Семья всегда должна быть вместе, говорила Анна Мария. А теперь эта мечта развеялась в прах, как и многие другие. Он потерпел неудачу, вся ого жизнь оказалась загубленной. Снова принимаясь за письмо, Леопольд уже не мог сдержать слез. В этот момент он чувствовал себя всеми покинутым, одиноким стариком.
Он так долго тянул со своим согласием, что не был уверен, поспеет ли оно к сроку. Господи! Как ему тяжко без Анны Марии!
В день свадьбы Вольфганг сидел в своей новой квартире па Хохбрюке и ждал приезда Папы и Наннерль. Они сделают сюрприз и появятся в последний момент, утешал он себя, не в силах допустить мысль, чтобы самые близкие ему люди не присутствовали на его свадьбе. Неужели они способны на такую жестокость? Но из дому вестей не приходило, даже па последнее письмо Папа не ответил.
Наступил полдень, приближался час венчания. Вольфганг Польше не мог ждать. Последний раз он окинул взглядом новую квартиру – хорошо, если бы она понравилась Констанце. Без нее здесь так одиноко и неуютно. Пока шли приготовления к свадьбе, Констанца жила у матери, и он снял эту квартиру па время, чтобы, поженившись, им не пришлось просить пристанища у госпожи Вебер. На деньги, полученные за «Похищение», он купил постельное белье, скатерти, посуду, мебель и большую двуспальную кровать. Вольфганг не был уверен, угодит ли Констанце, хоть и мнил себя знатоком женского вкуса. Маленькие, темные, даже в августе попахивающие плесенью и сыростью комнаты вовсе не соответствовали его мечтам о доме, где он хотел бы воспитывать своих детей, а иметь большую семью было его страстным желанием.
Облачившись в белый атласный жилет и черный камзол – обычно он предпочитал одежду более ярких цветов, но для такого случая она не годилась, – Вольфганг вышел на улицу.
Из-за госпожи Вебер, да и по другим причинам Вольфганг не позвал на свадьбу никого из своих венских друзей. Но поскольку у жениха должен быть шафер, он пригласил Зальцбургского друга детства – Франца Гиловского. Доктор медицины, Гиловский жил в Вене; это был веселый, общительный человек одного с ним возраста, и Вольфганг знал, Гиловский не станет докучать вопросами и советами, а просто одобрит его поступок, в чем он нуждался сейчас больше всего.
Направляясь к собору св. Стефана, где должно было состояться венчание, Вольфганг остро переживал свое одиночество. Без семьи он чувствовал себя потерянным и многое бы дал, чтобы рядом с ним сейчас оказалась Мама. Никого из родных в самый важный день его жизни! Он представлял себе Мамино удлиненное лицо, ее высокую прическу, нежную кожу. День был жаркий, но Вольфганг вдруг ощутил озноб во всем теле, ему чудилось, будто рука Мамы лежит в его руке, они вместе идут в церковь, и она так же взволнована, как и он. Ведь Мама была знакома с Веберами, встречалась с ними в Мангейме, и они тогда подружились. Мама не покинула бы его в такой ответственный момент.
Ощущение, что Мама идет рядом, не оставляло Вольфганга, и в собор св. Стефана он вошел уже в более спокойном состоянии. Ему очень правился этот величественный храм, бывший в его представлении душой Вены. Сегодня в лучах солнца собор сиял, будто драгоценный камень, а великолепная южная башня, как всегда, потрясала красотой. Как чудесно, что он венчается в степах этого собора, когда-то служившего убежищем для многих. Доброе предзнаменование!
Но войдя внутрь, Вольфганг не увидел ни Папы, ни Наннерль, и мрачные думы снова завладели им. Мама куда-то исчезла, и он опять оказался один; чувство потерянности не прошло и тогда, когда он увидел Констанцу. Она стояла между госпожой Вебер и Софи, одетая во все белое, и лицо ее казалось таким же белым, как платье. Да, свадьба не пышная, мрачно подумал Вольфганг. Цецилия и Софи Вебер, Торварт, Франц Гиловский и Карл фон Кроншторф – член окружного совета Нижней Австрии и свидетель невесты, – вот и все.
Вольфганг и Гиловский обнялись, но остальные гости держались друг с другом официально.
Опекун, большой мастер по составлению всякого рода документов, потребовал зачитать брачный контракт вслух. Контракт не вызвал возражений, и Вольфганг заметил, что все скреплявшие документ печати, за исключением его, были с гербом.
Появился священник, и Вольфганг с Констанцей опустились на колени; Вольфганг видел: она волнуется не меньше его.
Смогу ли я дать ей то, о чем она мечтает, думал он.
Можно ли довериться ему? Смогу ли я сохранить его любовь? – думала она.
Когда церемония венчания закончилась, он прошептал ей на ухо, желая подбодрить не только ее, но и себя:
– Нас благословил сам господь бог, Станци. Больше нам ничего не надо.
Констанца заплакала. Он не мог понять отчего: от счастья, от горя или от облегчения; нервы у Вольфганга сдали, и он тоже заплакал, а священник, глубоко тронутый, сам, казалось, готов был расчувствоваться. Госпожа Вебер поцеловала Констанцу и хотела было поцеловать Вольфганга в знак того, что теперь прощает ему все. Но Вольфганг подставил щеку – его ужасала мысль, что губы Цецилии Вебер могут коснуться его губ. И на него сразу пахнуло винным перегаром.
Опекун поздравил Вольфганга и сказал:
– Давно пора, Моцарт.
Все сошло как полагается, заметил фон Кроншторф, а Гиловский дружески обнял Вольфганга, поцеловал невесту и сказал, что Вольфгангу привалило счастье.
В тот же вечер баронесса фон Вальдштеттен устроила в своем особняке свадебный прием в честь Моцартов. Приятным сюрпризом для новобрачных явилось исполнение серенады для духовых инструментов по заказу баронессы, которую Вольфганг только что закончил. Теперь он понял, почему баронесса так торопила его, и был ей благодарен. Музыка как нельзя лучше соответствовала событию, произвела на всех прекрасное впечатление, и мало-помалу Вольфганг успокоился и развеселился.
Но как только они приехали домой, нервное состояние его вернулось вновь. Он показывал Констанце фарфор, белье, а она держалась как-то натянуто, отчужденно. Вольфганг достал подарки: кольцо Мамы и миленькую сумочку.
– Открой ее, Станци, открой, – настаивал он. В сумочке оказалось десять золотых дукатов.
– Это тебе, Станци, трать их как вздумается. Теперь ты свободна, понимаешь, свободна! Тебе больше ни у кого не нужно спрашивать позволения, в особенности у матери, никогда!
Столько денег у Констанцы еще не водилось. Она с удивлением подняла глаза на Вольфганга, а когда он надел Мамино кольцо ей на палец, жалея, что оно не обручальное, пылко поцеловала Вольфганга и воскликнула:
– Спасибо, Вольфганг, теперь я богатая!
Он с гордостью показал ей просторное супружеское ложе и ширму, купленную для удобства Констанцы, – ему хотелось, чтобы его жена чувствовала себя королевой, – и нежно обнял ее. Она ответила ему поцелуем, и Вольфганг понял: она жаждет его не менее страстно, чем он ее, а держалась отчужденно лишь потому, что все еще не верила в его любовь.
Согласие и благословение Папы пришло на следующий день.


Часть девятая. МУЗЫКАНТЫ. ГЛЮК, САЛЬЕРИ, ГЕНДЕЛЬ, БАХ, БЕТХОВЕН, ГАЙДН

68

Два дня спустя по просьбе Глюка состоялось специальное представление «Похищения из сераля». Для Вольфганга это было большой честью – императорский капельмейстер считался самым знаменитым музыкантом в Европе и любимцем Иосифа II. Глюк был единственный композитор, на ком сходился музыкальный вкус Марии Терезии, Иосифа II и Марии Антуанетты.
Сразу после спектакля Глюк пригласил чету Моцартов к себе на обед. Вольфганг, с детства приученный Папой не слишком доверять этому человеку, тем не менее питал к нему глубокое уважение как к оперному композитору. Кроме того, Вольфгангу льстило, что Констанца тоже удостоилась приглашения. Он, не раздумывая, дал свое согласие.
Сидя в экипаже по дороге к дому Глюка на Михаэльплац, Вольфганг сказал Констанце:
– Встретиться с Глюком куда труднее, чем с императором. Это нам свадебный подарок, Станци. Очевидно, он решил поддержать меня.
– Но ты говорил, что он всегда стоял у тебя на дороге.
– Это говорил Папа. Когда в Вене без конца откладывали представление моей первой оперы, у Папы почему-то создалось впечатление, будто это интриги Глюка, хотя дело было в Афлиджио. И в Париже Папа запретил мне встречаться с ним. Собственно, Папа оказался прав. Глюк и Пиччинни – вот кто пользовался там успехом, а на меня просто не обращали внимания. Затем было отложено «Похищение из сераля», а потом и вовсе чуть не снято с постановки – и снова из-за оперы Глюка. Кроме того, мне не нравится его страсть к интригам и всяким козням. Может, нам вернуться домой?
Экипаж их уже въезжал на Михаэльплац. С первого дня женитьбы Моцарт находился в радостном, приподнятом настроении, и, несмотря на предубеждение, ему очень хотелось встретиться с Глюком, поэтому у Констанцы не хватило духа его отговаривать. Все же она спросила:
– Ты думаешь, он намеренно чинил тебе препятствия?
– Откуда мне знать? Может, теперь нам удастся выяснить.
– Ты ведь любишь его музыку?
– Настолько, что готов простить ему все остальное.
– Ну, тогда в чем же дело?
Вольфганг подал ей руку, помог выйти из экипажа с такой галантностью, словно она была самой красивой и почитаемой из всех знатных дам Вены. Пышность особняка императорского капельмейстера обязывала их держаться соответственно.
Вольфганг пришел в восторг от расположения глюковского дома: напротив Бургтеатра, неподалеку от Гофбурга – идеальное место для дома придворного музыканта.
Вольфганг наслышался рассказов о широком образе жизни маэстро и, пока ливрейный лакей вел их через анфиладу комнат к хозяину, убедился, что в этом много правды. Комнаты поражали великолепными гобеленами, дорогими коврами, хрустальными канделябрами, резной мебелью, стены и потолки украшал позолоченный лепной орнамент. Гостиная, где сидел страдавший подагрой Глюк, положив на диванную подушку больную ногу, не уступала в роскоши королевским покоям Шёнбрунна. Папа не так давно писал Вольфгангу, что Глюк весьма выгодно женился: с того дня как Марианна Пергин, старшая дочь богатого банкира, стала его женой, Глюк был избавлен от всяких материальных забот и мог сочинять музыку исключительно по своему вкусу.
Кристоф Виллибальд Глюк при виде гостей с трудом поднялся, отметив про себя: «До чего же еще молод этот Моцарт!» Вольфганг, отвешивая поклон, вспомнил, что его соперник тоже получил орден Золотой шпоры из рук папы римского, с той лишь разницей, что маэстро было при этом сорок два года, а ему едва исполнилось четырнадцать.
– Прошу вас, синьор кавалер, не вставайте, – сказал Вольфганг. – Ваше приглашение для нас большая честь. Разрешите представить вам мою жену Констанцу.
– Очень рад, Моцарт, очень рад, – сказал Глюк своим надтреснутым, хрипловатым голосом. – Примите мои поздравления. Вы, как я слышал, поженились совсем недавно.
– Да. И счастливее пары не найти во всей империи, маэстро.
– Сколько времени вы женаты? Три дня?
– Четыре!
Голос Вольфганга был таким блаженно счастливым и юным, что Глюк невольно позавидовал: давно он не испытывал подобных чувств.
– Жена скоро выйдет, – улыбнувшись, сказал Глюк. – Она никому не доверяет приготовление моего обеда.
Репутация Глюка-обжоры ничуть не уступала его репутации знаменитого музыканта; год назад с ним случился удар, и с тех пор правая рука его безжизненно повисла. Лицо, старое, сильно изуродованное оспой, было неприветливо. Но он считался интереснейшим и умнейшим собеседником и одним из самых искусных интриганов во всей Европе.
– Я счастлив, Моцарт, что вы согласились отобедать с нами, – сказал Глюк. – На его величество произвела большое впечатление ваша победа над Клементи.
Интересно, что у Глюка на уме, подумал Вольфганг, но вслух сказал:
– Спасибо, синьор кавалер. Вы один из немногих людей, чье мнение я ценю.
– Верю. Вы даже оказали мне честь, имитируя меня, Моцарт.
Не имитировал, а улучшал, подумал Вольфганг, но снова вежливо поклонился и любезно ответил:
– Нужно учиться везде, где можно.
Глюк не успел ответить – в гостиную вошла его полная пожилая жена и пригласила всех в столовую. И хотя держалась она любезно, внимание ее было полностью сосредоточено на муже. Госпожа Глюк ясно давала всем понять, что муж ее – великий человек, и даже его манера есть была исполнена для нее глубокого смысла, хотя Глюк поглощал пищу с такой жадностью, что Вольфгангу сделалось неловко, и во время обеда он молчал.
Глюк закончил трапезу, вид у него сделался блаженный, он рыгнул и сказал:
– Знаете, Моцарт, мне было пятьдесят, когда меня наконец признали. Куда вы так спешите?
– Спешу? Мою первую оперу поставили, когда мне исполнилось двенадцать.
– Но вы же были вундеркиндом, – раздраженно возразил Глюк, словно с этим обстоятельством приходилось мириться, но отнюдь им не восхищаться.
– А что вы думаете о «Похищении», синьор кавалер? – спросила Констанца.
– Вдохновенно. Мелодично. Типичная опера начинающего композитора.
– Начинающего?! – воскликнул Вольфганг. – Да ведь это моя десятая опера!
– И она сентиментальна, наивна, романтична, а в великодушие, которое паша проявляет к Бельмонту, я, например, никак не могу поверить.
Вольфганг молчал, хотя ему очень хотелось возразить Глюку.
– И все-таки ваша музыка оживила либретто, придала ему обаяние, которое отсутствует в стихах. Во многих местах музыка трогает за живое.
– Благодарю вас. Впервые я почувствовал и полюбил оперу, услышав вашу оперную музыку.
– А теперь?
– Если там, где я нахожусь, идут оперы Глюка, я обязательно их слушаю. Люди, любящие пение, должны слушать такую музыку, как ваша.
– Вы удивительно любезны, господин Моцарт.
– Кавалер Глюк, что касается мелодичности музыки, то с вами не сравнится ни один композитор.
– А какое место вы отводите себе?
– Где-нибудь между изяществом и красотой, – ответил Вольфганг и встал между госпожой Глюк и Констанцей. – Я также считаю себя счастливейшим из мужей.
– Я слышал, вы далеко не всегда бываете столь лестного мнения о других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107