– Он летит! – закричала Гарден. Она выскочила из машины и стала смотреть в небо. Звезд не было видно, их затмили огни вокруг летного поля.
Потом звезды вдруг вновь зажглись. Только прожектора продолжали медленно описывать круги в ночном небе. На поле стало темно.
– Что это? – спросила Гарден. Она бросилась к ближайшему автомобилю, умоляя объяснить, что случилось.
– Не знаю, мадам, – ответил сидящий в машине американец. – Может быть, проверяли иллюминацию.
– Сколько сейчас времени?
– Четверть десятого.
Гарден, не забыв поблагодарить, медленно побрела назад к своей машине. Она не хотела верить, что Ла-Манш сделал то, чего не смог сделать Атлантический океан.
Элен похлопала ее по руке:
– Дорогая Гарден, даже в самые отчаянные моменты надо смотреть в лицо фактам. Это единственное, что никогда не подведет. Какие факты мы имеем? Отважный капитан благополучно пересек океан. У него достаточно горючего. Он опытный пилот. Он опаздывает. Это все, что нам известно.
– Но уже темно, а у него нет навигационных приборов, ведь предполагалось, что он прилетит днем.
– Ночью есть звезды. Люди ориентировались по звездам задолго до того, как изобрели приборы. Факты, Гарден, факты!
Они посидели молча. Изредка взлетала и рассыпалась огнями сигнальная ракета. Лаборд накрыл колени Элен пледом, становилось холодно.
Огни зажглись снова. Гарден затаила дыхание. Да, издалека доносился шум мотора. Они услышали радостные крики. Прожектора обшаривали небо.
– Я знала, – сказала Гарден, – я знала, что он сможет.
Элен перекрестилась и тихо пробормотала благодарственную молитву.
– Когда он приземлится, мы выйдем из машины, – сказала Гарден. – Я хочу видеть, как он выйдет из самолета. Хочу увидеть его лицо.
Вдруг огни снова погасли.
– Лаборд! – закричала Гарден.
Шофер уже бежал к административному зданию. Толпа громко застонала. Гарден твердо держалась фактов. И верила тому чувству, которое испытала днем в соборе Нотр-Дам. Когда Лаборд вернулся, она уже могла спокойно спросить, узнал ли он что-нибудь.
– Это другой самолет, мадам. Он не должен был садиться здесь. Но в восемь тридцать капитана Линдберга видели над Шербуром. Он приближается.
– Ах, как драматично! – хмыкнула Элен. – Ни за что на свете не согласилась бы пропустить такое.
– Мадам, вы слышите? Мотор. – Лаборд опустил стекло своего окна.
– Да, да, слышу. Ой, он становится тише!
Одновременно зажглись огни и взлетели в воздух сигнальные ракеты. Элен и Гарден прикрыли глаза ладонями Гарден дергала ручку дверцы.
– Наконец-то, – сказала она. Открыв дверцу, она услышала рев, словно самолет пикировал на них. Лаборд втолкнул Гарден обратно, пока она не успела выйти. Гарден оглянулась.
– Боже милосердный! – ахнула Элен.
Толпа с радостными криками мчалась через летное поле. Люди опрокинули заграждения, отбросили солдат и полицию. Это было как приливная волна. Лаборда подхватило и унесло прочь промчавшейся мимо толпой, которая окружила маленький серебристый самолетик, остановившийся в ста пятидесяти ярдах от машины.
– Как удачно, что я захватила с собой фляжку бренди, – сказала Элен. – Кто знает, когда теперь вернется наш шофер.
– Элен, он сделал это, он без посадки перелетел через океан! Смотри, его несут на плечах. Только послушай, как они радуются! Мне тоже хочется кричать.
– Ну так и кричи.
Гарден опустила окно. Дверцу нельзя было открыть из-за плотной толпы возбужденных, радостно кричащих мужчин и женщин. Она высунула голову из окна и присоединилась к всеобщему ликованию:
– Линди! Линди! Браво! Браво!
Когда Линдберга унесли и возбужденная толпа начала расходиться, Лаборд вернулся к машине. Кепи было потеряно, рукав порван.
– С вами все в порядке, Лаборд?
– В полном порядке, мадам.
Среди еще оставшихся на летном поле людей, спотыкаясь, двигалась цепочка официальных представителей в цилиндрах, они выглядели такими же потрепанными, как Лаборд. Солидного господина с орденской лентой через плечо притиснули к дверце машины.
– Тысяча извинений, – произнес он, касаясь шляпы рукой в белой перчатке. Вдруг глаза его широко раскрылись. – Элен, что ты здесь делаешь?
– Приятно провожу время, Мариус. Было так интересно. Ну а теперь возвращайся к своим министерским обязанностям. Твои коллеги ждут тебя.
Всю дорогу домой мадемуазель Лемуан тихо посмеивалась. Гарден открыто хихикала.
80
– Дорогая Гарден, – сказала Элен на следующий день, – вчера я была очень довольна тобой. Я была очень довольна полученными впечатлениями, но еще больше тобой. И как только ты перестанешь смотреть в окно, объясню почему. О чем ты думаешь?
– О Скае, о том, как мне хотелось, чтобы он был там. Знаешь, он же тоже водит самолет. Он бы гораздо лучше меня понял, что сделал Линдберг, что он думал и чувствовал.
Мадемуазель Лемуан подумала, что такое весьма маловероятно, но вслух этого не произнесла, только сказала:
– Но его там не было. Это факт. Другой факт: ты была увлечена, строила планы, выполняла их; ты попала туда. Вместе со мной, но это не имеет значения. Ты сделала все необходимое. Одна. Ты получила удовольствие, и ты рада, что сделала это. Судя по тому, что ты мне рассказала, ты даже осознала себя американкой. Милейший капитан Линдберг пробудил в тебе первые проблески самосознания. Ты поняла, что ты американка, что у тебя есть свои интересы, что ты способна их осуществлять и что процесс осуществления может быть интересен и сам по себе.
Вот по этому пути тебе и надо теперь идти. Ты должна понять, кто ты такая. Американка. Да, а кто же еще? Ты должна определить себя как личность. Мы долго говорили о твоей жизни, и могу сказать, что я увидела. Девушку, а потом молодую женщину, которая делала, что ей говорят, что делают все, которую окружающие тащили за собой, как толпа твоего шофера. Ты всегда была частичкой и никогда целым. Ты была творением своей матери, потом мужа, потом так называемых друзей. Ты видела себя сквозь призму их желаний и мнений. Теперь ты должна научиться смотреть собственными глазами. В тебе начал просыпаться разум, возникать интерес, собираться знания. Используй все это и создай из себя человека, которого ты уважаешь, чье общество тебе приятно. Начало положено. Так и продолжай, но трудись изо всех сил. Гарден кивнула, потом нахмурилась:
– Я понимаю тебя. Во всяком случае, думаю, что понимаю. Я, несомненно, чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было. Теперь, когда я многому учусь и многое замечаю, я чувствую, что сама распоряжаюсь своей жизнью. Знаешь, Элен, я никогда не вернусь к тому, что было раньше. Та жизнь была такой пустой. Но я не понимаю, как, поняв себя, смогу вернуть Ская. Когда ты научишь меня, как это сделать?
– Дитя мое, я уже давно научила тебя. Это как раз нетрудно. Самое трудное ты уже сделала. Ты переключила внимание на окружающий мир и поняла, что это стоило сделать. Начав, ты продолжишь. Это сделает тебя гораздо интереснее. Сегодня двадцать второе мая. Уходи. Изучай себя, как изучала Париж и книги. Возвращайся через месяц, и, если как следует постараешься, мы будем готовы к последнему уроку.
– Но, Элен, это же будет больше двух месяцев, а сколько потребуется еще? Ты ведь сказала, что за два месяца сделала все для юной жены своего покровителя.
– Да, но она была француженка. Ей не надо было отучаться от дурных привычек.
Элен Лемуан едва узнала молодую женщину, появившуюся у нее через месяц. Гарден была в простой белой блузке и черной юбке; в волосах, постриженных коротко, как у мальчика, смешивались золотые и рыжие пряди.
– Мой Бог! – ахнула Элен.
– Ужасно, правда? – весело отозвалась Гарден. – Меня остановили пять проституток – предлагали лесбийскую любовь. Я просто не могла больше носить эти тюрбаны.
– Когда волосы отрастут, будет настоящий пожар, – сказала Элен. – Если бы у меня были такие волосы, я стала бы императрицей всея Руси. Или Китая. Любой страны на выбор. Садись же, моя девочка. Я вижу, ты с корзинкой. Что же ты мне принесла?
– Лесную землянику. Сейчас не сезон. Это потруднее, чем достать оранжерейный виноград, но я же не француженка.
– У тебя стал острый язычок. Будь с ним поаккуратнее.
– Это только чтобы посмеяться. Я видела многое, над чем можно посмеяться, и очень много озорничала. Я ужасно дразнила бедную мисс Трейджер, разговаривала сама с собой, резала волосы. Она думает, что я уже схожу с ума.
– Так и докладывает?
– Какая ты умная, Элен. Да, это я тоже поняла. Никак не могу понять, за что принчипесса меня так ненавидит, да это и не важно. Ее ненависть – факт, ко мне она не имеет никакого отношения, разве что заставляет быть осторожной.
– Ты многому выучилась. Я довольна. Мы можем продолжать. Объясни только, почему ты так странно одета и что у тебя висит на шее?
– Я так одета потому, что поправилась и мои платья не годятся. А ходить по модельерам не хотелось, я была слишком занята. Поэтому остановила на улице изящно одетую девушку и спросила, где она покупает одежду. Она порекомендовала мне магазин на левом берегу Сены.
– А кость на ней тоже была? И перо?
Гарден рассмеялась, коснувшись ожерелья:
– Это мне подарили как амулет от дурного глаза. И еще те самые бусы, которые были на мне, когда мы познакомились.
Элен быстро перекрестилась три раза.
– Не беспокойся, – сказала Гарден. – Я тоже хожу в церковь. Американскую церковь, протестантскую, но Бог-то один, Элен.
– Твой талисман… он очень необычен.
– Это часть моего прошлого, часть того, что создало меня. Хочешь услышать, что я поняла о себе?
– Я это уже знаю. Теперь, когда ты это сделала, продолжим наши занятия. Я должна заработать свою землянику. Что ты поняла о своем Скае? Или ты была слишком занята, чтобы думать о нем?
– Я поняла, что ему нужны новые впечатления, перемены, движение. Ему все быстро надоедает.
– Ты превосходная ученица, Гарден. Должно быть, у тебя в роду были французы. Ты уже составила план?
– Я не могу сделать это одна. Я пыталась придумать что-нибудь новое, что мы могли бы сделать вместе и до чего Скай никогда не додумается, но у меня не очень-то получается. Ночные клубы везде одинаковы, так что путешествия вряд ли помогут.
– Нет. Хотя теперь ты сможешь получать от них удовольствие. Отгадка в тебе самой. Теперь, когда ты личность, да еще личность, которую сумела понять, создавай новую Гарден, которую никто не знает. Гарден, которая ни на кого не похожа, в которой есть тайна и страсть, вечно изменяющуюся Гарден. Ты должна играть роль.
Гарден нахмурилась:
– Боже мой, Элен, я всю жизнь играла какую-то роль. Теперь, когда с этим покончено, ты хочешь, чтобы я снова начала играть. Нет, я не хочу.
– Какая ты бестолковая! Ты же сама создаешь свою роль и сама ее играешь. Это искусство – как искусство готовить. Ты – шеф-повар, твоя роль – суфле. А если ты путаешь себя с яйцом, то твоя жизнь и превращается в такую неразбериху, какой она была раньше. Ты хочешь этого человека. Ты понимаешь, что ему нужно. Удовлетвори его нужды – и он твой.
– Это звучит так расчетливо.
– Это так и есть. Если тебе повезет и ты будешь правильно себя вести, то сможешь очаровать его настолько, что он захочет узнать ту Гарден, которая скрывается под маской. Вот тогда можно бросить играть.
– Мне еще долго придется работать…
– Ты выводишь меня из терпения. Неужели ты еще не поняла, что брак – это самая трудная работа? В нем не бывает выходных по вторникам.
– Ты поможешь мне создать эту роль – пленительной, очаровательной Гарден?
– А чем же я занимаюсь? Я уже дала тебе основу: арматуру дисциплины, инструменты пробуждающихся чувств. Замысел, рисунок должны быть твои собственные. Всегда помни, что они должны привлекать внимание, но ни в коем случае не скандальное, и к тому же должны быть неповторимы. Ты должна быть желанна для всех, доступна для него, но никогда не должна стать его собственностью.
– Разве я тебя больше не увижу?
– Разумеется, увидишь. Ты мне интересна. Я научила тебя быть интересной. Уверена, что мы по-прежнему будем друзьями.
– Теперь ты позволишь мне купить картины Трэдда?
Элен улыбнулась:
– Ты выполнила обещание? Ничего не сказала Бесс?
– Ничего. Я же дала слово. Но мне так хочется все ей рассказать. Для нее эти картины так много значат!
– Ну так она их получит. Все, кроме одной. Свой портрет я сохраню. Сходство невелико, но я снисходительна по характеру. Пойдем, я тебе их покажу.
Все картины были пейзажами, по большей части уличными зарисовками.
– Они путешествовали, – объяснила Элен, – а когда Трэдд начал рисовать, то изображал запомнившееся лучше всего. Гарри возил его повсюду – Англия, Шотландия, скалистые островки, овцы и свитера. Потом Скандинавия, континент, средиземноморские острова, разумеется, Греция и Северная Африка. Из Египта они караваном, отправились через пустыню в Персию, Константинополь, Бангкок, Бенарес. Не помню всех стран. Некоторые узнаю на картинах. Вот это, должно быть, Россия – луковичный купол и снег.
Гарден рассматривала полотна, расположенные на полу в большой студии со стеклянным потолком.
– Они неважно написаны, правда?
– Достаточно плохо. Я вижу, ты походила по музеям. Но он был совсем молод.
– Он когда-нибудь продавал их?
– Гарден, он считал себя художником, а не любителем.
– Бедняга Трэдд, он, должно быть, был ужасно разочарован.
– Почему? Он их все продал. И за вполне приличную по тем временам цену.
– Не понимаю… Или понимаю? Их купила ты?
– Да, но он об этом не знал. У меня есть друг, владелец художественной галереи, весьма популярной. Он все и устроил. Даже хранил их у себя, пока Трэдд не уехал.
– Ты замечательный человек, Элен.
– Это правда. Я хочу кое-что предложить. Все картины – это, пожалуй, слишком. Становится заметно, как он повторяется. Может быть, лучше отобрать для Бесс три или четыре и забыть о существовании остальных?
– Думаю, так будет лучше… Но я не вижу твоего портрета.
– Вон там, висит над столом. Гарден подошла поближе:
– Элен, но это же ню!
– Совершенно верно.
– Ты позировала Трэдду обнаженной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87