На этом сайте магазин https://Wodolei.ru
сестра ждет, что он в скором времени посетит могилу отца. Только зачем это надо?
Впрочем, как-то раз Вольфганг побывал на кладбище. Не все ли равно, на каком кладбище, ведь могилы были и там. Увидев на одном надгробном камне имя «Леопольд», он долго стоял и молился, глядя на могилу, потом обошел могильный холм вокруг; он чувствовал, что ему никогда не удастся поехать в Зальцбург, как бы ни хотелось побывать на Папиной могиле, и на прощанье снова повернулся к могиле незнакомого ему Леопольда. Слезы мешали ему разглядеть фамилию покойного, да он и не пытался – не все ли равно? Вольфганг плакал и шептал: «Прощай, Папа»
Чтобы доказать, как ты любил человека, вовсе не надо ходить на кладбище, где он похоронен, думал Вольфганг по дороге домой. Но теперь он понимал, какие чувства переживал Папа, так и не повидавший далекую могилу своей жены.
Спустя неделю, когда умер его любимый скворец, Вольфганг похоронил птичку в саду своего нового дома в предместье Вены – Ландштрассе. Он устроил своему питомцу торжественные похороны; те из участвовавших в церемонии друзей, которые умели петь, исполнили реквием, сочиненный Вольфгангом специально по этому случаю. А на камешке, возложенном на могилу скворца, он написал: «Здесь покоится мой нежно любимый дурачок – скворец. Он так прекрасно пел, в нем было столько жизни, а теперь он спит вечным сном, как и многие другие».
82
Тяжелое настроение, навеянное кончиной любимого отца сомнения, творческое бессилие, тревога из-за долгов – все это как рукой сняло, когда выяснилось, что Констанца снова беременна. Вольфганг был вне себя от радости и со всем пылом своей неунывающей натуры увидел в этом доброе предзнаменование. Не получая никаких вестей от да Понте и не в силах дольше ждать, он сам отправился к либреттисту. Прошло всего несколько недель после Папиной смерти; войдя в роскошную квартиру да Понте на Кольмаркт, рядом с домом, где проживал прежний придворный поэт Метастазио и поблизости от Гофбурга, Вольфганг смутился, сообразив, что совершил оплошность, надо было попросить слугу доложить о себе.
Хотя он пришел среди дня и на письменном столе либреттиста были чернила, перья и три стопки рукописей, тут же стояли бутылки с ликерами и всевозможные сласти, а сам хозяин сидел в халате на кушетке, держа на коленях очаровательную молодую девицу. Да Понте обнимал ее за талию, корсаж красотки до половины расстегнулся, и вид у поэта был самый блаженный. Девица лет восемнадцати, не больше, при появлении Вольфганга вспыхнула, вскочила и с негодованием уставилась на пришельца.
Однако сам да Понте ничуть не смутился, напротив, он, казалось, даже гордился тем, что его застали в обществе такой юной особы.
– Диана, мы встретимся попозже. – Он дал ей знак удалиться. Она повиновалась, бросив Вольфгангу на прощанье сердитый взгляд.
– Прошу извинить… – начал было Вольфганг, но да Понте оборвал его.
– Ничего, успеется, день еще впереди. Чем могу служить, Вольфганг?
– Вы назвали ее Дианой, а она ведь австриячка.
– Это имя героини того либретто, что я пишу для Мартин-и-Солера. Оно ей нравится, кажется более поэтичным, чем Гретель.
– А вам она очень нравится?
– Вы сегодня излишне любопытны.
– Мне хочется знать, что отвлекает моего либреттиста от поисков сюжета.
– Во всяком случае, не она. Сюжет найдется. Я ведь всегда кем-нибудь увлечен. Привычка! Помогает сохранять молодость.
Да Понте на семь лет меня старше, а держится легкомысленным юношей, думал Вольфганг, глядя на венецианца, вот только морщин не спрячешь.
– Но Диана девушка добродетельная. Она дарит свою любовь только мне.
Вольфганг скептически усмехнулся.
– Правда! Она до безумия влюблена в меня, так зачем же разбивать ее сердце? А когда работа не клеится, лучше утешения не придумаешь.
– Ну и, конечно, вы ее обожаете.
– В настоящий момент – да. Для меня каждая женщина – самая любимая, пока на смену ей не явится другая. Но я всегда искренен в своих чувствах. Двух девиц одновременно не завожу.
– Почему у вас целых три рукописи на столе?
– Одну пишу для Сальери, одну для Солера, а одну для Моцарта.
– Которая из них посвящена мне? Да Понте указал на третью стопку.
Вольфганг взял первые страницы. Имени да Понте на них не было: там стояло «II Convitato di Pietra» Бертати. – «Каменный гость», – перевел Вольфганг. – Разве на этот сюжет не была недавно поставлена где-то опера?
– Гаццанига написал одноактную оперу-буффа под названием «Don Giovanni Tenorio о sia и Convitato di Pietra» – «Каменный гость, или Наказанный развратник», которая была поставлена и имела успех в Венеции. Но в ней нет ни моего стиля, ни моего остроумия, не хватает ей и присущего вашей музыке изящества, и мелодичности.
– Дон-Жуан может оказаться выигрышным сюжетом.
– Просмотрите текст Бертати. Это не займет много времени.
Вольфганг стал быстро листать рукопись, а из головы не выходил да Понте и та ситуация, в которой он застал поэта; думал он и о Казанове, с которым был дружен да Понте, о вечном стремлении Папы к славе, деньгам и положению, о радости бытия и вечно подстерегающей человека смерти. Вольфганга заинтересовала сцена, где Дон-Жуан встречается со статуей Командора, бросает вызов дьяволу и проваливается в преисподнюю. Трагедии, пережитые Вольфгангом за последние месяцы, снова зловещим пламенем вспыхнули в его flvnie, и он сказал:
– «Il Dissoluto Punito Il Don Giovannb. Сюжет может подойти для оперы. Почему бы вам не написать на этот сюжет либретто?
– Идея не оригинальна.
– А какое из ваших либретто написано на оригинальный сюжет?
– Вольфганг, вы знаете, что я имею в виду.
– Я знаю лишь одно: в характере Дон-Жуана заложены прекрасные возможности для серьезной оперы.
Да Поyте редко видел Моцарта таким взволнованным. Возможно, композитор и прав. У Моцарта великолепное чутье, он знает театр лучше любого из известных да Понто композиторов. И сюжет этот можно легко переделать в либретто. Уже существует несколько версий у Мольера, Гольдони и других авторов. Да Понте сказал:
– Что ж, мне эта мысль тоже по душе.
Вольфганг понял: ему удалось убедить да Понте, что сюжет Дон-Жуана прекрасно подходит для оперы, либреттист вел себя теперь так, будто с самого начала не сомневался в его пригодности.
Следующие недели Вольфганг и да Понте вместе трудились над «Дон-Жуаном», да Понте отрывался порой, чтобы поработать немного и над другими либретто, Вольфганг – только на неотложные вещи, которые ему время от времени приходилось сочинять. А одно из таких сочинений стало ему особенно дорого, когда оказалось, что Констанцу больно задела песня, посвященная им Алоизии.
Он писал эту серенаду в соль мажоре – серенад он не писал уже много лет, – вкладывая в нее всю свою любовь и весь талант, с намерением преподнести Констанце к пятой годовщине их свадьбы. Чтобы отпраздновать столь важное событие, он пригласил много друзей. Наннерль сообщила, что Вольфганг, по-видимому, получит тысячу гульденов после ликвидации имущества Папы, завещанного им поровну, и Вольфганг одолжил под наследство деньги и устроил прием. Он снял у своего домохозяина на этот день сад и пригласил небольшой оркестр.
В праздничный день, 4 августа, Констанца чувствовала себя как в добрые счастливые дни их жизни в том доме, где создавался «Фигаро». Вольфганг от души веселился. И все-таки за этой веселостью таилась тревога, отчаяние даже, словно он изо всех сил цеплялся за свое счастье, боясь в скором времени лишиться его.
Обед сервировали в саду, там же расположился оркестр. Гостей собралось множество; среди них были и Гайдн, приехавший на каникулы в Вену, и Сальери, приглашенный Вольфгангом по совету да Понте.
Гайдн выразил желание сесть возле хозяйки, и Констанца больше не чувствовала себя незаметной и незначительной. Вольфганг дирижировал маленьким оркестром с таким подъемом, словно это была премьера одной из его опер. Слушая, как разносятся в прозрачных венских сумерках чудесные звуки серенады соль мажор, Констанца думала, что лучшей музыки ей еще не приходилось слышать – легкая, романтичная, полная лиризма и задушевности, серенада была лишена всякого трагизма и мрачности, присущих почта всем последним вещам Вольфганга. Эта серенада, несмотря на всю безыскусственность, а может быть, именно благодаря ей звучала так мелодично, что, по мнению Констанцы, наверняка рождала зависть у всех композиторов. Как удивительно сумел Вольфганг высказать ей свою признательность. Когда прозвучали последние аккорды, Констанца воскликнула:
– Вольфганг, это одна из самых замечательных твоих вещей!
– Наша «Маленькая ночная серенада», – нежно сказал он.
Спавший наверху в детской сын вдруг заплакал. Констанца встревожилась, но Гайдн предложил:
– Госпожа Моцарт, а почему бы вам не принести его сюда? Может быть, и Карл Томас не откажется послушать музыку?
Констанца принесла сынишку и опустила его на землю походить; он подбежал к Гайдну, и тот ласково взял малыша на руки.
– Сколько ему, Вольфганг? – спросил Гайдн.
– Скоро три.
– Любит ли он музыку так, как любили ее вы в три года?
– Трудно сказать. Он любит слушать. Но мне пока было недосуг заняться с ним.
– Вольфгангу не хватает терпения, которое было у его отца, – заметила Констанца и вдруг покраснела. Она давно не вспоминала о Леопольде. Не в состоянии разделить с мужем его скорбь, она подчас раздражалась и чувствовала себя виноватой и потому всячески избегала разговоров на эту тему. Зато не раз говорила, как ей нравится жить за городом, хотя очень скучала здесь, на окраине Вены, вдали от шумного центра, но надо же было подбодрить Вольфганга, отвлечь от грустных мыслей.
– Как учителю музыки мне до Папы далеко, – сказал Вольфганг.
– Весть о его кончине меня глубоко опечалила, – сказал Гайдн. – Я понимаю, для вас это страшная потеря. Знакомство с господином Леопольдом доставило мне много радости.
– Это был благороднейший человек, – сказал Вольфганг, – мой самый дорогой и горячо любимый друг.
Карл Томас подбежал к клавесину, сидя за которым дирижировал отец, и Гайдн предложил:
– Пусть попробует. Посмотрим, что получится.
Но клавиши не заинтересовали ребенка, и, когда Вольфганг сел рядом и показал, как их нужно нажимать, Карл Томас расплакался. Отец очень расстроился.
Но Гайдн сказал: – Слишком много людей на него смотрит, малыш испугался.
Вольфганг не признался другу, что уже проводил подобный опыт, но ничего не получилось. Это единственное, что огорчало его в Карле Томасе, в общем ласковом и покладистом мальчике.
Да Понте, которому наскучила возня с ребенком, желая поддразнить Вольфганга, сказал:
– Моцарт, синьор Сальери утверждает, что писать оперу о Дон-Жуане – глупая затея.
– Я просто сказал, что идея не нова, за этот сюжет брались многие, – возразил Сальери.
Вольфганг, в знак дружеского расположения усадивший Сальери рядом с собой, был поражен его поведением. Прежде чем взяться за какое-нибудь блюдо, Сальери осторожно пробовал его на вкус. Неужели его соперник заподозрил в пем Борджиа?
– А я верю, что моцартовский «Дон-Жуан» будет одновременно и забавным и трагичным, – сказал Гайдн.
– Вот это меня и беспокоит, – подхватил Сальери. – Не знаю, как мои добрые друзья, Моцарт и да Понте, рассчитывают создать хорошую оперу при том, что герой ее самый настоящий развратник!
– Да, он злодей, это верно, – сказал Вольфганг, – но не только злодей.
– Вам он нравится? – изумился Сальери. – Он же просто убийца!
– Может, и похуже. Но я не поборник нравственности, я композитор.
– А вкус публики вас не интересует? Вы не боитесь не угодить ей?
– Больше всего я боюсь не угодить самому себе.
– Нам следует принимать во внимание и чувства императора. Ведь он наш Цезарь.
– Я уважаю его за тот интерес, который он проявляет к музыке. Но ведь «Дон-Жуана» я пишу для Праги, для себя и для моих друзей.
Гайдна покоробило бестактное замечание Вольфганга. Он сказал:
– Когда наш прославленный Глюк умрет, в императорской капелле появится вакансия.
– Я надеюсь, маэстро Глюк проживет еще много-много лет! – горячо воскликнул Сальери.
Гайдн не поверил в искренность его слов, ведь после смерти Глюка Сальери сразу пойдет в гору. Но самого Гайдна заботила только судьба Моцарта: Вольфганг так нуждался в месте при императорском дворе.
– Мы должны уважать тех, кто поставлен над нами, – заметил Гайдн.
– О, я их уважаю! – сказал Вольфганг. – Мы с отцом столько писали коронованным особам прошений, проникнутых духом самого настоящего смирения.
– А иначе и быть не может, – сказал Сальери, – нам следует быть благодарными господу богу за то, что правители, которым ему было угодно поручить нас, мудры и благородны в своих деяниях и поступках.
Вольфганг повернулся к ван Свитену:
– Бетховен собирается вернуться в Вену?
– Не знаю. Его мать тяжело больна, а он очень ее любит.
– У этого мальчика настоящий талант.
– Он мечтает стать композитором. По его словам, ничто другое для него не существует. Он очень огорчен, что обстоятельства помешали ему брать у вас уроки.
– По выражению его лица я бы этого не сказал. Констанца подтолкнула Вольфганга. Сальери собирался уходить. Когда они, прощаясь, склонились друг перед другом в поклоне, Сальери заметил:
– Вы оказали мне большую честь своим приглашением, господин Моцарт, желаю вам в Праге всяческого успеха.
Вольфганг поблагодарил, не веря его искренности. Вскоре гости стали расходиться, но вечер удался на славу, он понял это, потому что Гайдн сказал:
– «Маленькая ночная серенада» – настоящий шедевр. Думаю, каждый из нас мечтал бы сочинить нечто подобное.
83
Теперь все силы, весь свой талант Вольфганг отдавал созданию «Дон-Жуана». В тексте да Понте, который начал уже принимать определенную форму, многое, как и ожидал Вольфганг, было позаимствовано у Бертати, кое-что у Мольера, Гольдони и Тирсо де Молина – испанского монаха, которому принадлежало первенство в обработке для театра средневековой легенды о «севильском обольстителе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Впрочем, как-то раз Вольфганг побывал на кладбище. Не все ли равно, на каком кладбище, ведь могилы были и там. Увидев на одном надгробном камне имя «Леопольд», он долго стоял и молился, глядя на могилу, потом обошел могильный холм вокруг; он чувствовал, что ему никогда не удастся поехать в Зальцбург, как бы ни хотелось побывать на Папиной могиле, и на прощанье снова повернулся к могиле незнакомого ему Леопольда. Слезы мешали ему разглядеть фамилию покойного, да он и не пытался – не все ли равно? Вольфганг плакал и шептал: «Прощай, Папа»
Чтобы доказать, как ты любил человека, вовсе не надо ходить на кладбище, где он похоронен, думал Вольфганг по дороге домой. Но теперь он понимал, какие чувства переживал Папа, так и не повидавший далекую могилу своей жены.
Спустя неделю, когда умер его любимый скворец, Вольфганг похоронил птичку в саду своего нового дома в предместье Вены – Ландштрассе. Он устроил своему питомцу торжественные похороны; те из участвовавших в церемонии друзей, которые умели петь, исполнили реквием, сочиненный Вольфгангом специально по этому случаю. А на камешке, возложенном на могилу скворца, он написал: «Здесь покоится мой нежно любимый дурачок – скворец. Он так прекрасно пел, в нем было столько жизни, а теперь он спит вечным сном, как и многие другие».
82
Тяжелое настроение, навеянное кончиной любимого отца сомнения, творческое бессилие, тревога из-за долгов – все это как рукой сняло, когда выяснилось, что Констанца снова беременна. Вольфганг был вне себя от радости и со всем пылом своей неунывающей натуры увидел в этом доброе предзнаменование. Не получая никаких вестей от да Понте и не в силах дольше ждать, он сам отправился к либреттисту. Прошло всего несколько недель после Папиной смерти; войдя в роскошную квартиру да Понте на Кольмаркт, рядом с домом, где проживал прежний придворный поэт Метастазио и поблизости от Гофбурга, Вольфганг смутился, сообразив, что совершил оплошность, надо было попросить слугу доложить о себе.
Хотя он пришел среди дня и на письменном столе либреттиста были чернила, перья и три стопки рукописей, тут же стояли бутылки с ликерами и всевозможные сласти, а сам хозяин сидел в халате на кушетке, держа на коленях очаровательную молодую девицу. Да Понте обнимал ее за талию, корсаж красотки до половины расстегнулся, и вид у поэта был самый блаженный. Девица лет восемнадцати, не больше, при появлении Вольфганга вспыхнула, вскочила и с негодованием уставилась на пришельца.
Однако сам да Понте ничуть не смутился, напротив, он, казалось, даже гордился тем, что его застали в обществе такой юной особы.
– Диана, мы встретимся попозже. – Он дал ей знак удалиться. Она повиновалась, бросив Вольфгангу на прощанье сердитый взгляд.
– Прошу извинить… – начал было Вольфганг, но да Понте оборвал его.
– Ничего, успеется, день еще впереди. Чем могу служить, Вольфганг?
– Вы назвали ее Дианой, а она ведь австриячка.
– Это имя героини того либретто, что я пишу для Мартин-и-Солера. Оно ей нравится, кажется более поэтичным, чем Гретель.
– А вам она очень нравится?
– Вы сегодня излишне любопытны.
– Мне хочется знать, что отвлекает моего либреттиста от поисков сюжета.
– Во всяком случае, не она. Сюжет найдется. Я ведь всегда кем-нибудь увлечен. Привычка! Помогает сохранять молодость.
Да Понте на семь лет меня старше, а держится легкомысленным юношей, думал Вольфганг, глядя на венецианца, вот только морщин не спрячешь.
– Но Диана девушка добродетельная. Она дарит свою любовь только мне.
Вольфганг скептически усмехнулся.
– Правда! Она до безумия влюблена в меня, так зачем же разбивать ее сердце? А когда работа не клеится, лучше утешения не придумаешь.
– Ну и, конечно, вы ее обожаете.
– В настоящий момент – да. Для меня каждая женщина – самая любимая, пока на смену ей не явится другая. Но я всегда искренен в своих чувствах. Двух девиц одновременно не завожу.
– Почему у вас целых три рукописи на столе?
– Одну пишу для Сальери, одну для Солера, а одну для Моцарта.
– Которая из них посвящена мне? Да Понте указал на третью стопку.
Вольфганг взял первые страницы. Имени да Понте на них не было: там стояло «II Convitato di Pietra» Бертати. – «Каменный гость», – перевел Вольфганг. – Разве на этот сюжет не была недавно поставлена где-то опера?
– Гаццанига написал одноактную оперу-буффа под названием «Don Giovanni Tenorio о sia и Convitato di Pietra» – «Каменный гость, или Наказанный развратник», которая была поставлена и имела успех в Венеции. Но в ней нет ни моего стиля, ни моего остроумия, не хватает ей и присущего вашей музыке изящества, и мелодичности.
– Дон-Жуан может оказаться выигрышным сюжетом.
– Просмотрите текст Бертати. Это не займет много времени.
Вольфганг стал быстро листать рукопись, а из головы не выходил да Понте и та ситуация, в которой он застал поэта; думал он и о Казанове, с которым был дружен да Понте, о вечном стремлении Папы к славе, деньгам и положению, о радости бытия и вечно подстерегающей человека смерти. Вольфганга заинтересовала сцена, где Дон-Жуан встречается со статуей Командора, бросает вызов дьяволу и проваливается в преисподнюю. Трагедии, пережитые Вольфгангом за последние месяцы, снова зловещим пламенем вспыхнули в его flvnie, и он сказал:
– «Il Dissoluto Punito Il Don Giovannb. Сюжет может подойти для оперы. Почему бы вам не написать на этот сюжет либретто?
– Идея не оригинальна.
– А какое из ваших либретто написано на оригинальный сюжет?
– Вольфганг, вы знаете, что я имею в виду.
– Я знаю лишь одно: в характере Дон-Жуана заложены прекрасные возможности для серьезной оперы.
Да Поyте редко видел Моцарта таким взволнованным. Возможно, композитор и прав. У Моцарта великолепное чутье, он знает театр лучше любого из известных да Понто композиторов. И сюжет этот можно легко переделать в либретто. Уже существует несколько версий у Мольера, Гольдони и других авторов. Да Понте сказал:
– Что ж, мне эта мысль тоже по душе.
Вольфганг понял: ему удалось убедить да Понте, что сюжет Дон-Жуана прекрасно подходит для оперы, либреттист вел себя теперь так, будто с самого начала не сомневался в его пригодности.
Следующие недели Вольфганг и да Понте вместе трудились над «Дон-Жуаном», да Понте отрывался порой, чтобы поработать немного и над другими либретто, Вольфганг – только на неотложные вещи, которые ему время от времени приходилось сочинять. А одно из таких сочинений стало ему особенно дорого, когда оказалось, что Констанцу больно задела песня, посвященная им Алоизии.
Он писал эту серенаду в соль мажоре – серенад он не писал уже много лет, – вкладывая в нее всю свою любовь и весь талант, с намерением преподнести Констанце к пятой годовщине их свадьбы. Чтобы отпраздновать столь важное событие, он пригласил много друзей. Наннерль сообщила, что Вольфганг, по-видимому, получит тысячу гульденов после ликвидации имущества Папы, завещанного им поровну, и Вольфганг одолжил под наследство деньги и устроил прием. Он снял у своего домохозяина на этот день сад и пригласил небольшой оркестр.
В праздничный день, 4 августа, Констанца чувствовала себя как в добрые счастливые дни их жизни в том доме, где создавался «Фигаро». Вольфганг от души веселился. И все-таки за этой веселостью таилась тревога, отчаяние даже, словно он изо всех сил цеплялся за свое счастье, боясь в скором времени лишиться его.
Обед сервировали в саду, там же расположился оркестр. Гостей собралось множество; среди них были и Гайдн, приехавший на каникулы в Вену, и Сальери, приглашенный Вольфгангом по совету да Понте.
Гайдн выразил желание сесть возле хозяйки, и Констанца больше не чувствовала себя незаметной и незначительной. Вольфганг дирижировал маленьким оркестром с таким подъемом, словно это была премьера одной из его опер. Слушая, как разносятся в прозрачных венских сумерках чудесные звуки серенады соль мажор, Констанца думала, что лучшей музыки ей еще не приходилось слышать – легкая, романтичная, полная лиризма и задушевности, серенада была лишена всякого трагизма и мрачности, присущих почта всем последним вещам Вольфганга. Эта серенада, несмотря на всю безыскусственность, а может быть, именно благодаря ей звучала так мелодично, что, по мнению Констанцы, наверняка рождала зависть у всех композиторов. Как удивительно сумел Вольфганг высказать ей свою признательность. Когда прозвучали последние аккорды, Констанца воскликнула:
– Вольфганг, это одна из самых замечательных твоих вещей!
– Наша «Маленькая ночная серенада», – нежно сказал он.
Спавший наверху в детской сын вдруг заплакал. Констанца встревожилась, но Гайдн предложил:
– Госпожа Моцарт, а почему бы вам не принести его сюда? Может быть, и Карл Томас не откажется послушать музыку?
Констанца принесла сынишку и опустила его на землю походить; он подбежал к Гайдну, и тот ласково взял малыша на руки.
– Сколько ему, Вольфганг? – спросил Гайдн.
– Скоро три.
– Любит ли он музыку так, как любили ее вы в три года?
– Трудно сказать. Он любит слушать. Но мне пока было недосуг заняться с ним.
– Вольфгангу не хватает терпения, которое было у его отца, – заметила Констанца и вдруг покраснела. Она давно не вспоминала о Леопольде. Не в состоянии разделить с мужем его скорбь, она подчас раздражалась и чувствовала себя виноватой и потому всячески избегала разговоров на эту тему. Зато не раз говорила, как ей нравится жить за городом, хотя очень скучала здесь, на окраине Вены, вдали от шумного центра, но надо же было подбодрить Вольфганга, отвлечь от грустных мыслей.
– Как учителю музыки мне до Папы далеко, – сказал Вольфганг.
– Весть о его кончине меня глубоко опечалила, – сказал Гайдн. – Я понимаю, для вас это страшная потеря. Знакомство с господином Леопольдом доставило мне много радости.
– Это был благороднейший человек, – сказал Вольфганг, – мой самый дорогой и горячо любимый друг.
Карл Томас подбежал к клавесину, сидя за которым дирижировал отец, и Гайдн предложил:
– Пусть попробует. Посмотрим, что получится.
Но клавиши не заинтересовали ребенка, и, когда Вольфганг сел рядом и показал, как их нужно нажимать, Карл Томас расплакался. Отец очень расстроился.
Но Гайдн сказал: – Слишком много людей на него смотрит, малыш испугался.
Вольфганг не признался другу, что уже проводил подобный опыт, но ничего не получилось. Это единственное, что огорчало его в Карле Томасе, в общем ласковом и покладистом мальчике.
Да Понте, которому наскучила возня с ребенком, желая поддразнить Вольфганга, сказал:
– Моцарт, синьор Сальери утверждает, что писать оперу о Дон-Жуане – глупая затея.
– Я просто сказал, что идея не нова, за этот сюжет брались многие, – возразил Сальери.
Вольфганг, в знак дружеского расположения усадивший Сальери рядом с собой, был поражен его поведением. Прежде чем взяться за какое-нибудь блюдо, Сальери осторожно пробовал его на вкус. Неужели его соперник заподозрил в пем Борджиа?
– А я верю, что моцартовский «Дон-Жуан» будет одновременно и забавным и трагичным, – сказал Гайдн.
– Вот это меня и беспокоит, – подхватил Сальери. – Не знаю, как мои добрые друзья, Моцарт и да Понте, рассчитывают создать хорошую оперу при том, что герой ее самый настоящий развратник!
– Да, он злодей, это верно, – сказал Вольфганг, – но не только злодей.
– Вам он нравится? – изумился Сальери. – Он же просто убийца!
– Может, и похуже. Но я не поборник нравственности, я композитор.
– А вкус публики вас не интересует? Вы не боитесь не угодить ей?
– Больше всего я боюсь не угодить самому себе.
– Нам следует принимать во внимание и чувства императора. Ведь он наш Цезарь.
– Я уважаю его за тот интерес, который он проявляет к музыке. Но ведь «Дон-Жуана» я пишу для Праги, для себя и для моих друзей.
Гайдна покоробило бестактное замечание Вольфганга. Он сказал:
– Когда наш прославленный Глюк умрет, в императорской капелле появится вакансия.
– Я надеюсь, маэстро Глюк проживет еще много-много лет! – горячо воскликнул Сальери.
Гайдн не поверил в искренность его слов, ведь после смерти Глюка Сальери сразу пойдет в гору. Но самого Гайдна заботила только судьба Моцарта: Вольфганг так нуждался в месте при императорском дворе.
– Мы должны уважать тех, кто поставлен над нами, – заметил Гайдн.
– О, я их уважаю! – сказал Вольфганг. – Мы с отцом столько писали коронованным особам прошений, проникнутых духом самого настоящего смирения.
– А иначе и быть не может, – сказал Сальери, – нам следует быть благодарными господу богу за то, что правители, которым ему было угодно поручить нас, мудры и благородны в своих деяниях и поступках.
Вольфганг повернулся к ван Свитену:
– Бетховен собирается вернуться в Вену?
– Не знаю. Его мать тяжело больна, а он очень ее любит.
– У этого мальчика настоящий талант.
– Он мечтает стать композитором. По его словам, ничто другое для него не существует. Он очень огорчен, что обстоятельства помешали ему брать у вас уроки.
– По выражению его лица я бы этого не сказал. Констанца подтолкнула Вольфганга. Сальери собирался уходить. Когда они, прощаясь, склонились друг перед другом в поклоне, Сальери заметил:
– Вы оказали мне большую честь своим приглашением, господин Моцарт, желаю вам в Праге всяческого успеха.
Вольфганг поблагодарил, не веря его искренности. Вскоре гости стали расходиться, но вечер удался на славу, он понял это, потому что Гайдн сказал:
– «Маленькая ночная серенада» – настоящий шедевр. Думаю, каждый из нас мечтал бы сочинить нечто подобное.
83
Теперь все силы, весь свой талант Вольфганг отдавал созданию «Дон-Жуана». В тексте да Понте, который начал уже принимать определенную форму, многое, как и ожидал Вольфганг, было позаимствовано у Бертати, кое-что у Мольера, Гольдони и Тирсо де Молина – испанского монаха, которому принадлежало первенство в обработке для театра средневековой легенды о «севильском обольстителе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107