А как бы иначе люди могли познакомиться и узнать друг друга?
Ее мнение о дебютах изменилось, когда Цитадель закрыли на рождественские каникулы и Боб Ферстон уехал домой.
– Все время ходить на приемы, – жаловалась Пегги, – и видеть все тех же нудных людей. Правда, и я их, наверное, раздражаю, – честно добавляла она.
Но наконец, за день до Рождества, Пегги получила письмо.
«Я вернусь в Чарлстон второго января, – сообщал Боб Ферстон. – Могу ли я вас навестить?»
Все в семье были очень удивлены: Пегги изо всех сил обняла и в обе щеки расцеловала сидевшую рядом с ней Гарден. «С днем рождения, сестричка! Счастья тебе, счастья, счастья!»
До почты на Брод-стрит Пегги бежала не останавливаясь; на почте дала телеграмму: «Письмо получила тчк приходите тчк буду весь день дома тчк». Уже пройдя полквартала, она бегом вернулась на почту, чтобы дописать: «Счастливого Рождества». Получилось больше десяти слов, но ее это не заботило.
Боб Ферстон был серьезный молодой человек. Когда он сделал Пегги замечание относительно недомытой кастрюли, он вовсе не пытался завязать разговор с незнакомой молодой девушкой, он действительно обращал ее внимание на плохое исполнение долга.
Верность долгу и ответственность – на этих принципах основывалась вся его жизнь.
Он был родом из интересной семьи. Его отец, Уолтер, был жителем штата Висконсин. В Южную Каролину он приехал в 1886 году, чтобы получить сведения об Ассоциации фермеров – так называлось массовое политическое движение во главе с Бенджамином Тиллманом. Уолтер Ферстон всю жизнь поддерживал Роберта Ла Фоллета, члена Палаты представителей, прогрессивного деятеля Республиканской партии в штате Висконсин, и был его ближайшим другом.
Ему-то Уолтер и написал благожелательный отзыв о целях движения и об организации работы на местах. И еще он написал, что не намерен возвращаться в Висконсин. В Южной Каролине, в маленьком городке под названием Маллинс, обязанном своим существованием переработке табака, он встретил некую мисс Бетти Истер.
Мисс Истер согласилась выйти за него замуж, но только при условии, что он останется в Маллинсе. Бетти Истер была старшим ребенком в многодетной семье, своему брату и трем сестрам она заменила мать, умершую при родах последнего ребенка. Бетти Истер не могла переехать в Висконсин: у нее было слишком развито чувство долга.
Уолтер Ферстон сначала стал компаньоном своего тестя, оптового торговца табаком, а когда тот через два года после свадьбы дочери умер, единоличным владельцем дела. Он и жена вырастили ее брата и троих сестер, а также троих собственных детей и дали всем образование. Боб был младшим в семье, его полное имя было Роберт Ла Фоллет Ферстон. Уолтер не потерял связи со своим другом и не изменил его идеям.
– Так что, как видите, я наполовину янки, – сообщил Боб девушке, – и, по мнению многих, наполовину социалист.
– Социалист! – обрадовалась Пегги. – Я тоже социалистка. Керенский был достойным руководителем, именно он, а не этот ужасный Ленин мог сделать что-то для несчастных русских крестьян. – И Пегги с возрастающей горячностью стала излагать Бобу свои путаные представления о революции, происходившей в России.
Боб слушал ее очень внимательно. Когда она наконец спустила пары, он старательно и подробно разъяснил ей суть таких явлений, как социализм, коммунизм и русская революция.
– Ну ладно, – сказала Пегги. – Если это социализм, то я, пожалуй, не настоящая социалистка. Но кто-то же должен что-то сделать для несчастных крестьян. Знаете, у них там такие суровые зимы, что им приходится есть древесную кору.
Боб улыбнулся:
– Вас это так заботит?
– Да, заботит. Я не могу перенести того, что вокруг столько несправедливости и что одни люди так скверно поступают с другими. – Пегги была абсолютно серьезна.
Зато ее лицо озарилось сияющей улыбкой чуть позже, когда она узнала, что Боб тоже страстный поклонник поэзии Эмили Дикинсон.
Боб навещал Пегги каждую неделю, в субботу вечером. А в субботу днем они ходили гулять. Разговаривали. Говорили о книгах, о политике и – все больше и больше – о себе.
– У Пегги появился поклонник, – сообщила приятельницам Маргарет. – Мне самой трудно в это поверить. Она ничуть не изменилась, такая же шумная, резкая и самоуверенная, а он красивый юноша, намного старше ее, и ему все это нравится. Вот уж действительно, на вкус и цвет товарищей нет.
А причины взаимной симпатии Пегги и Боба были просты. У них было много общего: жажда знаний, гуманистическая ориентация, широта интересов и ранний опыт социальной изоляции. Оба, и Боб, и Пегги, были среди сверстников почти изгоями. Пегги стремилась к серьезному образованию, и это углубляло разрыв между ней и другими девочками, чьи мысли были заняты вещами, более подходящими для юных леди. А Боб со своими популистскими теориями выглядел подозрительным элементом для членов мужского сообщества, где царила жесткая иерархия отношений и люди четко делились на черных и белых, хозяев и работников, демократов (то есть членов Демократической партии) и просто дикарей.
И Боб, и Пегги шли своим жизненным путем самостоятельно, обоим было одиноко. Они подходили друг другу как две половинки одной монеты. После того как за две недели они убедились в своей духовной общности, Пегги уже не вспоминала, что Боб похож на киногероя. А Боб никогда не замечал, что Пегги отнюдь не красавица.
В те первые месяцы 1918 года Маргарет была так же довольна жизнью, как Пегги. Маргарет тоже работала на Красный Крест: она скатывала бинты. Дважды в неделю она встречалась с другими дамами в подвале здания, принадлежавшего масонской ложе, и за работой с удовольствием болтала ни о чем, то есть обо всем на свете.
Им выдали белые халаты и косынки, чтобы нитки от бинтов не цеплялись к волосам и платью, и в этой одежде дамы были похожи на ангелов милосердия – так, во всяком случае, им кто-то сказал.
Еще Маргарет участвовала в благотворительной деятельности прихожанок церкви Святого Михаила. После того как закрыли приход Святого Андрея, Маргарет вообще перестала посещать церковь, она даже не позаботилась о том, чтобы ее дети ходили в воскресную школу. Бытовые религиозные привычки Трэддов после переезда на Шарлотт-стрит не изменились. Маргарет и дети молились перед едой и после нее, на ночь дети произносили: «Боже, я иду ко сну». По воскресеньям семья спала чуть ли не до полудня, а потом отправлялась в город на поиски развлечений.
Но после переезда в центр Маргарет пришлось вспомнить, что она по-прежнему принадлежит к епископальной церкви. Храм посещали все. Маргарет узнала, что у Трэддов есть собственная скамья в соборе Святого Михаила, и теперь их видели там каждую неделю.
Кроме того, Маргарет каждый четверг присоединялась к дамам, которые занимались упаковкой одежды и одеял, пожертвованных для бельгийцев.
У нее оставалось два дня, свободных от церковных дел и служения обществу: один – чтобы в послеполуденное время наносить визиты, другой – чтобы принимать гостей. Маргарет веселым голосом жаловалась на занятость, она говорила, что для себя уже не может выкроить времени.
Беспокоил ее только рост цен, особенно на те предметы первой необходимости, которых стало не хватать из-за войны.
– Стюарт, – как-то сказала она, – весной будет уже год, как ты в банке. Попроси мистера Энсона о прибавке к жалованью.
– Мама, я не могу.
– Хорошо, попрошу я.
Стюарт сумел убедить ее, что справится сам, – такие вопросы мужчины должны решать между собой. Неделей позже количество денег в его конверте с жалованьем удвоилось. Маргарет расцеловала его и рассказала всем знакомым дамам об успехах сына.
– Конечно, он хотел пойти в армию, – поспешила добавить она. – Но его не взяли. Он слишком молод.
У многих приятельниц Маргарет сыновья в это время находились на пути во Францию, к театру военных действий.
26
В Чарлстоне было множество домов, похожих на тот, в котором жила Маргарет. Их архитектура определялась климатом и географическими особенностями местности; такие дома не встречались больше нигде и были известны архитекторам всего мира под названием «чарлстонский особняк».
Эти дома обычно строили торцом к улице, вход располагался сбоку, к нему вела кирпичная дорожка. Летом в городе стояла почти тропическая жара, поэтому у здешних домов были высокие потолки и всего по две комнаты на этаже, так что каждая комната занимала всю ширину дома. Окна у нее были, соответственно, с трех сторон, и она вентилировалась в нескольких направлениях. Чтобы получилось необходимое число комнат, дома строили очень высокими.
У большинства домов были веранды и длинные галереи вдоль южных и западных стен: они затеняли окна и были открыты навстречу вечернему бризу, обыкновенно дувшему с моря.
Но дом Маргарет был лишен подобных архитектурных дополнений. Он был для них слишком мал и почти зажат между двумя другими такими же старинными домами.
Если бы Маргарет знала, что живет в одном из первых домов, построенных в городе, ей бы это было приятно. Но дом и без того доставлял ей немало радостей. На первом этаже была библиотека, очень эффектная, по мнению Маргарет, благодаря богатым разноцветным обложкам книг, которые Пегги привезла из Барони, а также столовая, в которой было очень тесно из-за огромного мраморного стола. Кухня размещалась позади столовой, в пристройке.
На втором этаже, как и во всех старинных чарлстонских домах, находились гостиная и спальня. Гостиной Маргарет гордилась больше всего. Здесь она отвечала на приглашения и писала их сама, изучала – и всегда с удовольствием – газету, принимала дам и поила их чаем, а первый колонист Эшли из своей раззолоченной рамы не без удовольствия на них поглядывал. Спальня на втором этаже была отведена Стюарту. Несмотря на то что ей приходилось подниматься на два марша выше, Маргарет предпочла спальню на третьем.
Там находилась ванная комната, дождевая вода подавалась в нее по трубам из большого открытого бака, установленного на крыше. Ванную строители выгородили на лестничной площадке, между комнатой Маргарет и той, где жили Гарден и Пегги.
Для семейства Трэдд ванная была роскошью. Для Занзи – спасением. Она уже состарилась, ей было тяжело таскать воду и выносить горшки. К газовому освещению она относилась куда прохладнее, чем Маргарет и дети, а к газовой плите на кухне приближалась с неизменным ужасом. Но Занзи всей душой одобряла водопровод и канализацию.
Стюарт вполне разделял ее чувства. Именно по водосточной трубе он и спускался из окна своей комнаты на улицу, когда домашние думали, что он уже крепко спит.
Этот «запасной выход» он обнаружил почти сразу. Он не прослужил в банке и недели, когда, к вящему изумлению Джимми Фишера, окликнул того в варьете «Виктория» как раз перед началом спектакля.
Чем сильнее Стюарт ненавидел свою службу в банке, тем чаще спускался ночью по трубе. А Джимми достаточно скоро ввел Стюарта в круг своих друзей и приобщил к более изощренным удовольствиям, нежели варьете. Стюарт начал курить, выпивать и утратил девственность. Вскоре он привык вести двойную жизнь.
Стюарт прекрасно понимал, что банковский служащий из него никудышный. К своему вящему стыду, он вполне отдавал себе отчет, что его давным-давно следовало выгнать и Эндрю Энсон держит его на работе только по доброте душевной. А Стюарт не мог ничего сделать как следует, да-да, именно это и говорил ему отец. Правда, Джимми Фишер утверждал прямо противоположное. Но Джимми уговаривал его нарушить закон. А Стюарт отказывался. И не один раз.
Но только до тех пор, пока Маргарет не потребовала, чтобы он попросил прибавки к жалованью.
В этот вечер Стюарт ответил Джимми согласием. А в следующее воскресенье встретился с ним в павильоне на Острове Пальм.
– Вот она, приятель, – усмехнулся Джимми. – Ну, что скажешь?
Стюарт не находил слов. На плотно утрамбованном прибоем песке красовалось чудо, которое он и не надеялся увидеть своими глазами. Длинное, низкое, роскошное, ослепительно блестящее на солнце. «Ролс-ройс», модель «серебряный призрак».
Джимми похлопал юношу по спине:
– Давай-давай. Проверь, на что этот красавец годится. Бьюсь об заклад, ты и представить себе не можешь. Очки на переднем сиденье.
Стюарт ступал по песку, как лунатик. Он читал о «серебряном призраке», видел его фотографии, но был совершенно не готов к встрече с реальностью – она превосходила все его ожидания. Он протянул к машине руки и с благоговением обошел ее, не смея дотронуться до сияющего металла. Потом открыл дверцу и осторожно опустился на кожаное сиденье. Затем провел пальцами по приборному щитку, взялся за рычаг переключения скоростей и наклонил голову к коробке передач, с наслаждением вслушиваясь в почти бесшумное перемещение шестеренок, собственной кожей ощущая плавность их движения.
Когда он нажал на стартер, двигатель сразу же заработал. Стюарт поднял голову, повернул лицо к солнцу. Он проверял мотор, и мотор работал в едином ритме с его сердцем.
– Ну все, парень попался, – объявил Джимми. – А он ее еще даже на ходу не пробовал. Что-то будет, когда он превысит сотню.
Сэм Раггс вышел откуда-то из тени:
– С хорошим водителем эта машина за две минуты обставит на десять миль все, у чего есть колеса. А с этим парнем за рулем, наверное, просто снимется с места и полетит. Я не знаю никого, кто бы так, как он, управлялся с автомобилями. Модель «Т» у него в руках мурлыкала, как «панда». А что он сделает из «призрака» – одному Богу известно.
В Южной Каролине уже приняли запрет на спиртное, а за год до него Восемнадцатую поправку. Сэм Раггс намеревался заняться импортом спиртных напитков. Продукция его перегонного куба приносила приличную прибыль, так оно было и так будет. И теперь он хотел освоить выездную торговлю. Конструкция у «роллс-ройса» была подходящая. Четыре ящика бутылок с товаром из лучших погребов Европы прекрасно умещались под его сиденьями. И последний потомок лучшей чарлстонской семьи будет развозить этот товар с настоящим шиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87