https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-vysokim-bachkom/
на марши в военное время большой спрос.
Вольфганг положил три симфонии в небольшой сейф, где хранил самые дорогие сердцу вещи. Он бросил на них прощальный взгляд, так смотрят на любимого друга, которого опускают в могилу, и слезы закапали на партитуру, оставляя куда больше помарок, чем когда он писал и делал исправления.
Последовав совету Артариа, Вольфганг стал писать марши: они охотно покупались, а деньги были крайне нужны.
Станци жаловалась, что его обирают, ведь это меньше десятой доли того, что достается за марши Артариа. Но Вольфганг не мог воевать с издателем. На споры и борьбу требовались силы, а он берег остаток сил для работы. Да и вряд ли он чего-нибудь добился бы. Артариа давал понять, будто и так делает ему большое одолжение.
15 декабря Иосиф II, уже десять дней как вернувшийся с поля боя, почтил своим присутствием представление «Дон-Жуана». Это был последний спектакль сезона, и императору захотелось посмотреть, что да Понте удалось сделать из легенды.
Вольфганга, дирижировавшего оркестром, после спектакля пригласили в королевскую ложу. Он не знал, чего ожидать. Бонно скончался, но Моцарту не предложили места капельмейстера: императорским капельмейстером стал Сальери. Да Понте опередил его и сидел уже в ложе, может, это и хорошее предзнаменование – поэта Вольфганг встретил впервые за много месяцев. Но по правую руку от Иосифа сидел Розенберг, а вот это ничего хорошего не предвещало.
За время войны Иосиф сильно состарился, отметил про себя Вольфганг, и взгляд у императора был рассеянный.
– Розенберг доложил мне, что «Дон-Жуан» не нравится публике. В Вене он провалился. Ни одно из пятнадцати представлений не дало полного сбора, – сказал Иосиф.
– Ваше величество, а какая опера последнее время давала полный сбор? Вы же знаете, идет война, – заметил да Понте.
– Знаю. Я закрыл бы итальянскую оперу, если бы не ваши уговоры.
– Ваше величество, публике не понравился «Дон-Жуан» потому, что она идет в театр с целью посмеяться, а вместо этого ей преподносят одни мучения и мрак, – вставил Розенберг. – История Дон-Жуана забавна, и только. А Моцарт изо всех сил старался придать ей серьезность, и получилось непристойно и бессмысленно.
Вольфганг спросил:
– Ваше величество, а что думаете об опере вы?
– Музыка красива. Красивее, чем в «Фигаро».
– Значит, вам нравится «Дон-Жуан», ваше величество? Вы одобряете оперу?
– Мне она нравится, Моцарт. А одобряю ли я, это другой вопрос.
– Ваше величество, мы ведь писали оперу прежде всего для вас, – сказал да Понте.
– И поставили сначала в Праге. «Дон-Жуан» не для Вены, Моцарт. Ваша музыка не по зубам венцам.
– В таком случае, ваше величество, дадим им время ее пережевать.
– Нет, опера – слишком дорогое удовольствие. Мы должны думать в первую очередь о войне.
– Я тоже сделал свой вклад, ваше величество.
– Да, ваша боевая песня принесла пользу империи.
– Что же вы мне посоветуете, ваше величество?
– Вы имели бы больше успеха, если бы сочиняли музыку попроще, приятные, легко запоминающиеся мелодии, чтобы все их могли напевать.
– Я постараюсь, ваше величество.
– Прекрасно. Я собираюсь дать ряд балов-маскарадов для поднятия духа своих подданных. Сочините для них подходящую танцевальную музыку, и мы будем вами вполне довольны.
С этим император удалился, все так же в сопровождении Розенберга.
– Да Понте, в чем же дело, почему он вдруг так ополчился на оперу? – спросил Вольфганг.
– На войне дела идут плохо. А во Франции начались восстания, хотя здесь об этом стараются помалкивать и винят во всем его сестрицу, что огорчает императора. Французы говорят, что сумасбродства Марии Антуанетты и бесхарактерность ее супруга превратили Францию в австрийскую колонию.
– Неужели мы и за нее будем воевать?
– Трудно сказать. Но забот у Иосифа немало. Только вы не беспокойтесь, я сумею его уговорить, он еще закажет нам новую оперу.
Вольфганг уже привык ничего хорошего не ждать и потому не поверил да Понте. Он так и не рассказал императору о своих трех симфониях. Какая разница, думал он, ничего бы не изменилось.
85
Основным источником дохода стали деньги, которые платил ему ван Свитен за переложение гонделевских ораторий «Апис и Галатея» и «Мессия» дли концертов, устраиваемых дворянским обществом любителей классической музыки. Вольфганг аранжировал оратории Генделя без особой охоты: хотя мощь генделевской музыки и принципы ее развития по-прежнему восхищали его, но оратории казались ему недостаточно драматичными. Однако полученные от барона гульдены позволили им переехать на другую квартиру. Как только Констанца поправилась, и Карл Томас вернулся домой, они переселились в центр Вены, поближе к музыкальному миру. Вольфганг снял второй этаж дома на Юденплац, по соседству с тем домом, где они когда-то жили у Ветцлара.
И вот теперь, в начале апреля 1789 года, Вольфганг стоял в дверях своей новой музыкальной комнаты с таким взволнованным видом, будто получил заказ на оперу, и говорил Констанце:
– Князь Карл Лихновский предложил мне поехать с ним в Берлин, где он хочет представить меня новому прусскому королю Фридриху Вильгельму.
– Наследнику Фридриха Великого? Он тоже любит музыку?
– Он прекрасный виолончелист, Станци, и страстный любитель музыки.
– И по этому случаю он даст тебе один-два заказа. Разве такая помощь тебе нужна?
– А вдруг он предложит мне место придворного капельмейстера? Лихновский знаком с королем и говорит, что тот отзывался обо мне благосклонно.
– И ты покинешь Вену?
– Разумеется, если мне предложат хорошее жалованье. А по словам Лихновского, Фридрих Вильгельм гораздо щедрее платит музыкантам, нежели Иосиф.
Таким оживленным Вольфганг давно не был, подавленное настроение как рукой сняло. И все-таки Констанца спросила:
– А ты не боишься? Ведь турки уже под стенами Белграда и во Франции восстание. К тому же пруссаки как-никак наши враги.
– Были. А теперь Иосиф в восторге от их деловитости. И Лихновский едет в собственной карете. Путешествие обойдется мне совсем недорого. Ты же знаешь, его теща Вильгельмина Тун – мой лучший друг.
– Где же она была все последние месяцы, когда ты так нуждался в помощи?
– Денег у нее просить неудобно. А вот таким путем она готова мне помочь.
Констанца помолчала, а потом призналась:
– Вольфганг, я снова беременна.
Вопреки ее ожиданию Вольфганг, вместо того чтобы проявить беспокойство, нежно обнял ее и воскликнул:
– Чудесно! Как давно, Станци?
– Три месяца.
– Прекрасно! Я вернусь задолго до родов. И с деньгами, которых хватит на все. Или с назначением на новое место, где мы сможем жить прилично. Лихновский хочет сам представить меня Фридриху Вильгельму.
Констанца больше не пыталась его отговаривать. Мысль повидать Дрезден, Лейпциг, Берлин – города, где он никогда раньше не бывал, – влила в него новые силы. На дорожные расходы пришлось одолжить сотню гульденов у брата масона Гофдемеля, но Вольфганг твердо верил, что предпринимаемый им рискованный шаг сулит удачу.
Лихновский оказался приятнейшим попутчиком. Брат Вольфганга по масонской ложе и его бывший ученик был одного с ним возраста, беззаботный, красивый, благожелательный человек, а в такой роскошной карете Вольфганг уже и не помнил, когда ездил. Все было так, как в те счастливые времена, когда он путешествовал с Папой и считался баловнем всей Европы.
В Дрездене его пригласили выступить при дворе курфюрста Фридриха Августа III Саксонского, что считалось большой честью, потому что сей монарх редко удостаивал своим вниманием заезжих музыкантов. Выступление Моцарта было встречено бурными аплодисментами, и ему заплатили сотню дукатов и подарили великолепную серебряную табакерку.
А затем он вместе с Лихновским был приглашен на завтрак к русскому послу князю Белосельскому-Белозерскому, большому меломану. После завтрака посол предложил Вольфгангу состязаться в игре на органе, и фортепьяно со знаменитым дрезденским виртуозом Вильгельмом Геслером. Хотя Вольфганг уже много лет не играл на органе, отказаться от такого предложения было неразумно.
Превзойти Геслера ему не стоило никакого труда, даже в игре на органе, потому что органист Геслер был довольно бесцветный, а в игре на фортепьяно был скорее подражателем, и выступление Вольфганга встретили гораздо восторженнее.
Он слышал, как посол сказал Лихновскому:
– Господин Моцарт просто прелесть, остроумный, любезный, он может служить украшением любого двора.
Вольфганг подошел к послу и предложил:
– Ваше сиятельство, я счел бы за честь выступить перед русской императрицей. Я слышал, она большой знаток музыки.
– Это действительно так, господин Моцарт. Только императрица предпочитает итальянскую музыку.
И тут Лихновский дал знак Моцарту, что пора уходить.
В Лейпциге Вольфгангу привелось увидеть орган в церкви св. Томаса, где в свое время, будучи лютеранским кантором, Себастьян Бах играл и сочинял свою музыку. И когда теперешний кантор Иоганн Долес, ученик Баха, узнал, что Вольфганг Моцарт пришел отдать дань уважения его учителю, он встретил Вольфганга как самого почетного гостя и попросил сыграть на органе.
– Орган в прекрасном состоянии, господин капельмейстер! Мы заботимся о нем, как заботился сам Бах. Весь Лейпциг и лютеранская Германия будут с благоговением вспоминать, как один великий композитор почтил память другого великого композитора.
Вольфганг колебался. Победа над Геслером, правда, досталась ему легко, но он уже так давно забросил орган, а Бах был одним из немногих органистов, внушавших ему искреннее восхищение. Но Долеес не слушая никаких отговорок, подвел Вольфганга к месту, где когда-то восседал Бах.
Вспоминая музыку Баха и все, чему он у него научился, Вольфганг начал импровизировать на тему баховского хорала, а Долее стоял у него за спиной, закрыв глаза, одобрительно кивал головой и в упоении приговаривал:
– Какое изумительное туше, какое мастерство! Можно подумать, сам Иоганн Себастьян Бах восстал из мертвых.
Перед тем как уехать в Потсдам, Вольфганг пообещал Долесу вернуться в Лейпциг и дать открытый концерт, где он выступит солистом.
К своему удивлению и разочарованию, он не смог добиться аудиенции у Фридриха Вильгельма. Лихновский уверял его, что это проще простого, но прошла неделя, а никаких вестей от прусского двора не поступало. Тогда Лихновский пообещал устроить ему аудиенцию в Берлине в следующем месяце. Сейчас им надо вернуться в Лейпциг, заявил князь, там Вольфганг на одном концерте сможет много заработать. Лихновский, кроме того, срочно нуждался в сотне гульденов.
– Надо сменить лошадей, тогда мы с удобствами доберемся до Лейпцига. Как-никак до него шестьдесят четыре мили, – объяснил князь.
Отказать зятю Вильгельмины Тун Вольфганг не мог. Но когда он отдал князю сотню гульденов – тот брал не взаймы, – в кармане осталось всего ничего. А по прибытии в Лейпциг Лихновский отправился в свое имение в Силезию.
Боясь застрять в незнакомом городе, Вольфганг в то же время не мог решить, то ли ехать в Берлин, то ли вернуться домой. В начале поездки он получил от Станци два письма, но вот уже несколько недель она молчала, и Вольфганг сильно беспокоился. Лихновский до своего исчезновения говорил Вольфгангу: надо быть идиотом, чтобы беспокоиться из-за такого пустяка. Столь знаменитый маэстро, как Моцарт, может брать любовниц направо и налево. Но Вольфганг скучал по Станци и ни в ком другом не нуждался. Он уже совсем собрался ехать в Вену, когда Долес сообщил, что в его пользу в большом концертном зале Лейпцига устраивается праздничный концерт. Билеты продавались по одному гульдену, и Долесне сомневался: при такой скромной цене зал будет полон.
Кантор попросил Моцарта дирижировать оркестром, выражая этим и желание музыкантов. На репетиции Вольфганг сказал Долесу:
– Музыканты считают, будто придают огня моей музыке, убыстряя темп, но они ошибаются. Если вещь написана без огня, быстрый темп не поможет.
Однако первой частью своей Хаффнеровской симфонии композитор дирижировал в очень ускоренном темпе. И Долес понял, с какой целью он это делает. Едва исполнив двадцать тактов, оркестр стал отставать. Вольфганг вдруг остановился, объяснил музыкантам их ошибку и снова начал дирижировать. Он прилагал все усилия к тому, чтобы музыканты играли как можно быстрее, и отстукивал ногой такт с таким усердием, что тонкая металлическая пряжка па его туфле треснула и мелкие кусочки полетели в оркестр. Вольфганг, не обратив на это внимания, крикнул: «Апсога!» – и начал снова все в том же темпе.
Музыканты, не на шутку рассерженные на этого маленького бледного человечка, который совсем загонял их, принялись за дело всерьез, и первая часть была исполнена безукоризненно. Долее заметил, что после этого Вольфганг стал дирижировать в нормальном темпе. Ему хотелось вернуть благорасположение музыкантов, однако так, чтобы это было не в ущерб достигнутым с таким трудом результатам. Под конец репетиции он похвалил оркестр и прибавил:
– Если господа музыканты сумеют играть на концерте не хуже, чем сегодня, публика не будет обманута в своих надеждах.
Позднее он сознался Долесу:
– Это вовсе не было капризом с моей стороны. Я заметил, что большинство музыкантов – люди пожилые, не поддай я им жару, они все время тащились бы в хвосте. Стоило им, однако, на меня разозлиться, и они не пожалели усилий и доказали свое умение.
Всю программу оркестр провел в требуемом темпе а безупречно аккомпанировал солисту в его трудных фортепьянных концертах.
Вольфганг не сомневался, что составленная им программа понравится публике. В нее входили две симфонии – Хаффнеровская и Пражская и два концерта для фортепьяно – си-бемоль мажор и ре мажор, только что законченный.
Но, несмотря на восторженный прием, Вольфганг увидел, что зал неполон. Поэтому в антракте, когда ему сообщили, что многие любители музыки, не имевшие возможности уплатить гульден за билет, толпятся возле театра, горя желанием приветствовать композитора после концерта, Вольфганг сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Вольфганг положил три симфонии в небольшой сейф, где хранил самые дорогие сердцу вещи. Он бросил на них прощальный взгляд, так смотрят на любимого друга, которого опускают в могилу, и слезы закапали на партитуру, оставляя куда больше помарок, чем когда он писал и делал исправления.
Последовав совету Артариа, Вольфганг стал писать марши: они охотно покупались, а деньги были крайне нужны.
Станци жаловалась, что его обирают, ведь это меньше десятой доли того, что достается за марши Артариа. Но Вольфганг не мог воевать с издателем. На споры и борьбу требовались силы, а он берег остаток сил для работы. Да и вряд ли он чего-нибудь добился бы. Артариа давал понять, будто и так делает ему большое одолжение.
15 декабря Иосиф II, уже десять дней как вернувшийся с поля боя, почтил своим присутствием представление «Дон-Жуана». Это был последний спектакль сезона, и императору захотелось посмотреть, что да Понте удалось сделать из легенды.
Вольфганга, дирижировавшего оркестром, после спектакля пригласили в королевскую ложу. Он не знал, чего ожидать. Бонно скончался, но Моцарту не предложили места капельмейстера: императорским капельмейстером стал Сальери. Да Понте опередил его и сидел уже в ложе, может, это и хорошее предзнаменование – поэта Вольфганг встретил впервые за много месяцев. Но по правую руку от Иосифа сидел Розенберг, а вот это ничего хорошего не предвещало.
За время войны Иосиф сильно состарился, отметил про себя Вольфганг, и взгляд у императора был рассеянный.
– Розенберг доложил мне, что «Дон-Жуан» не нравится публике. В Вене он провалился. Ни одно из пятнадцати представлений не дало полного сбора, – сказал Иосиф.
– Ваше величество, а какая опера последнее время давала полный сбор? Вы же знаете, идет война, – заметил да Понте.
– Знаю. Я закрыл бы итальянскую оперу, если бы не ваши уговоры.
– Ваше величество, публике не понравился «Дон-Жуан» потому, что она идет в театр с целью посмеяться, а вместо этого ей преподносят одни мучения и мрак, – вставил Розенберг. – История Дон-Жуана забавна, и только. А Моцарт изо всех сил старался придать ей серьезность, и получилось непристойно и бессмысленно.
Вольфганг спросил:
– Ваше величество, а что думаете об опере вы?
– Музыка красива. Красивее, чем в «Фигаро».
– Значит, вам нравится «Дон-Жуан», ваше величество? Вы одобряете оперу?
– Мне она нравится, Моцарт. А одобряю ли я, это другой вопрос.
– Ваше величество, мы ведь писали оперу прежде всего для вас, – сказал да Понте.
– И поставили сначала в Праге. «Дон-Жуан» не для Вены, Моцарт. Ваша музыка не по зубам венцам.
– В таком случае, ваше величество, дадим им время ее пережевать.
– Нет, опера – слишком дорогое удовольствие. Мы должны думать в первую очередь о войне.
– Я тоже сделал свой вклад, ваше величество.
– Да, ваша боевая песня принесла пользу империи.
– Что же вы мне посоветуете, ваше величество?
– Вы имели бы больше успеха, если бы сочиняли музыку попроще, приятные, легко запоминающиеся мелодии, чтобы все их могли напевать.
– Я постараюсь, ваше величество.
– Прекрасно. Я собираюсь дать ряд балов-маскарадов для поднятия духа своих подданных. Сочините для них подходящую танцевальную музыку, и мы будем вами вполне довольны.
С этим император удалился, все так же в сопровождении Розенберга.
– Да Понте, в чем же дело, почему он вдруг так ополчился на оперу? – спросил Вольфганг.
– На войне дела идут плохо. А во Франции начались восстания, хотя здесь об этом стараются помалкивать и винят во всем его сестрицу, что огорчает императора. Французы говорят, что сумасбродства Марии Антуанетты и бесхарактерность ее супруга превратили Францию в австрийскую колонию.
– Неужели мы и за нее будем воевать?
– Трудно сказать. Но забот у Иосифа немало. Только вы не беспокойтесь, я сумею его уговорить, он еще закажет нам новую оперу.
Вольфганг уже привык ничего хорошего не ждать и потому не поверил да Понте. Он так и не рассказал императору о своих трех симфониях. Какая разница, думал он, ничего бы не изменилось.
85
Основным источником дохода стали деньги, которые платил ему ван Свитен за переложение гонделевских ораторий «Апис и Галатея» и «Мессия» дли концертов, устраиваемых дворянским обществом любителей классической музыки. Вольфганг аранжировал оратории Генделя без особой охоты: хотя мощь генделевской музыки и принципы ее развития по-прежнему восхищали его, но оратории казались ему недостаточно драматичными. Однако полученные от барона гульдены позволили им переехать на другую квартиру. Как только Констанца поправилась, и Карл Томас вернулся домой, они переселились в центр Вены, поближе к музыкальному миру. Вольфганг снял второй этаж дома на Юденплац, по соседству с тем домом, где они когда-то жили у Ветцлара.
И вот теперь, в начале апреля 1789 года, Вольфганг стоял в дверях своей новой музыкальной комнаты с таким взволнованным видом, будто получил заказ на оперу, и говорил Констанце:
– Князь Карл Лихновский предложил мне поехать с ним в Берлин, где он хочет представить меня новому прусскому королю Фридриху Вильгельму.
– Наследнику Фридриха Великого? Он тоже любит музыку?
– Он прекрасный виолончелист, Станци, и страстный любитель музыки.
– И по этому случаю он даст тебе один-два заказа. Разве такая помощь тебе нужна?
– А вдруг он предложит мне место придворного капельмейстера? Лихновский знаком с королем и говорит, что тот отзывался обо мне благосклонно.
– И ты покинешь Вену?
– Разумеется, если мне предложат хорошее жалованье. А по словам Лихновского, Фридрих Вильгельм гораздо щедрее платит музыкантам, нежели Иосиф.
Таким оживленным Вольфганг давно не был, подавленное настроение как рукой сняло. И все-таки Констанца спросила:
– А ты не боишься? Ведь турки уже под стенами Белграда и во Франции восстание. К тому же пруссаки как-никак наши враги.
– Были. А теперь Иосиф в восторге от их деловитости. И Лихновский едет в собственной карете. Путешествие обойдется мне совсем недорого. Ты же знаешь, его теща Вильгельмина Тун – мой лучший друг.
– Где же она была все последние месяцы, когда ты так нуждался в помощи?
– Денег у нее просить неудобно. А вот таким путем она готова мне помочь.
Констанца помолчала, а потом призналась:
– Вольфганг, я снова беременна.
Вопреки ее ожиданию Вольфганг, вместо того чтобы проявить беспокойство, нежно обнял ее и воскликнул:
– Чудесно! Как давно, Станци?
– Три месяца.
– Прекрасно! Я вернусь задолго до родов. И с деньгами, которых хватит на все. Или с назначением на новое место, где мы сможем жить прилично. Лихновский хочет сам представить меня Фридриху Вильгельму.
Констанца больше не пыталась его отговаривать. Мысль повидать Дрезден, Лейпциг, Берлин – города, где он никогда раньше не бывал, – влила в него новые силы. На дорожные расходы пришлось одолжить сотню гульденов у брата масона Гофдемеля, но Вольфганг твердо верил, что предпринимаемый им рискованный шаг сулит удачу.
Лихновский оказался приятнейшим попутчиком. Брат Вольфганга по масонской ложе и его бывший ученик был одного с ним возраста, беззаботный, красивый, благожелательный человек, а в такой роскошной карете Вольфганг уже и не помнил, когда ездил. Все было так, как в те счастливые времена, когда он путешествовал с Папой и считался баловнем всей Европы.
В Дрездене его пригласили выступить при дворе курфюрста Фридриха Августа III Саксонского, что считалось большой честью, потому что сей монарх редко удостаивал своим вниманием заезжих музыкантов. Выступление Моцарта было встречено бурными аплодисментами, и ему заплатили сотню дукатов и подарили великолепную серебряную табакерку.
А затем он вместе с Лихновским был приглашен на завтрак к русскому послу князю Белосельскому-Белозерскому, большому меломану. После завтрака посол предложил Вольфгангу состязаться в игре на органе, и фортепьяно со знаменитым дрезденским виртуозом Вильгельмом Геслером. Хотя Вольфганг уже много лет не играл на органе, отказаться от такого предложения было неразумно.
Превзойти Геслера ему не стоило никакого труда, даже в игре на органе, потому что органист Геслер был довольно бесцветный, а в игре на фортепьяно был скорее подражателем, и выступление Вольфганга встретили гораздо восторженнее.
Он слышал, как посол сказал Лихновскому:
– Господин Моцарт просто прелесть, остроумный, любезный, он может служить украшением любого двора.
Вольфганг подошел к послу и предложил:
– Ваше сиятельство, я счел бы за честь выступить перед русской императрицей. Я слышал, она большой знаток музыки.
– Это действительно так, господин Моцарт. Только императрица предпочитает итальянскую музыку.
И тут Лихновский дал знак Моцарту, что пора уходить.
В Лейпциге Вольфгангу привелось увидеть орган в церкви св. Томаса, где в свое время, будучи лютеранским кантором, Себастьян Бах играл и сочинял свою музыку. И когда теперешний кантор Иоганн Долес, ученик Баха, узнал, что Вольфганг Моцарт пришел отдать дань уважения его учителю, он встретил Вольфганга как самого почетного гостя и попросил сыграть на органе.
– Орган в прекрасном состоянии, господин капельмейстер! Мы заботимся о нем, как заботился сам Бах. Весь Лейпциг и лютеранская Германия будут с благоговением вспоминать, как один великий композитор почтил память другого великого композитора.
Вольфганг колебался. Победа над Геслером, правда, досталась ему легко, но он уже так давно забросил орган, а Бах был одним из немногих органистов, внушавших ему искреннее восхищение. Но Долеес не слушая никаких отговорок, подвел Вольфганга к месту, где когда-то восседал Бах.
Вспоминая музыку Баха и все, чему он у него научился, Вольфганг начал импровизировать на тему баховского хорала, а Долее стоял у него за спиной, закрыв глаза, одобрительно кивал головой и в упоении приговаривал:
– Какое изумительное туше, какое мастерство! Можно подумать, сам Иоганн Себастьян Бах восстал из мертвых.
Перед тем как уехать в Потсдам, Вольфганг пообещал Долесу вернуться в Лейпциг и дать открытый концерт, где он выступит солистом.
К своему удивлению и разочарованию, он не смог добиться аудиенции у Фридриха Вильгельма. Лихновский уверял его, что это проще простого, но прошла неделя, а никаких вестей от прусского двора не поступало. Тогда Лихновский пообещал устроить ему аудиенцию в Берлине в следующем месяце. Сейчас им надо вернуться в Лейпциг, заявил князь, там Вольфганг на одном концерте сможет много заработать. Лихновский, кроме того, срочно нуждался в сотне гульденов.
– Надо сменить лошадей, тогда мы с удобствами доберемся до Лейпцига. Как-никак до него шестьдесят четыре мили, – объяснил князь.
Отказать зятю Вильгельмины Тун Вольфганг не мог. Но когда он отдал князю сотню гульденов – тот брал не взаймы, – в кармане осталось всего ничего. А по прибытии в Лейпциг Лихновский отправился в свое имение в Силезию.
Боясь застрять в незнакомом городе, Вольфганг в то же время не мог решить, то ли ехать в Берлин, то ли вернуться домой. В начале поездки он получил от Станци два письма, но вот уже несколько недель она молчала, и Вольфганг сильно беспокоился. Лихновский до своего исчезновения говорил Вольфгангу: надо быть идиотом, чтобы беспокоиться из-за такого пустяка. Столь знаменитый маэстро, как Моцарт, может брать любовниц направо и налево. Но Вольфганг скучал по Станци и ни в ком другом не нуждался. Он уже совсем собрался ехать в Вену, когда Долес сообщил, что в его пользу в большом концертном зале Лейпцига устраивается праздничный концерт. Билеты продавались по одному гульдену, и Долесне сомневался: при такой скромной цене зал будет полон.
Кантор попросил Моцарта дирижировать оркестром, выражая этим и желание музыкантов. На репетиции Вольфганг сказал Долесу:
– Музыканты считают, будто придают огня моей музыке, убыстряя темп, но они ошибаются. Если вещь написана без огня, быстрый темп не поможет.
Однако первой частью своей Хаффнеровской симфонии композитор дирижировал в очень ускоренном темпе. И Долес понял, с какой целью он это делает. Едва исполнив двадцать тактов, оркестр стал отставать. Вольфганг вдруг остановился, объяснил музыкантам их ошибку и снова начал дирижировать. Он прилагал все усилия к тому, чтобы музыканты играли как можно быстрее, и отстукивал ногой такт с таким усердием, что тонкая металлическая пряжка па его туфле треснула и мелкие кусочки полетели в оркестр. Вольфганг, не обратив на это внимания, крикнул: «Апсога!» – и начал снова все в том же темпе.
Музыканты, не на шутку рассерженные на этого маленького бледного человечка, который совсем загонял их, принялись за дело всерьез, и первая часть была исполнена безукоризненно. Долее заметил, что после этого Вольфганг стал дирижировать в нормальном темпе. Ему хотелось вернуть благорасположение музыкантов, однако так, чтобы это было не в ущерб достигнутым с таким трудом результатам. Под конец репетиции он похвалил оркестр и прибавил:
– Если господа музыканты сумеют играть на концерте не хуже, чем сегодня, публика не будет обманута в своих надеждах.
Позднее он сознался Долесу:
– Это вовсе не было капризом с моей стороны. Я заметил, что большинство музыкантов – люди пожилые, не поддай я им жару, они все время тащились бы в хвосте. Стоило им, однако, на меня разозлиться, и они не пожалели усилий и доказали свое умение.
Всю программу оркестр провел в требуемом темпе а безупречно аккомпанировал солисту в его трудных фортепьянных концертах.
Вольфганг не сомневался, что составленная им программа понравится публике. В нее входили две симфонии – Хаффнеровская и Пражская и два концерта для фортепьяно – си-бемоль мажор и ре мажор, только что законченный.
Но, несмотря на восторженный прием, Вольфганг увидел, что зал неполон. Поэтому в антракте, когда ему сообщили, что многие любители музыки, не имевшие возможности уплатить гульден за билет, толпятся возле театра, горя желанием приветствовать композитора после концерта, Вольфганг сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107