Сделать особый вклад означало спрятать ликеры и виски. Сторонники сухого закона уже победили в столице Южной Каролины Колумбии и теперь, несомненно, должны были победить в Вашингтоне. Восемнадцатая поправка победоносно шествовала по всей стране. В сентябре на территории штата запретили производство виски. Потом возьмут и запретят импорт. И кто может поручиться, что в конце концов законодатели не запретят держать в доме спиртное?
Эндрю Энсон сделал пристройку к банку – просторное помещение, сплошь уставленное стеллажами от пола до потолка. По городу быстро распространился слух о появлении «ячеек для особых вкладов», и многие клиенты поспешили зарезервировать места для запасов спиртного, которые хранили у себя дома, а также для новых партий, заказанных у поставщиков.
Стюарт с улыбкой подумал о перегонном кубе, который Сэм прятал у себя за магазином, в роще. Сэм Раггс иногда разрешал ему сходить туда и подбросить дровишек в огонь. Юноша живо вспомнил резкий, приторный запах булькающего варева и то, как в него падали мухи. Они кружились слишком низко над открытыми чанами и пьянели от алкогольных испарений. Иногда работники, приставленные к кубу, заключали пари, сколько насекомых встретит смерть в ближайшие десять минут.
Стюарт был готов биться об заклад, что благодаря сухому закону дела у Сэма пойдут в гору. Самогонный бизнес станет куда прибыльнее агентства по продаже «фордов». Но как же не хватало Стюарту честной трудовой грязи на ладонях и под ногтями, как тосковали по моторам его ловкие пальцы!
– Мистер Трэдд? Мне нужна ваша помощь. Зайдите за дом.
– Да, сэр, мистер Уолкер. Иду. – Ноги у Стюарта не слушались, были как ватные. «Я ненавижу это место, – думал он. – Еще больше, чем школу. В школе хоть каникулы бывали. А я все прошлое лето не вылезал из города. Пегги и Гарден были в Барони, а я что? Весь день в банке и весь вечер – мамины нотации. Что бы ей уехать из города и оставить меня в покое… Я бы хоть с друзьями встречался. Так нет, ей тоже надо было остаться. Ей необходимы все эти званые чаепития с приятельницами и нужен я, чтобы в жару таскать для них мебель по этому дурацкому тесному дому».
– Мистер Трэдд!
– Да, сэр, мистер Уолкер, я иду.
Эндрю Энсон, наблюдавший за этой сценой из противоположного угла помещения, вздохнул. Стюарта не выгонят, он, Эндрю, дал слово. Но как бы ему хотелось подыскать для Стюарта хоть какое-то дело, которое мальчик сумеет не провалить. И еще ему хотелось бы, чтобы вид у Стюарта был не такой несчастный.
Маргарет занимали те же мысли. В чем дело, что происходит с ее детьми? Она искренне не могла понять, почему они не чувствуют себя счастливыми. Ограниченность и полное отсутствие воображения – эти далеко не лучшие качества были для самой Маргарет в каком-то смысле подарком судьбы: ей и в голову не приходило, что у других людей могут быть цели и честолюбивые устремления, отличные от ее собственных.
А ее цель в жизни была достигнута. Трэдды жили в городе и были приняты в обществе. Почему Стюарт и Пегги упираются и не желают ходить на приемы? Почему Гарден стала такой хмурой? Наконец-то она учится вместе с девочками своего круга и ей разрешено с ними дружить. И что, пригласила она хоть раз кого-нибудь из одноклассниц к себе домой? Ни-ко-го. И сама ни во что не играет, а слоняется по дому с унылым видом, и только. Занзи все время ворчит, что Гарден путается у нее под ногами… Занзи… Да, и Занзи очень изменилась. Дети теперь куда больше действуют ей на нервы. Конечно, она тоже не молодеет. «Интересно, сколько ей лет? – лениво подумала Маргарет. – С этими чернокожими никогда не поймешь». И вдруг холодок пробежал у нее по спине.
«Через мою могилу гусь перепрыгнул». Она вспомнила эту примету и заставила себя отбросить мысли о возрасте. Маргарет уже исполнилось тридцать три. В свой день рождения она плакала, пристально вглядывалась в зеркало, делала неприятные открытия и снова плакала. К тому времени Трэдды уже несколько месяцев провели на Трэдд-стрит, и жизнь Маргарет вошла в определенную колею, миссис Трэдд заняла свое место в том чередовании приемов и ответных визитов, под знаком которого проходили дни любой чарлстонской светской дамы средних лет. В первые недели после переезда с Шарлотт-стрит, когда новость о том, что Трэдды снова поселились в городе, только начала распространяться, на подносе у Маргарет в прихожей скапливалось особенно много визитных карточек.
И ее настойчиво просили возвращать визиты. Она выпивала в гостиных галлоны чая и разговаривала столько, что у нее садился голос. И узнавала многое о том единственном, что ее интересовало: о светском обществе Чарлстона.
Она узнала, что может появляться на улицах без сопровождения, что леди не только ходят в магазины и в гости, но даже совершают моцион в одиночестве, и ничего предосудительного в этом нет. Она услышала и приняла к сведенью множество сплетен. Она выяснила, что понапрасну стыдилась, живя на Шарлотт-стрит, – на той же улице в глубине сада стоял дом Уилсонов, а они играли заметную роль в светской жизни. И оказывается, в стесненном положении находились решительно все, а те, кто не находился, делали вид – считалось, что «приличные люди все потеряли во время войны». Маргарет видела, что ей и ее детям здесь рады, что чарлстонцы приветствуют их возвращение в свой прежний круг. И главное, Маргарет поняла, что она из девушки превратилась в матрону. Время вальсов безвозвратно прошло, ее коробке с сувенирами уже пятнадцать лет, и царицей балов нельзя стать на четвертом десятке. Но об этом лучше не думать, а то леди может расплакаться.
От этого портятся глаза и появляются морщинки, а даму с морщинками никто и никогда не пригласит танцевать. Непоследовательность Маргарет снова помогла ей сохранить присутствие духа; Маргарет всегда ухитрялась с жестокой трезвостью смотреть на вещи и в упор не видеть неприемлемых для себя истин.
Маргарет, сидя в постели, потянулась к звонку; вошла Занзи.
– Занзи, растопи камин и подай мне шаль. Я не встану, пока комната не прогреется, я не могу одеваться на холоде. И еще, принеси мне газету. Утром Пегги ее у меня просто выхватила, я ее и просмотреть не успела. Пегги думает, что в этом доме никто, кроме нее, не умеет читать.
А Пегги в это время читала брошюру о жизни Сьюзен Б. Энтони. Одновременно девушка отскребала огромную суповую кастрюлю. Дело происходило в судомойне при столовой Красного Креста, где работали все юные леди города. Это был их вклад в будущую победу над Германией. Пегги бы охотнее пошла в медсестры, но это было для дам постарше. А на долю молоденьких девушек оставалась столовая. Хорошенькие работали подавальщицами, менее эффектные личики можно было увидеть на кухне. Пегги, как оказалось, плохо готовила; ее поставили мыть посуду.
Она вытерла мыльные руки о передник и перелистнула страницу. Перед тем как погрузиться в чтение, она с трудом приподняла кастрюлю.
– Позвольте, я помогу вам, – прозвучал у нее за спиной мужской голос.
Пегги с усилием наклонила кастрюлю, из нее полилась мыльная вода.
– Я не нуждаюсь в помощи, – отрезала Пегги. – Женщина может справиться с любым делом не хуже мужчины. – Она резко опустила кастрюлю в чистую воду, чтобы ополоснуть. Раздался громкий хлюпающий звук. – Ну вот, – с торжеством в голосе сказала Пегги.
– Прекрасно. Но мне кажется, если человек что-то делает, он должен делать это хорошо, независимо от того, мужчина он или женщина.
Пегги обернулась к незнакомцу:
– Кто посмеет сказать, что я сделала это плохо?
– Боюсь, что я. – Это был курсант из Цитадели, одетый в парадную форму: белые перчатки, золотые галуны на рукавах и фуражке и блестящая, украшенная султаном сабля на перевязи винного цвета.
– Что? – Пегги опустила руку в чистую воду и кончиками пальцев нащупала у края кастрюли прикипевшие остатки супа.
– Благодарю вас, господин ревизор, – буркнула она. – Я исправлюсь. – Пегги снова погрузила кастрюлю в мыльную воду, забрызгав подол своего форменного платья, и схватила щеточку.
Курсант протянул руку к ее брошюре.
– Не вздумайте трогать! – Пегги яростно взмахнула щеткой.
Курсант выронил книжку:
– Простите, пожалуйста. Я просто подумал, не Гоголь ли это.
Пегги от удивления опустила щеточку:
– Что вы сказали?
– Вы назвали меня ревизором. Есть такая пьеса, ее автор русский писатель Гоголь. Когда я вошел, я заметил, что вы читали. И я подумал, что, может быть…
– Я знаю, кто такой Гоголь. – Пегги почему-то рассвирепела. И удивилась. Она думала, что, кроме нее, здесь, в этом городе, про Гоголя не знает никто.
– Меня зовут Боб Ферстон.
– Я – Пегги Трэдд.
– Ясно. Как Трэдд-стрит.
– Полагаю, что да. – Пегги почувствовала, что еще немного – и она, как обычно, двух слов связать не сможет. Ей всегда было очень трудно разговаривать с молодыми людьми. Именно поэтому она так не любила ходить на приемы, без которых Маргарет не мыслила себе жизни. В гостях Пегги становилась неуклюжей, наступала на ноги партнерам по танцам. Она ни на минуту не забывала, что у нее рябое лицо, что она некрасива. И она не умела того, что требовалось от девушки: улыбаться, ворковать, кокетничать с молодыми людьми и говорить им любезности. Так долго, как с Бобом Ферстоном, она еще ни с кем из молодых людей не беседовала… разве что со Стюартом и с мальчиками из старой школы у Бейкон Бридж, но они словно не замечали, что она девочка, и относились к ней просто по-товарищески.
Пегги наконец увидела, что платье у нее залито мыльной водой и что она обрызгала Боба Ферстона. На его форме темнели мокрые пятна. Пегги растерянно уставилась на это загубленное парадное великолепие, потом подняла глаза на лицо юноши. И вдруг поняла, что он красив, как киноактер, что он похож на Фрэнсиса Бушмена? Нет, этот слишком стар, скорее, на Дугласа Фербенкса. Пегги захотелось провалиться сквозь землю. Она вцепилась в кастрюлю и стала тереть ее с такой силой, что от щетки фонтаном полетели брызги и Боб Ферстон отскочил в сторону.
– Прошу прощения, мисс Трэдд. Я разыскиваю мисс Эмили Прингл. Не подскажете ли вы мне, как ее найти?
Пегги старательно не отрывала глаз от кастрюли.
– На входе. Раздает пончики, – буркнула она.
Она услышала, как он сделал несколько шагов и остановился.
– Что ж, всего доброго.
Пегги подняла глаза:
– До свиданья.
Боб Ферстон красивым движением отдал честь и вышел.
– Как я сожалею, что я ему нагрубила, – прошептала Пегги. – А потом швырнула щеточку на пол. – Ничего я не сожалею, – сказала она этому орудию производства. – Он как раз подходит для Эмили. Во всяком случае, если судить не по словам, а по его поступкам.
Какое нахальство делать мне замечания насчет кастрюли! Мыл бы ее сам, если уж так любит чистоту. – Она прополоскала кастрюлю и с грохотом поставила ее на барьер. – И с какой это стати он берет чужие книги?
И в ожидании очередной порции грязной посуды Пегги изо всех сил сосредоточилась на жизнеописании Сьюзен Б. Энтони.
Тележка с грязной посудой появилась, ее толкала Эмили Прингл.
– Ох, Пегги, – высоким от восторга голосом заверещала она, – какой этот Боб Ферстон красавчик, я никого красивее в жизни не видела! С ума сойти, как я волнуюсь. Его сосед по комнате должен был сопровождать меня сегодня на чайный бал, но сделал у себя в училище что-то не так, и его не отпустят. Поэтому вместо него со мной пойдет Боб Ферстон. С ума сойти, просто не верится! Он сказал, что ты ему объяснила, как меня найти. Пегги, он говорил что-нибудь такое? Он расспрашивал обо мне? Как ты думаешь, он мною интересуется?
Пегги начала вынимать из тележки посуду.
– Он просто спросил, где тебя искать. И ничего содержательного он не сказал.
– Господи, Пегги, да из тебя слова не вытянешь! Как он при этом выглядел? Когда он произносил мое имя, ты ничего не заметила? Какой у него был вид?
– Вид как вид. Он не знал, куда идти, а больше там замечать было нечего.
– А я-то так надеялась, – вздохнула Эмили. – Мне-то он сказал: «Ваша интересная приятельница мисс Трэдд указала мне дорогу». И я подумала, а вдруг он и тебе про меня что-нибудь сказал.
– Нет, Эмили. – Тон у Пегги стал куда более теплым. – Действительно ни-че-го. Если бы что-то было, я бы не стала от тебя скрывать.
В этот день Пегги после работы не вошла, а влетела в дом.
– Я перемыла столько посуды, что у меня, по-моему, на руках вся кожа слезет, – объявила она. – Обед готов? Я умираю с голоду.
– Думаю, мне стоит вымыть голову, – сказала она за столом, тщательно разравнивая масло на ломтике хлеба. – Мне почему-то кажется, мама, что ты заставишь меня пойти на этот ужасный чайный бал.
25
– Что это случилось с нашей мисс Трэдд? – спросила дама, ответственная за столовую Красного Креста. – Она вдруг стала такая приятная.
– Должно быть, у нее появился поклонник, – ответила даме помощница. – Поклонник – вот лучшее средство, чтобы у девушки исправились настроение и характер.
После их случайного знакомства Пегги разговаривала с Бобом Ферстоном еще три раза. Беседовали они не очень подолгу. Они виделись на трех чайных балах – так назывались первые всплески светской активности, которые подготавливали триумфальное шествие сезона.
Боб, как и полагалось по правилам, сперва танцевал с хозяйкой и почетной гостьей и только потом приглашал Пегги. После нее он танцевал со всеми дебютантками по очереди. «Для этого я здесь и нахожусь, – объяснял он Пегги. – В Чарлстоне на фронт ушло большинство мужчин и партнеров по танцам найти нелегко. Поэтому хозяйки домов, где устраивается бал, звонят нашему командиру и заказывают нужное количество курсантов. Так что танцевать – наш воинский долг»
Пегги было подумала, что и с ней он танцует из чувства долга. Но потом заметила, что Боб танцевал только с дебютантками и с ней. А ей ровно года не хватало до семнадцати – до возраста, когда состоится ее дебют и она начнет по-настоящему бывать в свете.
И сам традиционный дебют, то есть церемониал введения девушки в общество, который Пегги раньше так сильно презирала, считая следование этой традиции рабством для белых, теперь казался ей очень хорошим обычаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87