Церковь Святого Андрея закрыли, на окнах темнеют ставни. Но сейчас все присутствующие отправятся туда, и Билли исполнит еще один долг: после похорон Генриетты ему предстоит совершить во дворе церкви заупокойную службу над могилами Генри и Джейн Гарден, умершими от оспы в один день с Генриеттой.
И Сьюзен молилась о том, чтобы Билли больше не пришлось пережить такого мучительного дня, как этот. Но если придется, ее муж достойно встретит этот день и выполнит свои обязанности. Здесь, в низменной части штата, он прожил недолго, но это время изменило его. Его изменило имение Барони и семейство Трэдд. Уезжая из Белтона, он был мальчиком во взрослом темном костюме. Теперь он стал мужчиной.
Поверх широких, крепких плеч своего мужа она посмотрела на древний зеленый дуб, чьи ветви склонялись над покрытыми мхом надгробными плитами семейства Эшли. С огромных суковатых ветвей свисал испанский мох, бросая в неверном солнечном свете трепетные тени на могильные камни. Позади могучего дерева вдалеке виднелся покрытый травой берег реки, и, пока Сьюзен любовалась спокойной красотой пейзажа, туманная пелена накрыла воду и стала наползать на зеленый склон, двигаясь в сторону дома Трэддов. Сьюзен пробрала дрожь.

КНИГА ВТОРАЯ
1902–1913
10
– Боже правый, Маргарет, какая тут холодина! – Стюарт раздраженно пошевелил кочергой головни в камине. Язык пламени вырвался и тут же погас. – Черт побери, – проревел Стюарт, – эти дрова ни к черту не годятся. Они свежесрубленные. Или сырые. Или и то, и то.
Маргарет сжалась в уголке дивана. Приступы ярости накатывали на Стюарта все чаще и становились все сильнее. Он снова несколько раз яростно ткнул кочергой в еле теплящийся огонь, потом отшвырнул ее так, что она полетела в противоположный угол. Маргарет разрыдалась.
– Да перестань ты ради Бога выть! – рявкнул Стюарт. Он прошел через всю комнату и оглянулся на Маргарет только у двери. – Я ухожу, – еле сдерживаясь, сказал он. – Ужинать не вернусь. Да и незачем, все равно ничего съедобного здесь не дадут. – Он с силой захлопнул за собой дверь.
От этого удара дымящиеся поленья в камине сильно тряхнуло. Они легли по-новому, над ними взлетел сноп искр и разгорелось высокое, яркое пламя.
Маргарет, ничуть не обрадовавшись, уставилась в огонь.
Уже наступил ноябрь. Третий день подряд не прекращался холодный дождь, гнетущая сырость вползала в дом сквозь щели в дверях и окнах. По комнатам во всех направлениях гуляли сквозняки, потоки воздуха, пересекаясь, закручивались на пыльном полу в маленькие смерчи.
Стюарта-младшего и Пегги не выпускали на улицу, из-за их шумных игр дом казался особенно тесным.
И это давало Стюарту дополнительный повод для жалоб. Потому что семья по-прежнему жила в лесном доме. В нарушение традиции Трэдды не перебрались в главный дом в октябре.
Когда Стюарт потребовал, чтобы Маргарет организовала переезд, у той сделалась истерика. Ей стало настолько худо, что Занзи послала в Саммервиль за доктором Дрейтоном, и он два дня держал Маргарет на успокоительных лекарствах. Когда она наконец смогла встать к столу и появилась на семейном обеде, домашние увидели, что лицо ее покрыла смертельная бледность, а глаза запали и потускнели.
На этот раз Энсон впервые позволил себе вмешаться в ссору между Стюартом и его женой.
– Стью, это жестоко. Ты не прав, Маргарет вовсе не упрямится. Главный дом внушает ей ужас. Ей кажется, что это обитель смерти. Мы жили там, когда был убит Когер. Папу убили там же, и прямо у нее на глазах, и там же умерла мама. Маргарет боится, что там можно заразиться оспой или что там ей будут мерещиться призраки. В общем, не будь бессердечным, не проси ее возвращаться туда, во всяком случае, так скоро. Подожди хоть до будущего года.
Но Стюарт не принял объяснений Энсона.
– Маргарет пугает только то, что ей придется слегка пошевелиться. Она слишком большая лентяйка, чтобы распоряжаться хозяйством в зимнем доме. Здесь к ее услугам шесть черномазых, а мне никак не добиться ни приличной еды вовремя, ни чистой рубашки. Не понимаю, что она целыми днями делает.
Правы были оба, и Энсон, и Стюарт. Маргарет не могла думать о переезде по двум причинам. Воспоминания, связанные с зимним домом, вызывали у нее суеверный ужас, и, кроме того, она действительно не могла преодолеть трудностей, связанных с ведением такого большого хозяйства. Даже с куда более простой жизнью в лесном доме она не справлялась.
Все заботы всегда брала на себя сперва ее мать, потом Генриетта. Маргарет просто не знала, что нужно делать, чтобы хозяйство двигалось по накатанным рельсам; а если и понимала порой, что именно нужно сделать, то не знала, как за это взяться.
Ее мать и свекровь умерли почти одновременно, и научить ее было некому. Она чувствовала себя ребенком, потерянным и беспомощным.
Она искала поддержки у Стюарта, но не встретила отклика: Стюарт был слишком оглушен смертью матери. И теперь в отношениях с женой он хотел черпать силу и уверенность в том, что жизнь снова пойдет так, как он привык, что любящая женщина будет по-прежнему окружать его теплом, угадывая все его нужды и желания. Его запросы, и высказанные, и невысказанные, лишь внушали Маргарет новые страхи.
Тогда в поисках поддержки и материнской опеки, в которой она так отчаянно нуждалась, Маргарет обратилась к Занзи. Занзи обнимала Маргарет своими могучими руками, звала ее «мое дитятко», поощряла ее привычку плакать по любому поводу и возвела стену между Маргарет и всеми домашними.
Сама же Занзи стала домашним тираном. С момента ее появления в Барони на нее смотрели как на чужую. Прислуга Трэддов скрытничала и держалась на расстоянии. И теперь Занзи брала реванш. Она самовольно заняла место Маргарет, она сыпала приказами, замечаниями, упреками и угрозами.
А слуги отвечали ей саботажем. Обед всегда запаздывал, мясо подгорало, на рваном белье виднелись подпалины от утюга. Под кроватями собиралась пыль, в углах висела паутина, серебро и медь потускнели, некошеная лужайка перед домом заросла сорняками. Это была война. Необъявленная, не признаваемая вслух и по-настоящему разрушительная. Сам воздух в доме, пропитанном враждой, казался отравленным.
Эта атмосфера подействовала даже на Энсона. Неизменно молчаливый и держащийся в тени, Энсон всегда снизу вверх смотрел на Стюарта, восхищаясь его головокружительной смелостью и дерзким обаянием. Он был готов смиренно довольствоваться тем, что делал за Стюарта всю работу в имении, стараясь, чтобы наследство брата не уменьшалось и не падало в цене. Энсон находил, что это логично. Стюарт был слишком живым и слишком темпераментным для повседневных, продолжительных, рутинных сельскохозяйственных работ. Если уж кто-то и должен этим заниматься, то, конечно, он, Энсон. Любимая девушка в качестве жены брата – это зрелище причиняло Энсону нестерпимую боль, и когда-то он пытался бежать из Барони, чтобы от нее спастись, но попытка кончилась неудачей. И он примирился с собой. За те два с половиной года, что Маргарет и Стюарт были женаты, Энсон научился жить с болью в душе; время сделало ее не такой острой, хотя Маргарет он любил еще сильнее, чем прежде. Всю свою энергию, весь накал бушевавших в его душе страстей он вложил в работу и обрел душевный покой, с головой уйдя в медленную смену времен года, в чередование посевов, роста культур и уборки урожая.
Даже тогда, когда Стюарт начал донимать Маргарет своей злостью и ее страдания постоянно разрывали Энсону сердце, он ухитрялся выглядеть спокойным и отчужденным, совершенно погруженным в мир своих хозяйственных забот. Но когда Стюарт нарушил границы этого мира, Энсон не выдержал.
Случилось вот что: Стюарт верхом подъехал к Энсону, когда тот, стоя на коленях, разглядывал кустики салата. Они были покрыты пятнами бело-розовой плесени. Никому из работников прежде не случалось такого видеть. Не случалось и Энсону. Он долго разглядывал тыльную сторону листьев, потом поднес к носу комок земли, пытаясь учуять какой-то специфический запах, связанный с болезнью. Конь Стюарта поскользнулся на мокрой земле и, потеряв равновесие, смял несколько растений.
– Неприятности, брат? – спросил Стюарт. Неприятности казались Энсону более чем серьезными, но он ответил Стюарту бесстрастным взглядом.
– Может статься, – сказал он.
– Не стоит так переживать из-за салата, – заметил Стюарт. – Он же по центу за головку или около того. Думаю, я, может быть, посажу вместо него артишоки. Это куда выгоднее.
Энсон вскочил на ноги.
– Ты посадишь? Да ты хоть раз в жизни что-нибудь сажал?
– Вот я и думаю, что пора начать. Нам следовало бы зарабатывать больше денег, чем сейчас.
Перед глазами у Энсона замелькали столбики цифр: давшееся ему с таким трудом увеличение урожайности и дохода, изъятия наличности, когда требовалось оплачивать удовольствия Стюарта, цены проданных земель, тех земель, которые на протяжении двух веков были частью имения. Он схватил Стюарта за сапог, дернул вниз, и Стюарт рухнул с коня прямо в грязь.
– Ты мало успел навредить? Хочешь еще? Я из кожи лез, чтобы тебя спасти, и не видел ни помощи, ни благодарности. Если ты сунешься в мои дела, я тебя убью.
Он боролся со Стюартом, не давая тому встать, он сидел у Стюарта на груди и мазал лицо и одежду брата грязью.
– Ну что, хозяин плантации, нравится? Вот так работают на земле. Сидя на коне, это не получается. Приходится пачкать руки.
Работники, опершись на мотыги, с интересом смотрели, как они возятся в земле.
– Каин и Авель, – прокомментировал один.
– Думаешь, он хочет убить его? – спросил сосед.
– Может, и да.
Братья боролись так яростно, что, казалось, были действительно готовы убить друг друга. Они не отдавали себе отчета, что сражаются вовсе не за право распоряжаться на полях. Стюарт выехал на плантацию, чтобы обрести уверенность в себе и почувствовать себя мужчиной. До смерти матери он не ощущал никакой ответственности за судьбу Барони. Все обязанности судьи Трэдда по управлению имением взял на себя Энсон. Генриетта сквозь пальцы смотрела на расточительность Стюарта и его пристрастие к развлечениям. Пока Генриетта была жива, для Стюарта мало что менялось в жизни. Теперь же изменилось все. Прежде само собой разумелось, что он будет всегда вкусно накормлен, хорошо одет и окружен любовью. Сейчас не было уверенности ни в том, ни в другом, ни в третьем. Жена от него шарахалась, дом приходил все в больший упадок. И Стюарту было страшно.
Внезапно он понял, что ему уже двадцать два года. Что он мужчина, а не мальчик. А мужчина не должен бояться. Мужчина должен быть хозяином своей жизни. В глазах же Энсона Стюарт всегда был мужчиной, и сейчас, в поле, он надеялся, что Энсон укрепит его пошатнувшееся мужество. Энсон всегда смотрел на него снизу вверх, всегда им восхищался и, конечно, любил его. Стюарту смутно виделось, как Энсон радостно приветствует его, как Энсон трудится вместе с ним и благодаря их совместным усилиям Барони становится куда лучше, чем прежде; Энсон должен был поддержать брата, укрепить в мысли, что тот способен взять на себя ответственность за имение, как и подобает мужчине, и быть господином своей судьбы.
Но когда Энсон пошел против Стюарта, стал его унижать и стыдить, надежды Стюарта рухнули. Остался только страх. Энсон предал его и потому стал ему ненавистен. Ему хотелось бить, причинять боль, нанести Энсону такую же тяжелую телесную рану, какая по его вине осталась в душе у Стюарта.
А Энсону в тот момент хотелось убить брата, покарать Стюарта за боль, с которой после его женитьбы на Маргарет Энсон не расставался, за ту зависть, которую у него вызывало непринужденное и победоносное обаяние Стюарта, за то, что он, Энсон, так долго и тщетно дожидался, когда же наконец Стюарт заметит и оценит его такую тяжелую работу и ее успех, и, главное, за вторжение Стюарта в ту область, где он, Энсон, обрел душевный покой. Но больше всего ему хотелось покарать Стюарта за свое разочарование. Энсон всегда видел в старшем брате властного и уверенного в себе лидера. А теперь от брата запахло испариной страха, и Энсон возненавидел его за это.
Они боролись, пока окончательно не выбились из сил. А потом бок о бок лежали на липкой распаханной земле, и грудь у каждого лихорадочно поднималась от тяжелого, прерывистого дыхания.
Потом они вместе ковыляли домой, обняв друг друга за плечи, и, делая вид, что ничего между ними не изменилось, бормотали какие-то фразы о своих детских потасовках. Но их отношения изменились, и изменились непоправимо. Из них ушла любовь и ушло доверие. Братья стали врагами, замкнутыми каждый в своих стенах гнева, самосожаления и самооправдания. И они стали очень осторожны в общении друг с другом.
Теперь всех троих спасало одно: привитые с детства хорошие манеры. И они неукоснительно придерживались знакомых с младенчества правил – последнего, на что они могли опереться. Они были очень вежливы друг с другом. Стюарт перебрался в отдельную спальню, но стал с Маргарет куда предупредительней, чем прежде, он никогда не забывал пододвинуть ей стул и возил ее кататься в двуколке. Энсон посоветовался со Стюартом, какие культуры сажать в будущем сезоне, а Стюарт сказал, чтобы Энсон действовал, как считает нужным. Маргарет все время улыбалась и преувеличенно благодарила за каждую оказанную ей любезность.
Они продолжали жить втроем в лесном доме – Стюарт, Маргарет и Энсон, бунт прислуги делал все более непрочной саму ткань их существования, и душевное одиночество становилось для каждого все более тягостным.
Перед Рождеством им стало легче – они переключили внимание на детей. Стюарт отвез Маргарет в Чарлстон за покупками. Она купила Пегги, которой было чуть больше года, французскую куклу с сундучком туалетов, сшитых по последней парижской моде. А Стюарт купил маленькому Стюарту красное седло и выбрал подходящую под него лошадку.
Энсон съездил за покупками в Саммервиль, и очень удачно. Он купил племяннику последнюю новинку – мягкую игрушку под названием «Мишка Тедди» – стилизованное изображение президента Теодора Рузвельта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87