– Нет, Антуанетта! – Мария Терезия внезапно посуровела. Позволить простолюдину критиковать Габсбургов было бы непростительно.
Тогда, словно в пику ей, Иосиф заявил, что хочет сыграть на скрипке.
Это было совсем уж непозволительно. Но запретить сыну Мария Терезия не могла: Иосиф ее наследник, будущий император.
Леопольд делал вид, что не слышит фальшивых звуков, которые так и лезли в уши; эрцгерцог был любителем и играл как любитель. Пусть Иосиф и будущий император, думал Леопольд, но музыкального таланта он совсем лишен. Однако Леопольд никак не проявлял своих чувств и надеялся, что и Вольферль будет тоже сдержанным.
После того как эрцгерцог несколько раз подряд взял неверную ноту, Вольферль сказал:
– Вы фальшивите, ваше высочество, и у вашей скрипки чересчур резкий звук.
Леопольд ждал бури. Но вместо этого Иосиф, улыбаясь, сказал:
– Браво! Наконец-то я встретил честного человека. Императрица тоже улыбнулась, правда ее улыбка показалась Леопольду несколько деланной.
– Иосиф, – раздраженно сказала она. – Может, мы дадим Моцартам сыграть одним – ведь для этого они учились.
– Ваше величество, – воскликнула Наннерль, – я могу играть с закрытыми глазами!
– Ну, это просто фокус, – возразил Иосиф, – а вот можешь ли ты сыграть незнакомую вещь?
– С листа? – Наннерль вопросительно взглянула на Папу.
– А почему бы и нет, если это музыка? – вмешался Вольферль.
– Это соната Вагензейля. – Иосиф поставил ноты на пюпитр и спросил: – Вы ее когда-нибудь видели?
– Нет, – отозвался Вольферль. – Но сыграть можем. Правда, Наннерль?
Наннерль постеснялась сказать «нет», однако ей было страшно. Все же она заиграла вслед за Вольферлем и, поняв, что играют они правильно, перестала волноваться. Беря заключительные аккорды, она знала, что игра их вызвала одобрение. Все, даже младшие дети, слушали затаив дыхание, и эрцгерцог Иосиф пожал им руки, что было великой честью, и обращаясь к очень гордому Папе, назвал его «господин капельмейстер».
Вольферлю очень понравились пирожные со взбитыми сливками, которыми угостила его Мария Антуанетта. Она была такой хорошенькой и веселой – просто глаз не отвести. И предлагала посмотреть ее клавесин – может, ему захочется на нем сыграть, а Вольферль думал, как, должно быть, приятно ее поцеловать.
– У вас есть свой парк, чтобы в нем играть? – спросила Мария Антуанетта.
– Нет. – А зачем он нужен, подумал Вольферль.
– А у нас есть. Но у вас, конечно, есть охотничий парк?
– Нет, – грустно ответил он. Белокурая, голубоглазая, с нежной кожей и ярким румянцем, она была просто обворожительна, особенно когда улыбалась. А сейчас вдруг стала очень серьезной.
– У нас самый большой охотничий парк в империи. Папа там сейчас охотится на оленей. А вы любите охотиться?
Вольферль недоуменно пожал плечами, хорошо бы она поговорила о чем-нибудь, знакомом ему.
– Пойдемте, я покажу вам свой клавесин, – предложила Мария Антуанетта.
Тринадцатилетняя эрцгерцогиня Иоганна, решив, очевидно, что отпускать их одних не следует, присоединилась к сестре. Вольферль, желая доказать, что он не маленький, поспешил вслед за старшими, но, непривычный к натертому паркету, поскользнулся и упал. Иоганна сделала вид, будто ничего не заметила, а Мария Антуанетта подбежала к мальчику и, стараясь ободрить, помогла подняться.
Отправившиеся на поиски детей Мария Терезия с Мамой подошли как раз, когда Вольферль говорил Марии Антуанетте:
– Вы очень добры. Когда я вырасту, я женюсь на вас.
Немало удивленная, Мария Терезия спросила почему.
– Из благодарности, – ответил Вольферль, – и еще потому, что она добрая. Ее сестра не захотела мне помочь, а она помогла.
Дети были оставлены на попечение придворной дамы, и императрица указала Анне Марии на кресло. Анну Марию потрясла ее благосклонность. Правда, сама императрица уселась на более высокое кресло с величественной, как у трона, спинкой, но, в общем, они сидели почти как равные.
Марию Терезию заинтересовал маленький мальчик. Она понимала, отец не даст откровенных ответов на ее вопросы, ей казалось, что он слишком эксплуатирует ребенка, но императрице поправилась Анна Мария, в ее представлении образец доброй немки – матери семейства. Дружелюбно, насколько позволяло ее положение, она спросила:
– Когда же это проявилось? – Что, ваше величество?
– Его одаренность, очарование, способности.
– Не знаю, – Анна Мария обвела взглядом натертый паркет, сверкающие люстры, изящные зеркала и снова посмотрела на императрицу. Она встретила ее ободряющую улыбку – улыбку матери и одновременно всеведущей властительницы, которую сам создатель облек властью, – и вдруг высказала вопрос, годами не дававший ей покоя.
– Ваше величество, откуда у него это?
– Что это? – На сей раз озадачена была Мария Терезия.
– Гениальность. Ведь правда, он гениален, ваше величество?
– Потому, что так хорошо играет для своего возраста? – Мария Терезия снисходительно улыбнулась.
– Нет, ваше величество, не только потому. Что касается музыки, для него нет трудностей.
– Это необычно, – согласилась Мария Терезия, – и, разумеется, он прелестный ребенок.
– Мне иногда кажется, ваше величество, что его гениальность – дар божий.
Мария Терезия не ответила, слова Анны Марии показались ей чересчур дерзкими. Унаследованный ею трон действительно был даром свыше, но что мог получить в наследство от своих предков сын Моцартов? Кроме того, почти все музыканты – цыгане. Мальчик вызывал у нее интерес как у матери, а не как у покровительницы искусств.
– Надеюсь, вы не рассердились на меня, ваше величество, – смиренно произнесла Анна-Мария, – но право же, у Вольфганга вместо крови в жилах течет музыка.
– В вашей семье есть дворянская кровь?
– Говорят, мой отец родом из мелкопоместных дворян, но никаких доказательств нет.
– А по линии вашего мужа?
– Никогда об этом не слышала, ваше величество.
– Поразительно!
– Ваше величество, у Вольферля мой характер, но музыкальные способности мужа.
– Господин Моцарт очень хороший музыкант?
– Да. И наша дочь тоже прекрасная музыкантша. Но они не могут равняться с Вольфгангом. Вот почему мне кажется, ваше величество, что талант его – дар господень.
– При его происхождении это невозможно;
– Но когда он играет, мне кажется, им владеют высшие силы, ваше величество.
– Сомневаюсь. Заботитесь ли вы о духовном воспитании ваших детей?
– Когда мы дома, муж занимается с ними каждый день. Он сам окончил иезуитскую гимназию в Аугсбурге, и мы все ревностные католики.
– Похвально. Нет ничего важнее христианского воспитания.
– Господь – наша опора в трудные дни, ваше величество.
– Господь бог часто одаривает нас своими милостями. И его высшая милость – это наши дети.
– Осмелюсь сказать, ваше величество, мне кажется, ее высочество эрцгерцогиня Мария Антуанетта прелестна и так добра.
– Добра она далеко не всегда. Но ваш сын ее чем-то привлекает.
– Может быть, она дар божий, посланный вам, ваше величество.
– Вполне возможно. – Мария Терезия была убеждена, что это именно так. – Хоть она и моя дочь, но проявляет порой легкомыслие и леность, но гораздо чаще это маленькая богиня, которая знает, что самой судьбой ей предопределено властвовать.
Уместно ли задать императрице вопрос о ее детях, подумала Анна Мария, хотя бы для того, чтобы и со своей стороны проявить интерес?
– Ваше величество, – вдруг спросила она, – а ваши дети когда-нибудь жалуются на усталость? Я не смею огорчать мужа, по мне не хочется, чтобы Вольферль чрезмерно утомлялся. А Вольферль уверяет, будто никогда не устает. Разве такое возможно?
– Никогда не знаешь, когда верить детям и когда нет. Они-то хотят, чтобы им всегда верили. Сама я верю им наполовину, и то считаю себя излишне снисходительной.
– И еще он очень любит путешествовать, даже больше, чем его отец.
– Это тревожит вас, госпожа Моцарт?
– Да, ваше величество. Дома я могу пойти куда мне вздумается. А здесь меня все время водят, как малое дитя. В Зальцбурге мне все знакомо. А в пути не знаешь, что увидишь через минуту. И потом, кругом столько болезней. Вольферль наш последыш. Из семи детей выжили только он да Наннерль. Если с ними что-нибудь случится, просто не знаю, что делать.
– Жить дальше, – с горечью сказала Мария Терезия. – Я вот живу.
– Но вы – императрица, ваше величество, вы должны жить!
Мария Терезия ничего не ответила. Она думала о войне с Фридрихом Прусским, этим чудовищем, как она его называла, которая тянется с того времени, как она взошла на престол. Только теперь, после многих лет войны и тяжких потрясений, забрезжила наконец надежда на мир. Надо устраивать браки детей так, чтобы укреплять империю. Даже свою любимицу Марию Антуанетту, которой нет еще и семи, ей нужно просватать именно с таким расчетом – и как можно скорее. А эти Моцарты – за исключением, быть может, Анны Марии – мечтают о славе. Право, наивные!
Анна Мария раздумывала, как хорошо было бы, если бы люди могли доверять друг другу и быть в хороших отношениях независимо от занимаемого положения, и тут Мария Терезия сказала:
– Вы правы, госпожа Моцарт, человек должен жить, что бы ни творилось у него в душе. Мы приходим в этот мир не для того, чтобы развлекаться. Не каждому можно подарить свою дружбу, а тем более доверие.
Дети вернулись вместе с Леопольдом, и императрица поднялась, давая понять, что аудиенция окончена.
Вольферль был возбужден – Анна Мария невольно подумала, до чего скучным покажется ему теперь Зальцбург – и сразу принялся рассказывать.
– Мама, вы знаете, у них есть свой зверинец. У Туанетты есть волки, и львы, и медведи!
– Хорошо, хорошо, дорогой, нам пора ехать. Ты, верно, очень устал.
– Нет, совсем не устал, честное слово.
Анна Мария и Мария Терезия понимающе улыбнулись друг другу, а потом все пошло по установленному порядку. Моцарты низко поклонились императрице, и Леопольд поблагодарил ее за доброту, делая вид, что не замечает ее усмешки. Императрица удостоила Анну Марию личной аудиенции, это произведет сенсацию в Вене. Мария Терезия подняла руку – и появившийся откуда-то граф Майр повел их к карете, ожидавшей у ворот.
Вольферль взял Маму за руку: какие у него теплые, доверчивые пальцы, подумала она, как они верят ей, эти замечательные пальцы, творящие музыку и дарующие ласку.

10

Молва о том, что Марии Терезии понравилась игра детей, мгновенно распространилась по Вене. Теперь они получали столько приглашений, что им подчас приходилось выступать с концертами в домах знати и днем и вечером. Анна Мария боялась за здоровье детей, но Леопольд успокаивал: им только полезна столь бурная деятельность. Он был всем доволен и к тому же очень занят. Он писал в Зальцбург о своих успехах, и это приносило ему огромное удовлетворение. Ответ от Хагенауэра пришел очень скоро – тот уведомлял, что сообщил архиепископу добрые вести, и они произвели должное впечатление, тем не менее его светлость интересует вопрос, когда Моцарт пожалует обратно.
Спустя несколько недель после второго концерта в Шёнбрунне Леопольд снова уселся за письмо Хагенауэру; писал он весьма старательно, хотя и перо и чернила были из рук вон плохи.
«Уже после того, как я сообщил Вам о получении ста дукатов, императорский казначей известил меня, что ее величество намеревается пригласить детей выступать снова. А поскольку она принимала нас с добротой необычайной, я не считаю себя вправе огорчить ее. Поэтому, как я ни прикидываю, очевидно, раньше рождественского поста домой мы не вернемся. Если и удастся выехать отсюда через две-три недели – что невозможно из-за приглашения ее величества, – нам все равно придется ехать не спеша, – не дай бог, дети переутомятся и расхвораются.
Вчера мы играли у французского посла, который любезно пригласил нас посетить Версаль и заверил, что его величество король Людовик XV придет в восторг от игры детей. Завтра между четырьмя и шестью мы играем у графа Гарраха, а между шестью и девятью – в доме канцлера графа Кауница. Граф Кауниц – самое влиятельное лицо при дворе и близок к императрице, поскольку является ее главным советником.
Теперь аристократы посылают нам приглашения за три, четыре, а то и за шесть дней вперед, чтобы заручиться нашим согласием. Главный почтмейстер граф Паар уже ангажировал нас на следующую неделю. Мы также выступали с концертами у Тунов, у графа Цинцендорфа, человека весьма близкого к императрице, который знает в Вене всех, у вице-канцлера графа Колоредо и у многих других. Все они очарованы детьми, восхваляют их игру и хорошие манеры. Женщины более восприимчивы к музыке, чем мужчины, и Вольферль имеет у них особенный успех. Они его балуют, а Вольферль, да хранит его господь, держится с ними как с давними знакомыми.
Мам каждый раз что-нибудь дарят; после подарка императрицы мы получили уже не одну сотню дукатов, хотя никто еще не сравнялся щедростью с ее величеством, и обычно мы получаем от десяти до двадцати дукатов за трехчасовое выступление. Так как мы обходимся одним-двумя дукатами в день – за исключением тех дней, когда приходится нанимать карету, – то вернемся домой с кругленькой суммой, и тогда я смогу вернуть деньги, которые Вы так любезно мне одолжили. Тут по-прежнему почти не поминают о войне с Фридрихом Прусским, а если и говорят, то о скором примирении, поскольку пи одна из сторон не может добиться победы.
Если бы Вы могли разузнать намерения его светлости относительно места капельмейстера, я был бы Вам глубоко обязан. Надеюсь, из дружеских чувств Вы выполните эту просьбу. Если выбор его светлости падет на кого-то другого, кто знает, может, планы мои и изменятся.
И все же я по-прежнему предпочитаю Зальцбург всем другим возможностям. Еще раз прошу Вас рассказать его светлости, которого мы каждодневно благодарим за любезно предоставленный нам отпуск, о том, какой мы здесь имеем успех. И сам император и наследник престола эрцгерцог Иосиф называют меня не иначе как зальцбургским капельмейстером, и все расточают похвалы за то, что я прославляю музыку двора его светлости, немало способствовавшую проявлению замечательного таланта Вольферля и Наннерль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107