Не менее двух секунд Джонни, не в силах что-либо сказать, смотрит на согнувшегося Дэнни, а Дэнни безумными глазами смотрит на содержимое третьего ящика. Прямо посередине стоит маленькая кроватка с грязно-бежевой простынкой и одеяльцем, а рядом на импровизированном коврике лежит… ЛИЛИПУТ. Он уже не спит. То есть он упал с кроватки от резкого движения ящика, и это разбудило его. Белобородый малюсенький старик, одетый по-прежнему в свой черный длинный плащик (а где же желтый пояс?), еще не понимает, что с ним произошло, и потирает маленькими вялыми ручками полуоткрытые заспанные глаза. В голове у Дэнни мельтешат тысячи и тысячи вопросов. Почему Лилипут спит ночью? Как, из чего он сделал кроватку? Когда он сделал? Как только сын Алекса Тревора убил в этой комнате своих двух сестер? Почему в этом ящике так много тараканов: неужели Лилипуту приятно спать рядом с ними? Так ли он беспомощен, каким кажется? Пожалуй, остолбеневший от неожиданной картины Дэнни все так и стоял бы, пялясь на приходящего в себя после сна Лилипута, если бы Джонни не подал голос, сумев таки выдавить из себя слова:
— Что ты здесь делаешь? — Джонни был бледен, волосы в беспорядке взлохмачены, трусы немного спущены, выставляя напоказ углубление пупка. Джонни говорил хрипло, в его голосе не слышалось угрозы, лишь удивление, смешанное со страхом. — Что тебе у меня надо? — Эти слова послужили толчком для испуганного до полусмерти Дэнни.
Лилипут уже сидел, а не лежал. Еще мгновение, и он поймет, что его застали врасплох. А тогда неизвестно, какой из своих потусторонних талантов в уничтожении людей он применит. Дэнни немного поднял правую руку с ножом… но… снова застыл. Застыл под гипнотизирующим взглядом Лилипута, его странных желтых глаз. Человечек окончательно проснулся и… наверное, растерялся. Это дало Дэнни еще какое-то мгновение, чтобы собраться с духом. Не отвечая на вопрос брата о том, что он здесь делает, Дэнни процедил:
— Тебе конец, тварь! Ты — покойник!
Лилипут как-то странно (даже немного смешно) крякнул и одним прыжком оказался у стенки ящика, схватившись за него, как за невысокий заборчик. Дэнни молнией обожгла мысль, что он упустил и этот шанс и Лилипут ускользнет от него. Надо было воткнуть в его тельце нож, когда он еще лежал! Сейчас поздно. Эта мысль показалась мальчику настолько верной, непререкаемой, что он чуть не заплакал. Вернее, ему не хватило на это времени. Увидев, как Лилипут скачет наподобие кузнечика, и уверившись, что все напрасно, Дэнни наугад рубанул своим столовым (наточенным с упорством и прилежанием) ножом, словно саблей. Он видел движение Лилипута, но конкретно никуда не целился. Будь белобородый человечек неподвижен (например, спал), Дэнни постарался бы отрубить ему голову. Так надежнее. Он бы направил лезвие в шею, укрытую белесой бородкой. Но сейчас мальчик оказался лишен этих преимуществ, поэтому бил вслепую, уверенный, что промахнется.
В этот миг Лилипут вылезал из ящика, перемахивая через стенку, словно хоккеист, выходящий на ледовую площадку по ходу матча. Тельце, завернутое в плащик, черный как смоль и поглощающий все цвета (такого цвета ночь в преисподней, — подумалось Дэнни), уже оказалось снаружи. Внутри осталась лишь маленькая ножка. Именно на это мгновение пришелся удар Шилдса. Послышался стук ножа о дерево, но к нему примешалось еще что-то. Похожее на треск. Дэнни замер, а с ним и Лилипут. Секунду оба непонимающе смотрели друг другу в глаза, сзади тяжело дышал Джонни. А затем… затем Лилипут завопил. Вопль был такой же уменьшенной копией вопля нормального человека, как и сам Лилипут — уменьшенной копией человека, но он все равно был звонким и душераздирающим. И Джонни (быть может, и тетя Берта, и отец) не мог не слышать этого крика, крика невыносимой физической боли живого (если в аду кого-то можно назвать живым) существа, пронзительного и всепроникающего, от которого у Дэнни скривилось лицо, словно это ему нанесли удар ножом.
Внезапно этот затяжной вопль оборвался, и Лилипут снова встретился с глазами Шилдса. Его губы поджались, личико, и без того сморщенное, стало полосатым от миниатюрных бороздочек — Лилипут без сомнения испытывал мучительную боль, такую же боль, какую может испытывать нормальный человек. Какой-то легкий звук нарушил оцепенение Дэнни. Он глянул в ящик, и… мальчику чуть не стало плохо; на миг он решил, что потеряет сознание… Нет, Лилипут был жив! Об этом говорил взгляд его застывших зловещих желтых глаз. Он по-прежнему держался за стенку ящика, а под ним… лежала отрубленная столовым ножом маленькая ножка!!!

Часть вторая
ГОРОД
Глава шестнадцатая

1
Старое одноэтажное здание похоронного бюро Оруэлла, расположенное в юго-восточной части города, на Фелл-стрит, которая через полмили к югу переходит в Фелл-роуд, служит одновременно и окружным моргом. Серый безликий цвет как будто предупреждает, что в этом здании люди никогда не улыбаются, тут не до веселья. Картину довершают крыша, крытая некогда красной черепицей, темные окна, наводящие прохожего на грустные мысли, неухоженная лужайка перед парадным входом, пестрящая обертками от сигаретных пачек и фантиками от жевательной резинки. Здание имеет такой унылый вид, что человеку кажется, будто, попав внутрь, он если и не скончается тут на месте, то, по крайней мере, погрузится в летаргический сон. Самое безжизненное место в городе — в прямом и переносном смысле. Впрочем, и здесь теплится кое-какая жизнь.
В маленькой комнатке, выходящей непосредственно в выложенное зеленым кафелем (здесь вообще преобладает зеленый цвет) длинное, узкое помещение, стены которого являют собой ряды металлических дверей, напоминающих об автоматической камере хранения, за обшарпанным столиком сидит долговязый, костлявый мужчина. Ему далеко за сорок, и зовут его Бен Ламбино. Серые мутные глаза, острый подбородок, мохнатые брови, сходящиеся на переносице, тонкие бесцветные губы, мелкие неровные зубы, длинные немытые волосы некогда красивого каштанового цвета. При одном взгляде на Ламбино становится ясно, что этот человек пьет и что он, наверное, лет на десять моложе, чем кажется. Бен сидит, подперев подбородок руками, и смотрит на невесть откуда взявшуюся муху, безуспешно бьющуюся об оконное стекло.
— Зима уже скоро, — бормочет Бен. Неподвижная нижняя челюсть делает слова невнятными. — А ты все жужжишь!
Муха, словно услышав, что к ней обращаются, замирает, но через полминуты возобновляет свои тщетные попытки вырваться на волю. Ламбино снисходительно смотрит на нее своими осоловевшими глазами.
— Черт! Торчать здесь до самого утра! — На улице начинает темнеть. Скоро придется включать лампу. — Дело дрянь!
Бен заглядывает под стол, достает бутылку из-под виски и в очередной раз убеждается, что она пуста. Паршивая работа (а лучше что-нибудь имеется, Бен?)! Но ничего не поделаешь, хозяин Бена, мистер Клинг, предупредил его, что в любой момент могут подъехать шериф Лоулесс и доктор Лок. Сегодня утром привезли тело Хокинса. Бен не видел его. Сейчас труп находился в камере номер двадцать четыре. Нельзя сказать, чтобы Бен хорошо относился к Гэлу, скорее наоборот. Весной этого года Ламбино имел неприятный разговор с Хокинсом и просто чудом избежал административного взыскания в виде штрафа, который, несомненно, ударил бы его по карману. Естественно, Бен недолюбливал заместителя шерифа, но смерти ему конечно же не желал, как и любому другому. Но вот Хокинс мертв, и об этом уже судачит весь город.
Бен ничего не знал, когда к нему прибежала соседка Арделия Глоуз, немолодая вдова с широкими бедрами и большой обвислой грудью, красившая свои отнюдь не густые волосы (облезлые, как у плешивого кота) в невообразимый фиолетовый цвет и считавшая себя неотразимой (где твои поклонники, мисс Оруэлл?). Ламбино жил не очень далеко от похоронного бюро на Южной улице и иногда (когда был слишком пьян, чтобы вести машину) ходил на работу пешком, оставив дома свой дышавший на ладан древний «плимут», доставшийся еще от дяди, младшего брата отца. Дом Арделии стоял рядом, и, если ей не попадался под руку кто-нибудь другой, кому бы она могла срочно выложить свежую сплетню, она непременно забегала к Бену. Ламбино по собственному опыту знал, что лучше всего делать вид, будто слушаешь внимательно, не перечить и уж тем более не посылать ее подальше.
Однажды он на собственной шкуре убедился, что значит быть неосторожным. Арделия примчалась к нему, чтобы рассказать про дочку Томаса Бобана, которая якобы вчера сделала аборт в Манчестере, а Бен возьми да и брякни, что, мол, миссис Глоуз сует нос не в свои дела и что любая малолетняя дура вправе сделать аборт, коли не умеет правильно трахаться. Арделия так и застыла с разинутым ртом, словно вот-вот проглотит Ламбино со всеми потрохами, а потом так раскричалась, что просто удивительно, как это соседи не вызвали полицию, переполошившись, не убивают ли кого в доме Бена. У Бена потом целый день ужасно болела голова. С тех пор он предпочитал, следуя советам Карнеги, делать вид, что с интересом слушает (молча) собеседника (в данном случае Арделию Глоуз), поощряя его тем самым говорить о проблемах, которые его самого волнуют.
Этим утром она (после недолгого перерыва) в очередной раз навестила его. И пожалуй, впервые Бен слушал соседку во все уши. На этот раз она действительно принесла НОВОСТЬ, а не обычную ерунду: кто кому строит глазки, кто с кем переспал, кто что купил, кто куда ездил отдыхать и тому подобное. Бен Ламбино никак не мог выйти из запоя, поэтому недовольно поджал губы, увидев через окошечко в двери Арделию. Бен чувствовал себя неважно, и ему было совсем не до дурацких сплетен Арделии. Но делать вид, что он спит, было бесполезно — это значило только оттянуть время, когда соседка наконец исчезнет. Бен набрал воздуха в легкие, мысленно приказал себе не нервничать и впустил ее. Голова просто раскалывалась от мысли, что предстоит еще отправляться на работу в свое заведение, «наиприятнейшее» во всем Оруэлле, наваливалась такая вялость, что Бен, казалось, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Но произошло невероятное — Глоуз заинтриговала его. Манера рассказывать осталась прежней — женщина то и дело брызгала слюной (к счастью, в Бена она не попадала: если в пылу разговора Арделия приближалась слишком близко, он тут же менял диспозицию), то частила, то вдруг замедляла речь, произнося слова чуть ли не по слогам, теребила свои жидкие фиолетовые волосы (и это называется волосы?), глаза ее то выпучивались, как у жабы, то вдруг сужались, превращаясь в узкие щелочки. Но ко всему этому Ламбино давно привык и обычно кивал время от времени головой в знак согласия, думая о своем. Но сегодня первые же слова соседки оторвали его от своих мыслей.
— Что? Что ты сказала? Погоди, погоди, но ведь Хокинс если уж не худой, то и полным его никак не назовешь.
— Что я и говорю! — выпалила, точно из пулемета, Глоуз. — Он был, как… как… он был похож на убитого индийского слона! — нашлась женщина и даже замолчала, довольная тем, что подобрала такое удачное сравнение.
— Арделия! Ты что-то напутала. Мистер Хокинс никогда не был жирным.
— Я напутала? Я напутала? — искренне возмутилась соседка, тряся своими обвислыми грудями, переваливавшимися, словно целлофановые мешки с киселем, вшитые в платье; фиолетовые волосенки качались в такт движениям хозяйки. — Я никогда ничего не путаю! Если я говорю, то, хоть убей меня, все так и есть. Потому что я знаю, что говорю, и…
— Хорошо, хорошо! — взмолился Бен, сжав руками голову, которая, казалось, вот-вот просто расколется от боли. — С чего это он толстый и… ну, если он был всегда нормального телосложения, то почему… вдруг он…
— Потому что! — рявкнула миссис Глоуз, потрясая телесами. — Потому что перед смертью его ужасно разнесло! Неужели непонятно?
— Но, бог мой, Арделия! Когда он успел растолстеть? Я видел его на прошлой неделе, и он был… как всегда.
По опыту Ламбино знал, что его соседка в самом деле редко когда ошибается. Если она говорит вам, что мисс Бобан ездила делать аборт в Манчестер, то будьте уверены — так оно и есть. Эта женщина обладала удивительным талантом безошибочно улавливать своим чутким носом подлинный след. Бен заметил растерянность, мелькнувшую на миг в глазах Арделии, но она тут же опомнилась:
— В том-то весь и ужас, что он набрал почти пятьсот фунтов за один день!
— Но… Арделия… это невозмо…
— Знаю, знаю! Но ведь набрал! Это так невероятно, все чуть не попадали от удивления, как такое могло случиться. Мистера Хокинса невозможно было узнать. К нему домой приехал шериф, потому как мистер Хокинс не явился утром в муниципалитет. Шериф просто обыскался его, вот и почуял неладное. Он взломал заднюю дверь дома мистера Хокинса и нашел его на кухне. Говорят, шерифа чуть удар не хватил, когда он его увидел. Шутка ли, увидеть такое. Он узнал Гэла и все равно обыскал весь дом, не желая верить, что его заместитель в самом деле стал таким. Доктор Лок сказал, что это синдром Проктора-Вилли… нет, Принтера-Ви… нет… А, не важно! В общем, ужасная болезнь.
— И что… — Бен с трудом сглотнул. Горло горело. Сейчас бы стаканчик виски! Но история с полицейским притягивала его как магнит и… пугала. Какое-то нехорошее предчувствие. — Неужели от этой болезни люди так быстро толстеют?
— Да какая разница? Раз случилось, значит, случилось. Бедная жена! Мало того, что мечтала заиметь ребенка и никак не получалось, так на тебе — еще и мужа потеряла! Мистера Хокинса поместили в контору Клинга. Бен, ты, наверное, его сегодня увидишь. Разузнай подробности, а завтра я загляну к тебе.
— Хорошо, — пробормотал Ламбино.
— Только разузнай все как следует. Порасспрашивай хозяина, не бойся! — наставляла Глоуз своего соседа, словно жена мужа, которого всю жизнь держит под каблуком. — До завтра мистера Хокинса не заберут. Кстати, говорят, нашли убитого Пита Андерсона, а думали, он сбежал в Нью-Йорк. Господи, что деется? Ты знаешь, рядом с ним нашли нож, крови была целая лужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99