Вся просвещенная Европа заговорит о нем, новом императоре Иосифе II.
– Ваше величество, ведь для постановки оперы здесь имеется и оперный театр.
– Тот, что я сдал внаем графу Афлиджио?
– Тот самый, ваше величество. – Всегда ему приходится всем подсказывать, вплоть до императоров. – Одно ваше слово, ваше величество, и этот импресарио тут же закажет оперу Вольфгангу Моцарту.
Иосиф посмотрел на мать, но та молчала. Афлиджио не был подчинен ему, просто он сдавал внаем графу королевский театр, потому что императрица уже угробила на него массу денег; с другой стороны, Афлиджио наверняка прислушается к его просьбе. К тому же императрице, кажется, приятна встреча с Моцартами.
– Подумайте только, ваше величество, – продолжал Леопольд, – какая будет сенсация, сегодня своей оперой дирижирует знаменитый Глюк, которому уже пятьдесят четыре, а на следующий день с ним, как равный с равным, тягается двенадцатилетний мальчик.
Но во сколько все это обойдется? Иосиф сделался вдруг осмотрительным, хотя ставить оперу пришлось бы не ему.
– Я подумаю, – сказал император.
– Одно ваше слово, ваше величество, – и все будет улажено.
Музыкант проявлял настойчивость, Иосиф нахмурился. И все же идея показалась заманчивой. Если опера провалится, вся вина падет на Афлиджио. Ну а если она будет иметь успех, то императору воздадут должное за его вкус.
– Я устрою вам встречу с графом Афлиджио, – сказал он.
Роскошь квартиры импресарио на Кольмаркт вполне могла соперничать с Шёнбрунном. Леопольд сомневался в принадлежности Афлиджио к аристократам, несмотря на его титул. Слишком уж пышно он был одет – с явным расчетом поразить воображение. Но наружность Афлиджио ему понравилась: точеные черты лица, гладкая смуглая кожа и проницательные черные глаза. Разговор шел по-итальянски, и Леопольд понимал, что импресарио проверяет их знание языка.
– Венская опера вся в моих руках, – заявил Афлиджио, – на этот счет у вас не должно быть никаких сомнений.
– У нас их нет, ваше сиятельство, – подтвердил Леопольд.
– Император говорит, что ваш сын готов сочинить оперу, но мальчику всего двенадцать лет. Как же можно доверить ему столь сложное дело?
– Я уже написал несколько арий, – бегло, не хуже Папы, сказал по-итальянски Вольфганг. – Для английского короля, для императрицы и для императора Иосифа.
– Его величество полагает, что разбирается в музыке. Ну что ж, посмотрим. – Игнорируя Вольфганга, граф обратился к Леопольду: – У меня есть либретто нашего нового придворного поэта Марко Кольтеллини, к нему надо написать музыку. Это «La Finta Semplice». Вам знакомо, Моцарт?
– «Мнимая простушка», – перевел Леопольд Вольфгангу, хотя мальчик и сам понял и удивился, зачем Папе понадобилось переводить. – Это не по пьесе ли Гольдони?
Афлиджио нахмурился.
– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Так вот, я хочу, чтобы музыка была написана в манере «Доброй дочки» Пиччинни – оперы, пользующейся наибольшим успехом.
– Я слышал ее в Брюсселе, когда совершал с сыном концертную поездку.
– В Брюсселе?! – усмехнулся Афлиджио. – Даже в Вене трудно поставить итальянскую оперу, но у меня, по крайней мере, есть итальянские певцы. – Он протянул Вольфгангу либретто – посмотреть, пока они с Леопольдом договариваются об условиях.
Было решено, что Вольфганг напишет оперу за три месяца и получит за нее сто дукатов; Афлиджио обещал поставить оперу при первой же возможности.
Папа готов на все, лишь бы получить заказ, думал Вольфганг. Сюжет «Мнимой простушки» был довольно примитивен: обыкновенная третьесортная комедия, где ловкая женщина устраивает судьбу двух робких холостяков – в том числе своего брата, – лесник их на любимых девушках. Но не успел Вольфганг высказать свое мнение, как Папа уже благодарил Афлиджио за любезность, которую тот и не думал проявлять.
– Ваше сиятельство, я уверен, получив партитуру, вы разделите мнение Джованни Манцуоли и Иоганна Кристиана Баха.
– Возможно. Скажите, Моцарт, ваш сын девственник?
– Ваше сиятельство, ему всего двенадцать! – Шокированный Леопольд потянул импресарио в сторону.
– Манцуоли в двенадцать лет был уже кастратом. А вы утверждаете, будто сын ваш развит не по годам.
– Это сущая правда. Что, касается музыки, то он выше многих известных композиторов.
– Ну а что касается жизни? Ему ведь не вечно будет двенадцать. Чтобы писать оперы, нужно уметь писать о любви. Других тем нет. Вы считаете, он созрел для любви?
Леопольд молчал. Он и сам задумывался об этом, но каждый раз решал положиться на естественный ход событий, отодвигал эту мысль на неопределенный срок. Но откуда ему знать, смыслит Вольфганг что-нибудь во всех этих любовных связях и будуарных делах или нет.
– Мне кажется, Моцарт, – сказал Афлиджио, – вы неминуемо станете ревновать сына к первой женщине, которую он полюбит. Вам будет казаться, что он изменил вам, осквернился, предал вас.
– Я желаю ему счастливой семейной жизни, такой же, как у меня самого.
– Вы хотите повенчать его с музыкой, хотите, чтобы музыка заменила ему и жену и любовницу?
– Вы изволите шутить, ваше сиятельство!
– Нисколько. Вы поклоняетесь своему сыну, а я – Дон Жуану. Или в музыке вашего сына мотивы любви отсутствуют?
– Граф, ему только двенадцать.
– Он пишет музыку для взрослых людей, а вы хотите, чтобы к нему относились как к ребенку, как к чуду. Вы же умный человек, Моцарт.
Такой ли уж я умный, думал Леопольд. Афлиджио сделался почти любезным, словно обнаружил в собеседнике ту единственную черту характера, которую уважал. Но когда они покидали графа, Леопольд крепко, до боли, сжал Вольфгангу руку.
Что такое с Папой, раздумывал Вольфганг. Чем он озабочен? Вольфганг слышал столько опер. Он уже придумал тему арии для хорошо поставленного, гибкого сопрано.
По пути домой Папа сказал:
– Сдается мне, напрасно мы сюда приехали. В Вене сейчас не меньше шлюх, чем в Версале.
– Вам не понравился импресарио, Папа?
– А тебе?
Папа хочет знать его мнение, Вольфганг удивился. Видно, он и правда чем-то сильно огорчен.
– Мне кажется, граф не очень любит музыку. Он что, тоже шлюха?
– Я бы скорей назвал его сводником. Но Папа не объяснил, что это такое.
– Одни утверждают, что Афлиджио профессиональный игрок, – сказал он, – другие считают его профессиональным обольстителем. Впрочем, без этих качеств, видимо, импресарио не обойтись. Вот что, Вольфганг! – Вид у Папы сделался серьезный.
– Да, Папа?
– Скажи, Вольфганг, ты… – Леопольд покраснел, кашлянул, но продолжать не решился.
Вольфганг улыбнулся.
– Тебе нравятся девушки?
– Некоторые нравятся.
– И сильно? – озабоченно допрашивал Папа.
– Как это – сильно?
– Вольфганг, я не шучу!
– Так же сильно, как Людовику XV нравилась мадам Помпадур?
– А что ты об этом знаешь?
– То, что вы мне говорили.
– Я сказал, что она – шлюха. Больше ничего.
– Ну, еще я знаю, что они спали вместе. И он предпочитал ее всем остальным.
– Ничего подобного я тебе не говорил. Ну, а еще что ты знаешь? – Папа насторожился.
– Все знают, как рождаются дети. За исключением самих детей.
– А ты… Ты пробовал заниматься этим делом?
Как ученик, который чувствует себя умнее учителя, Вольфганг снисходительно посмотрел на Папу.
– Вы ничего не понимаете, Папа, – сказал он. – Я еще слишком мал. Но имею представление, как это делается.
Папа переменил тему.
– Мы этому Афлиджио еще покажем. Я полагаю, три месяца на оперу для тебя далее много. – А про себя подумал: чем больше сын будет занят, тем лучше.
Вольфганг с головой ушел в работу. Он вовремя ложился спать, вовремя ел и трудился под бдительным надзором Мамы, которая ревниво следила, чтобы сын не переутомлялся. По утрам они с Папой разбирали партитуры других композиторов. После обеда Вольфганг сочинял. А по вечерам, если не чувствовал себя слишком усталым, обсуждал написанное с Папой.

Больше всего ему нравилось писать арии. Человеческий голос представлялся ему лучшим музыкальным инструментом, и он стремился писать арии мелодичные и певучие. Он вспоминал свои любимые арии, и кое-где в партитуре зазвучали мотивы Баха и Глюка. Но у него рождались и собственные мелодии. Он не боялся использовать чужую форму, но содержание всегда было его собственным. Его особенно радовало, когда ария, которую он сочинял, звучала естественно и ласкающе. Вольфганг чувствовал прилив сил, работа спорилась. Сидя за красивым мраморным столом, купленным ему Папой, Вольфганг окружал себя нотными листами – они лежали повсюду: на коленях, на столе, под рукой, – так легче было единым взглядом охватить целое и в то же время сосредоточить, если нужно, внимание на какой-то отдельной арии. Папа явно одобрял его работу и редко предлагал свои поправки.
Через два месяца партитура «Мнимой простушки» была закончена. Она состояла из увертюры, трех актов, двадцати шести арий и множества речитативов – всего пятьсот пятьдесят восемь нотных страниц.
Они представили ее Афлиджио, и тот сказал, что в скором времени поставит оперу, но обещанных ста дукатов не заплатил.
На первой репетиции Леопольд сидел рядом с Вольфгангом, которому не терпелось услышать поскорее свою музыку в живом исполнении и внести обычные поправки по требованию капризных певцов. С первой же ноты Леопольд понял, что певцы не потрудились разучить партий, никто не прорепетировал заранее свою партию под клавесин, не было проведено ни одной спевки дуэтов или финала, и тем не менее репетиция шла с полным оркестром. Леопольд не сомневался– это сделано нарочно, чтобы обесценить музыку. Он не узнавал ни одной арии. Музыка звучала как-то неприятно и неряшливо. Кое-кто из певцов с трудом удерживался от смеха. День, на который Леопольд возлагал столько надежд, стал самым мрачным днем его жизни.
И все же, когда после репетиции к нему подошел импресарио, Леопольд сумел взять себя в руки. Широко улыбаясь, Афлиджио заявил:
– Музыка очень неровная и рассчитана на слишком высокие голоса. Певцы соглашаются петь в этой опере при условии, если ваш сын внесет кое-какие поправки.
Вольфганг внес поправки. По просьбе Афлиджио он сочинил еще две арии для первого акта. Но когда пришло время репетировать, Афлиджио сказал:
– Придется репетицию отложить, тесситура арий понижена недостаточно, певцы не могут брать такие высокие ноты.
– А я могу, – вмешался Вольфганг, – хотя у меня почти нет голоса. – И прежде чем импресарио вмешался, пропел первую арию. У него был жиденький голосок, и все же ария прозвучала весьма мелодично.
– Моцарт, ваш сын, кажется, изображает кастрата, – сказал Афлиджио.
– Что же вы все-таки думаете об опере? – спросил Леопольд, твердо решивший не отступать.
Афлиджио пожал плечами.
– Вас можно поздравить.
Леопольд не знал, что и думать – может, он все-таки ошибся в импресарио?
– Вы утверждали, что мальчик может написать оперу, и он действительно ее написал.
– И что же дальше, ваше сиятельство?
– Пусть он перепишет эти две новые арии, тогда, быть может, мы поставим оперу к возвращению императора из Венгрии в следующем месяце.
– Благодарю вас.
– Хочу, однако, предупредить вас, Моцарт, многие поговаривают, будто большая часть музыки написана вами. – Не успел Леопольд с возмущением отвергнуть эту клевету, как Афлиджио добавил: – Кроме того, тесситура арий все еще слишком высока и музыка чересчур немецкая по духу. – И с этими словами он выпроводил Моцартов из театра.

24

В Вене заговорили, что Афлиджио распределяет между певцами роли для постановки «Доброй дочки» Пиччинни; ходили упорные слухи, будто «Мнимая простушка» Моцарта постановки не увидит, потому что певцы отказываются петь в опере, находя музыку слишком немецкой; поговаривали также, что мальчик не знает достаточно итальянского и не имеет никакого представления ни о построении мелодии, ни о форме. Когда эти слухи дошли до Леопольда, он понял: настало время действовать, Он хотел было обратиться к императору, но Иосиф все еще находился в Венгрии; подумывал, не прибегнуть ли к защите Марии Терезии, но его предупредили, что она отнесет недовольство поведением Афлиджио в адрес сына, а следовательно, и в свой собственный.
Желая как-то опровергнуть ложные слухи, Леопольд договорился об устройстве музыкального вечера в доме вновь приобретенного горячего поклонника Вольфганга – барона Готфрида ван Свитена. Ни один человек в Вене не откажется от приглашения барона. Отец Готфрида, Герхард ван Свитен, выразил согласие присутствовать на концерте, а этот известный доктор пользовался расположением Марии Терезии, и она с уважением относилась к его мнению, что было ей также не свойственно.
Вольфганг, совершенно подавленный поведением Афлиджио, оживился, узнав, что концерт состоится в доме Готфрида ван Свитена. Мальчику нравился тридцатилетний барон, похожий на своего отца крупными волевыми чертами лица, нравились его энергичные манеры и сердечное отношение к людям. Внушала Вольфгангу уважение и любовь ван Свитена к музыке. Барон умел играть на клавесине и на скрипке, изучал историю и теорию музыки и сам сочинил несколько песен и сонат. Очень скоро Вольфганг и ван Свитен подружились и завели моду отвечать друг другу на разных языках – оба, помимо немецкого, говорили на итальянском и французском и знали немного латынь и английский, кроме того, оба нередко объяснялись загадками и недомолвками. Они могли с величайшей серьезностью обсуждать творчество только что умершего Телемана и тут же переключиться на шутливый разговор о примадоннах с голосами, напоминающими визг пилы, и о премьерах-кастратах, которые обязательно икали на высоких нотах, и о маэстро, дирижировавших оперой словно в полусне.
Леопольда удивило, что сын не интересуется, кто будет присутствовать на концерте.
– Вот еще! – сказал Вольфганг. – Мне все равно. – Но в душе надеялся, что Афлиджио придет на концерт к барону. Тут уж он покажет этому болтуну, кто сочинил «Мнимую простушку».
Моцарты по настоянию хозяев вместе с ними встречали именитых гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107