в Зальцбурге поговаривают, что Австрия может поддержать притязания Карла Теодора в Мюнхене, и, если это случится, музыкальная жизнь при его дворе станет еще полнее и богаче. Кроме того, Мангейм в два раза ближе к нам, чем Париж. Должен признаться, хотя прошло всего несколько месяцев со дня вашего отъезда, мне они показались годами. Но если барон Гримм и правда хороший друг Вендлинга, что весьма вероятно, так как музыкальная репутация у этого флейтиста прекрасная, то пренебрегать такой возможностью не следует.
Не забудь позаботиться и о Маме. Тебе следует убедиться, что она спокойно проживет у Серрариуса до наступления теплой погоды и лишь тогда отправится в обратный путь. Нужно купить ей хорошую шубу, а я договорюсь, чтобы она ехала до Мюнхена, а оттуда до Зальцбурга в удобной, теплой карете. И еще – прежде чем отправишься в Париж, отдай свои сочинения переписчику. В Париже это обойдется куда дороже, а тебе полезно поучиться экономии. Со времени вашего отъезда наши долги возросли, и, если ты не подыщешь в Париже выгодного занятия, наше положение станет трудным, возможно, даже отчаянным».
Вендлинг послал Вольфганга к самому дешевому переписчику нот, какого знал, – Фридолину Веберу.
Вольфганг стоял у двери маленького домика, держа в руке несколько арий, – разве мог он доверить неизвестному переписку своих самых любимых произведений, не посмотрев предварительно, как тот работает, – и раздумывал, стоит ли входить. Жилище выглядело невзрачно: между булыжниками в палисаднике пробивалась трава, решетка ограды покрылась ржавчиной, молоток у двери треснул. Однако, вспомнив настойчивую просьбу Папы, Вольфганг преодолел нерешительность и постучал. Дверь открыла девушка.
Она была одного с ним роста, и он заметил ее глаза – темные и добрые, правильные черты лица и слегка заостренный нос: красавицей не назовешь, подумал он, но очень мила; на вид ей было лет тринадцать.
Девушка не удивилась – посетители, наверно, были для них не редкость, а когда он сказал:
– Я Моцарт. Могу я видеть господина Вебера? – она провела его в скромно обставленную гостиную.
– Отец будет рад, – сказала девушка. – Прошу вас подождать.
– Вы меня знаете, фрейлейн?
– Все музыканты в Мангейме знают вас, господин Моцарт.
– А вы дочь господина Вебера? – Ему нравилось, как она держится.
– Да, господин капельмейстер. Нас четыре сестры. Я Констанца.
– Вы тоже музыкантша?
– Мы все музыкантши. Две старшие сестры поют, младшая играет на клавесине, а я люблю их слушать, – с гордостью объявила Констанца и вышла из комнаты.
В дверях появилась госпожа Вебер, за нею – все остальные члены семьи. Цецилия Вебер почтительно, как именитого гостя, приветствовала Вольфганга:
– Познакомиться с таким замечательным музыкантом – для нас большая честь.
Вольфгангу вдруг показалось, что все это с ним уже случалось прежде, что он вот так же стоял в простенькой гостиной, явно не принадлежавшей Веберам, перед женщиной, которую обступили четыре девушки, словно она была капельмейстером в семье. И в то же время Веберы совсем не походили на большинство людей, с которыми он до сих пор встречался: ни на императрицу и императора, ни на эрцгерцогов и эрцгерцогинь, ни на королев, ни на принцев и герцогов. У них не было ничего общего с Папой, с князем-архиепископом, с Гассе, с Бахом или с падре Мартини. Скоро ему исполнится двадцать два, а его до сих пор иногда принимают за ребенка, хотя все детство он провел в мире взрослых и рано перестал считать себя ребенком, как бы ни оберегали его от жизни родители. Веберы явно не принадлежали к миру богатых и знатных, но Вольфганг сразу почувствовал себя у них как дома. Хорошо, что он отбросил все сомнения и постучал.
Фридолин Вебер, тщедушного сложения, бледный и истощенный мужчина, выглядел, однако, моложе жены, которая в юности, должно быть, была недурна собой. Госпожа Вебер представила ему дочерей: крупную, полногрудую девятнадцатилетнюю Иозефу, десятилетнюю Софи, совсем еще ребенка, и Констанцу. Но, увидев Алоизию, Вольфганг позабыл обо всем.
Остальные сестры сильно проигрывали в сравнении с ней. Высокая, тонкая, с изящной фигурой, волосы струятся, как черный шелк, и серые глаза, такие же нежные, как звуки сонаты, написанной им для Розы Каннабих. Смотреть на Алоизию доставляло не меньшее удовольствие, чем слушать ее: голос у нее был музыкальный, удивительно приятный.
Заметив, какое впечатление Алоизия произвела на Вольфганга, Цецилия Вебер сказала:
– Алоизия с удовольствием споет вам что-нибудь, господин капельмейстер. Правда, милая?
– Как скажете, матушка.
– Но я пришел отдать свои поты в переписку, госпожа Вебер.
– Мой муж – отличный переписчик. Констанца, приготовь для господина Моцарта кофе. На дворе холод, он, должно быть, совсем промерз.
Не успел Вольфганг опомниться, как госпожа Вебер усадила его за фортепьяно. Рядом очутилась Алоизия, готовая исполнить одну из его арий. Вольфганг хотел было протестовать, ему порядком надоели любители, но устоять перед этой красивой девушкой он не мог; она прикоснулась к его плечу, давая знак начинать.
– Если вы предпочитаете, маэстро, я могу аккомпанировать себе сама, – сказала Алоизия.
– Ни в коем случае. – Как она прелестна! Но он все-таки опасался, что стоит ей открыть рот, и очарование исчезнет.
Фортепьяно оказалось отличным, а пение девушки поразило Вольфганга. Голос у нее был чистый и выразительный, хотя умения недоставало. Но она ни разу не сфальшивила. У нее было безупречное legato, а верха звучали просто изумительно. Каких замечательных результатов мог бы он добиться с таким инструментом! Аккомпанируя, он не мог отвести от Алоизии взгляда. Все в ней казалось совершенным, за исключением разве техники.
– Простите меня, господин Моцарт, – сказала Алоизия, – если я не угодила вам своим пением.
– Не угодили? Вы поете очаровательно!
– С ней занимался мой муж, – объяснила госпожа Вебер. – Он с 1765 года служит при мангеймском дворе.
– Я был бы счастлив, господин капельмейстер, услышать ваше искреннее мнение о пении нашей дочери, – сказал Фридолин Вебер.
– Когда вы перепишете арии, господин Вебер, я готов еще раз послушать Алоизию.
– Значит, завтра, – сказала госпожа Вебер. – Если, конечно, вы располагаете временем, маэстро.
– Постараюсь прийти, – сказал Вольфганг. – Приблизительно в это же время.
– Если соизволите меня послушать, я могу сама себе аккомпанировать, – заметила Алоизия.
Вольфганг раздумывал, стоит ли говорить Маме о своих новых друзьях, и решил рассказать позже, когда получше их узнает. Мама поинтересовалась, хороший ли переписчик господин Вебер, и Вольфганг с энтузиазмом ответил:
– Отличный! Первоклассный!
– Но ведь ты не удосужился даже посмотреть образцы его работы, не правда ли?
– Я слышал пение одной из его дочерей. Вебер – прекрасный музыкант.
Вольфганг считал минуты до новой встречи с Алоизией. А затем снова сидел в их бедной гостиной, и сердце его ликовало: Алоизия показалась ему еще более обворожительной, чем в прошлый раз.
Арии Вебер уже переписал; работа оказалась выполненной отлично. За переписку двух концертов для флейты Вольфганг вручил Веберу пять гульденов. Вебер отказывался от вознаграждения. Господин Моцарт, говорил он, бесплатно дал его дочери ценные советы, как можно брать с него деньги? Но Вольфганг и слушать не хотел. Что там советы – у фрейлейн Алоизии большой талант, и он сочтет за счастье заняться с ней, и в конце концов, к удовольствию Вольфганга, Фридолин Вебер согласился взять деньги. Кроме Алоизии, Вольфганг не замечал ничего вокруг. На этот раз она сама аккомпанировала себе, а он слушал, завороженный ее голосом.
Теперь Вольфганг каждый день посещал Веберов. Когда Анна Мария узнала, что у Веберов четыре дочери и одна из них обладает прекрасным голосом и очень хороша собой, она обеспокоилась. Ее не удивило неожиданное сообщение Вольфганга:
– Принцесса Вейльбургская, сестра принца Оранского, которой я так понравился еще ребенком, изъявила желание снова послушать мою игру. Кирхгейм всего в десяти часах езды от Мангейма, и принцесса обещала заплатить мне семь луидоров, если я напишу для нее несколько арий. Принцесса обожает пение.
– А петь будет фрейлейн Вебер?
– Не бойтесь, она поедет не одна. С отцом. Чтобы отблагодарить за помощь, он переписывает мне ноты почти бесплатно.
– Ты влюблен в фрейлейн Вебер?
– Она совсем еще ребенок. Но у нее удивительный голос.
– А как же с твоими учениками и концертами для голландца?
– Ученики никуда не денутся, и я уже сочинил два концерта для флейты. Третий закончу, когда вернусь. Семь луидоров – немалые деньги.
Вольфганг отсутствовал двенадцать дней. С Фридолином Вебером они отлично ладили. Вебер прекрасно разбирался в музыке и понимал, когда нужно оставить Вольфганга наедине с Алоизией. В карете молодые люди сидели рядом, и ее волнующие прикосновения, напряженное внимание, с каким она ловила каждое его слово, наполняли сердце Вольфганга радостным предчувствием. А как легко она все схватывала! Ее голос становился с каждым днем все красивее и выразительнее. Вместе мы могли бы многого достичь, думал он, и ему казалось, что какое-то необыкновенное духовное родство все крепче связывает его с Алоизией.
Анна Мария совсем растерялась, когда Вольфганг сказал, что раздумал ехать с Вендлингом в Париж.
– Вендлинг – порядочный человек, – сказал он, – но безбожник и имеет склонность к вольнодумству.
– Когда я говорила тебе то же самое, ты не слушал.
– Я его плохо знал.
– Как же ты объяснишь свой отказ?
– Не беспокойтесь, что-нибудь придумаю. – Он отдал ей два луидора.
– Ты же получил семь.
– Я оплатил половину расходов Вебера. Он, бедняга, очень мало зарабатывает, а Алоизия штопала мне чулки и чинила одежду. И я предложил им поехать в Италию, там она наверняка станет примадонной и заработает кучу денег – под моим руководством, разумеется. Но это после вашего отъезда в Зальцбург.
Вольфганг сообщил Папе об изменившихся планах, спрашивал его одобрения и помощи: «Вендлинг – честный человек и прекрасный музыкант, но его безбожие смущает меня. Не сомневаюсь, Вам бы не понравилось, что я столько времени провожу в его обществе. Веберы же, напротив, – чрезвычайно набожные люди.
Фридолин Вебер отлично переписал мои ноты и взял за это очень мало. Он так напоминает мне Вас: способный, умный, музыкант с тонким вкусом, но, хотя он поет, суфлирует и мастерски переписывает ноты для Карла Теодора, платят ему гроши, что Вам тоже знакомо. Его дочь Алоизия, хотя ей всего шестнадцать, – прекрасная певица, диапазон ее голоса удивителен, ей надо только немного получиться играть и исправить кое-какие недочеты в технике, чем я сейчас с ней занимаюсь, – тогда она сможет петь в любой опере.
У них еще три дочери, и все музыкальные, и мать, которая относится ко мне с великим уважением, хотя весь дом ходит у нее по струнке, но из всех по-настоящему талантлива одна Алоизия.
Веберы очень добры ко мне, я сильно привязался к этой незадачливой семье и мечтаю им помочь. Хочу, чтобы господин Вебер и Алоизия поехали со мной в Италию попытать там счастья в каком-нибудь оперном театре. Если бы Вы написали нашим друзьям в Милане и других городах, может, они и смогли бы подыскать место для фрейлейн Алоизии, которая, безусловно, станет примадонной в недалеком будущем. Уверяю Вас, став певицей под моим руководством, она принесет мне большую славу. За то короткое время, что я обучаю ее, она сделала огромные успехи.
Если этот план осуществится, мы с господином Вебером и его дочерью будем иметь счастье и удовольствие посетить моих любимых Папу и сестренку по пути в Италию. В Италии я обязательно должен получить контракт на сочинение оперы. Вы знаете, как мне безумно хочется написать оперу, это мечта моей жизни, а если в ней будет петь Алоизия, то представление оперы станет для меня делом чести, а не мучением.
Вендлингу я уже сказал, что не могу ехать с ним в Париж, поскольку получил письма, требующие моего присутствия в другом месте для сочинения оперы. Дорогой Папа, я молю бога, чтобы Вы одобрили мой план. Веберы для меня все равно что вторая семья – после Вас, разумеется, – и Мама согласна, что фрейлейн Вебер для ее возраста поет поразительно».
Без ведома Вольфганга Анна Мария сделала к письму сына следующую приписку:
«Прочтя письмо Вольфганга, ты лишний раз убедишься: уж если ему кто-то понравится, он готов отдать этому человеку все, даже в ущерб себе. Он прав – певица она прекрасная, но ведь мы должны думать и о своей выгоде. Я никогда не одобряла его поездки в Париж с Вендлингом, но молчала – со мной он мало считается. А вот подружившись с Веберами, он сразу переменил решение. Моему обществу он часто предпочитает чужое, а когда я пытаюсь его расспрашивать, уходит от разговора.
Поэтому тебе решать, как нам быть. Я по-прежнему против его поездки с Вендлингом в Париж, лучше уж – если погода установится – я сама с ним поеду почтовой каретой, это нам недорого обойдется. Может, ты получишь добрые вести от барона Гримма. А пока живется нам сносно, денег тратим немного и можем пожить тут еще некоторое время. Пишу тебе по секрету. Вольфганг ушел в гости, он не должен ничего знать».
Леопольда письма потрясли. Его тщательно разработанные планы, казалось, вот-вот рухнут. Он приготовился ко многим неожиданностям, но подобного не ожидал. Наннерль, когда он ей рассказал, горько расплакалась. Он изо всех сил сдерживался – кому-то в семье ведь следует сохранять присутствие духа, – но, оставшись один в комнате, дал волю своим чувствам. Порой ему хотелось выкопать глубокую яму и спрятаться в ней от всех невзгод. Что же теперь с ними будет? Если сын последует этому безумному плану, вся его старательно обдуманная карьера разлетится в пух и прах и все о нем позабудут. Хорошенькие губки и звучное legato погубили все надежды, которые Леопольд возлагал на своего Вольфганга! Как зло подшутила над ним судьба!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107