуть ли не образцовая семья, и потеря этой репутации в чужих глазах, можно не сомневаться, превратит Саманту из обычной дикой кошки в сущую ведьму». Глядя на ее улыбающееся лицо, вполуха слушая непрекращающийся поток лжи, притворяясь прилежным мужем и заботливым отцом, вежливо улыбаясь гостям, Алекс между тем прислушивался к своему внутреннему голосу, который в такие моменты звучал неумолчно:
«А что, если бы ты никогда не встретил ее, Алекс? А?..
Если бы у вас не было этих бестолковых детишек, отнимающих здоровье и нарушающих спокойствие? Двух вечно хныкающих девчонок и этого отбившегося от рук болвана, сидящего целыми днями, замкнувшись в своей комнате и заполняя ее газами?
Что, если бы всего этого не было, Алекс? Разве тогда в твоей жизни было бы не меньше дерьма? «… правда, милый?»
Ты только представь, Алекс! Ты заходишь в спальню и не замечаешь своей чокнутой женушки не потому, что не хочешь замечать ее, а потому, что ее нет. Ее НЕТ рядом с тобой в ТВОЕЙ спальне! Этой фригидной суки НЕТ! Ведь она и тебя превратила в фригидного толстеющего борова! Уж извини… С кем поведешься…»
После такого жесткого разговора с самим собой, который неожиданно начинался порой в самый неподходящий момент, Алекс едва сдерживал готовый сорваться с губ крик: «Заткнись, СУКА! Уже чья бы корова мычала… Это ты мне испортила жизнь! ТЫ! Это из-за тебя я становлюсь похож на идиота, барахтаюсь в дерьме и конца-краю не видно!»
Но Алекс конечно же молчал. Это было бы просто непростительно — в его возрасте, с его жизненным опытом вот так сорваться и заорать, срывая голос и убивая свои собственные нервные клетки. Он лишь показал бы этим свою слабость. Но душа его не собиралась успокаиваться: «Алекс, а представь, что она однажды не придет домой. Представь, что она ВООБЩЕ не вернется. Представь, что на следующий день ее найдут сгоревшей в перевернувшемся „фольксвагене“. Каково? И не говори, что ТАК не будет лучше! Неужели эта сука, строящая из себя знойную женщину, не заслуживает того, чтобы однажды судьба заставила ее заткнуться раз и навсегда? Представь, что ты один, а эта сука в могиле. А о детях не беспокойся; этих вскормленных твоим горбом хныкающих ублюдков разберут родители твои и этой суки, ведь ты один не в силах будешь возиться с ними. И все наконец устроится. Да, все НАКОНЕЦ устроится! Ты заслужил, чтобы тебя наконец оставили в покое, Алекс! Поэтому представь себе, что…»
Мистер Тревор совершенно успокаивался, когда гости изъявляли желание отправиться домой. Однажды, когда они с женой провожали гостей и Саманта вышла на крыльцо, Алекс сам не заметил, как произнес вслух то, что обычно говорил про себя. (Жена, наверное, услышала бы его, если бы как раз в тот момент не изъявляла «горячие» пожелания всего хорошего людям, садившимся в автомобиль.)
— Ну, ты меня утомила, фригидная сука, довела просто до точки! Господи, хоть бы ты сдохла, наконец! Это было бы лучше и для тебя, и для меня.
Когда дверцы захлопнулись и машина покатила по подъездной дорожке, Саманта повернулась и равнодушно спросила:
— Ты что-то сказал? — Она была измучена, как киноактер после напряженного дня съемок. Глаза впали, черты лица заострились, ноздри раздувались. «О Боже! — подумал Тревор. — Неужели это та женщина, с которой я познакомился двадцать лет назад?» Теперь это была настоящая уродина; так выглядят постаревшие проститутки, годами гробившие свое здоровье. «И эта сука — моя жена?» Тревор ничего не ответил ей, развернулся и направился в кухню, чтобы побаловать себя баночкой пива. Может, двумя; он это заслужил — вечер оказался такой напряженный. Вслед ему понеслись непечатные выражения, вырывавшиеся из нежной глотки его ненаглядной женушки, недовольной тем, что он не потрудился ответить ей хотя бы кивком головы. Еще бы, было задето драгоценное самолюбие этой суки, она совершила оплошность, задав ему вопрос. По большей части Алекс игнорировал любые обращения к нему в этом доме, и Саманта знала об этом, как никто другой. Но она была женщиной импульсивной, нервной и просто не могла все время молчать и никогда не заговаривать с мужем, пусть даже ненавистным. Тревор, естественно, не желал считаться с ее неукротимой энергией, выражая ей молчаливое презрение всем своим поведением, и всякий раз в душе Саманты все моментально вспыхивало, словно куча тряпья, облитая бензином, от брошенной спички. Но для посторонних людей Треворы по-прежнему оставались благополучной парой, у которой стабильные, нормальные отношения.
3
В тот вечер у Алекса ужасно болела голова. Он вышел во задний дворик, надеясь, что на свежем воздухе ему станет легче. Но это не помогло. Алекс практически никогда не пользовался лекарствами, как бы плохо себя ни чувствовал, но на этот раз он не выдержал и решил, что без аспирина не обойтись. Войдя в дом, он почувствовал, как в висках застучало еще сильнее, словно за дверью начиналась особая зона. Алекс болезненно поморщился: какая у них в доме тяжелая атмосфера. Неужели никто из тех, кто к ним приходит, не чувствует этого? Или они просто делают вид, что все о'кей?
Нет, вряд ли. Они не замечали, не чувствовали, потому что, чтобы это почувствовать, человек, наверное, должен быть в таком состоянии, как он сейчас, когда чувствительность становится тонкой, как лист бумаги, и каждый звук, каждое громко сказанное слово отдается в голове катящейся по асфальту пустой железной бочкой; когда каждая клетка становится как бы отдельным существом, позволяя впитывать в себя все без исключения, наполняющее окружающий мир. Алекс никогда еще не чувствовал себя так, как сегодня, когда даже шаги младшей дочери наверху отдавались в мозгу дробью подкованных копыт лошади, бегущей по мощеной улице. Атмосфера давила, как пресс, просто необходимо было принять пару таблеток аспирина. Тревор вошел в спальню и открыл дверцу шкафа Саманты. Он выдвинул полку, где жена хранила огромное количество всевозможных, баночек, целлофановых упаковок, коробочек и прочих вещей, обязанных помочь человеку в тех или иных случаях. Сначала Алекс совершил беглый осмотр глазами; его физиономия невольно приняла брезгливое выражение. Ему неприятно было рассматривать это скопище микстур своей жены; казалось, это заставляло общаться с ней помимо воли. Зрительный поиск ничего не дал.
— Сука, — пробормотал Алекс. — Надо бы заставить тебя сожрать половину этого барахла. — Его волосатая рука начала с опаской шарить среди лекарств, как если бы он искал аспирин в высокой траве, кишащей ядовитыми змеями. Капля пота скатилась со лба на нос, зависнув на самом кончике, и, прежде чем Алекс успел ее смахнуть, сорвалась вниз. ПЛАК! Капля разлетелась на коробке с надписью «Pursennid» миниатюрной лужицей. Лошадь в голове еще сильнее застучала подкованными копытами, будто желая расколоть череп Алекса и вырваться на волю. Широкая ладонь заработала быстрее; теперь уже Тревор отбросил брезгливость и, нагнувшись так, что его нос чуть ли не доставал до полки, стал осматривать все подряд. Но аспирина нигде не было. Как не было и оранжевых таблеток детского аспирина.
— У, СУКА! — взревел мистер Тревор, подняв лицо к потолку. — Чтоб ты не доехала до этого дома, фригидная шалава! Или нет, лучше… — Он внезапно замолчал, словно озаренный какой-то идеей, поднявшей ему настроение. Злая усмешка тронула его губы. — Вечно у нее ни черта не найти, — сказал Тревор, обращаясь к невидимому собеседнику. — Вечный бардак; один-единственный раз что-то понадобилось, так невозможно найти. А все из-за этой суки!
Он медленным движением выдвинул полку до конца и, отпустив руку, сделал шаг в сторону. Прежде чем полка с грохотом упала на пол, раздался град падающих баночек и коробок. Дело довершила полка, после чего воцарилась тишина. Одна баночка укатилась под кровать. Тревор равнодушно посмотрел на разбросанные по полу лекарства и процедил сквозь зубы:
— Теперь ты наведешь порядок. — Улыбка вновь тронула его губы. — Хотя, если тебя устраивает… можешь оставить, как есть.
Он зашелся отрывистым низким смехом. Но веселье быстро угасло, вытесненное новым приступом головной боли. Алекс посмотрел на пол в надежде, что теперь, когда все раскатилось в разные стороны и не составлено плотно на полке, ему на глаза все-таки попадется аспирин. Тщетно! Bo-видимому, его здесь просто не было. Тревор опять мысленно пожелал своей жене счастливого конца; он был уверен, что, если бы сейчас заявился, к примеру, полицейский и сообщил ему, что Саманта попала в аварию, это даже не ухудшило бы ему настроение, не говоря уже о горе, слезах. Эта сука набила свой шкаф всяким барахлом, а самого нужного лекарства не удосужилась положить. Лошадь в голове пошла в галоп, и Алекс решил, что на заднем дворе ему все-таки было лучше. Что ж, придется там посидеть; в эту минуту его жгло желание придушить свою законную половину, набив ей рот таблетками. Он подошел к двери, положил указательный палец на выключатель, открыл дверь и… В холле было темно, и там кто-то был. Тревор почувствовал чье-то присутствие. До того, как он понял, кто это, прошла секунда, но она растянулась невообразимо. Мысли ворвались в мозг и завертелись как вихрь. Алекс даже не предполагал, что человек может так быстро думать. Ему вспомнилось, как однажды ночью, идя в ванную, он услышал какое-то бормотание. Тогда Алекс чуть не обмочился на месте. Потом понял, что это во сне разговаривает Рори. Возвращаясь в спальню, Тревор остановился, заметив что-то странное. Ему показалось, что парень… как будто отвечает на чьи-то вопросы. Но эти вопросы в таком случае кто-то задавал так тихо, что Алекс, кроме голоса Рори, ничего больше не слышал. Нет, это полная ерунда. Кто мог сидеть у парня ночью и как он мог пробраться в дом? Стопы ног замерзли, Алекса пошатывало со сна, так что он поспешил вернуться в теплую постель. Разговоры во сне дело обычное. Очень многие люди разговаривают во сне, даже не подозревая об этом, и Тревор выкинул все это из головы. И вот теперь вспомнил! Вспомнил, почувствовав чье-то присутствие, как будто кто-то поджидал его в темноте. Тревор готов уже был завопить от страха (головная боль была забыта), ноги сами попятились, когда вдруг послышался голос:
— Па, что случилось? — Это была Анна.
Теперь он понял, что именно присутствие младшей дочери он и почуял еще до того, как она успела открыть рот. Только вот принял ее черт знает за кого. Ну, конечно, Анна была дома, и она спустилась со второго этажа, услышав странный грохот в спальне родителей, как же он не подумал об этом? Он так углубился в себя, что позабыл, что в доме не один. Одновременно с волной глубочайшего облегчения мистер Тревор почувствовал, как по бедру побежала вниз теплая струйка. Краска бросилась ему в лицо — он умудрился ОБМОЧИТЬСЯ! Пожалуй, не случись этого, Алекс ограничился бы двумя-тремя словами, притом не очень обидными. Теперь же Тревор не мог даже сделать вид, что не замечает младшую дочь, как это часто делал. Для Алекса существовал лишь один объект — Анна. Непроизвольно мужчина переложил на нее и злость, которая по праву принадлежала жене. Бешенство было таким сильным, что с минуту Тревор не мог произнести ни слова. Анна приблизилась на шаг к нему и, щурясь от света, падавшего из спальни, встревоженно спросила:
— Ты что, упал, па? — Она смотрела на него своими крохотными глазенками, и Тревору чудилась в них насмешка. Ему даже показалось, что еще немного — и вредная девчонка, эта проныра, спросит: «Па, а почему у тебя спереди мокро?»
— Что ты здесь делаешь, маленькая СУКА? — завизжал Тревор. Гнев, страх, запах собственной мочи, ненависть, головная боль, неудовлетворенность этой проклятой жизнью, обида на туполобых деток и жену-стерву — все смешалось в невообразимый огненный коктейль, обжигавший ему душу. — Что ты, мать твою, здесь ДЕЛАЕШЬ?
— Па? — В глазах девочки появился животный страх, она не могла отвести взгляд от красной как помидор, разъяренной физиономии отца. — Я не…
— ЗАТКНИСЬ! — гаркнул Тревор. Испуг в глазах дочери произвел на него обратное действие, только подогрев его ярость. — Какого черта ты торчишь под дверью у спальни родителей? Какого черта…
— Папочка, я думала…
— …ты суешь свой нос куда тебя не просят, маленькая засранка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99