Леопольда, хотя и глубоко польщенного приглашением принца, слегка тревожило присутствие музыкантов. Но он на преминул внимательно разглядеть обстановку дворца; желая определить, насколько состоятелен его покровитель! Богатство принца Конти произвело на него большое впечатление. Леопольду редко случалось видеть равную по роскоши гостиную. Шелковые гобелены и изящная мебель стоили Целого состояния.
Среди гостей Леопольд заметил много влиятельных придворных. Мужчины в пудреных париках, камзолах всевозможных цветов, белых шелковых чулках и при шпагах с рукоятками, осыпанными драгоценными камнями, щеголяли роскошью своей одежды, словно стремясь в этом превзойти дам. Принц оказался весьма любезным хозяином; изысканно учтивый, он принимал гостей, стоя рядом со своей очередной любовницей, графиней де Тессэ.
Но Леопольд ни на минуту не забывал о музыкантах, их присутствие стесняло его. Никто из музыкантов не подошел к Моцартам – они держались в стороне. Леопольд легко выделял их в толпе по скромности одежды, отвечавшей их низшему положению в обществе, а также по отсутствию шпаг, носить которые им запрещалось.
Тем не менее по тому, как приветлив был с ними принц, Леопольд догадался, что здесь собрались не рядовые музыканты. Может, они настроены враждебно? Почему никто из них не обращает на нас внимания? Может, им претит сама мысль о соперничестве с детьми? Леопольд понимал их настороженность. На их место он, наверное, думал бы точно так же.
Леопольд вздохнул свободней, когда Гримм взял его под руку и повел в противоположный конец гостиной представить музыкантам: Жан Филипп Рамо, переживший многих музыкальных врагов, теперь, в восемьдесят лет, был единственным французским композитором, признанным повсюду, даже в Италии; Арман Луи Куперен, родственник «великого» Куперена и сам выдающийся органист; Пьер Гавинье, который сейчас, в тридцать семь лет, считался лучшим французским скрипачом; молодой привлекательный Франсуа Госсек, недавно назначенный принцем на должность капельмейстера; Иоганн Шоберт, считавшийся в свои двадцать три года юным дарованием и, несмотря на немецкое происхождение, сумевший стать любимым композитором и клавесинистом принца; и, наконец, Готфрид Экхард, который был немногим старше Шоберта и тоже немец по происхождению, – известный композитор и виртуоз-клавесинист.
Гримм представил Леопольда как капельмейстера его высокопреосвященства князя-архиепископа зальцбургского, но Леопольду было ясно – интересует их не он сам, а Вольферль, они не очень-то доверяют толкам о его таланте и потрясены его юным возрастом. Они не ожидали, что Вольферль так мал, и Шоберт, сам умевший извлекать немалую пользу из своего возраста, сказал:
– Мы понимаем, Моцарт, что вы руководствуетесь лучшими намерениями, но…
Леопольд тут же насторожился.
– Что вы хотите сказать?
– Ваш сын совсем маленький. Ему не дашь больше пяти.
– Ему семь лет. – Вольферлю только что исполнилось восемь.
– Пусть даже семь, все равно он слишком мал! – Шоберт говорил с раздражением.
– Какое отношение это имеет к его игре?
– Очень большое. Без сомнения, нам придется сделать скидку на возраст.
– Ни в коем случае! Он играет как взрослый музыкант. Шоберт насмешливо улыбнулся.
Рамо, который внимательно прислушивался к разговору, сказал: – Я начал выступать, когда мне было семь лет. Все взрослые музыканты меня ненавидели.
– Однако вы все же стали великим музыкантом, – льстивым тоном заметил Шоберт.
– Тем сильнее они меня возненавидели, – сказал старец.
Леопольд повернулся к Гримму и спросил его официальным тоном, хотя они успели близко сойтись за это время:
– Скажите, господин Гримм, разве мой сын играет, как ребенок?
– Ну, разумеется, пет. Не понимаю, к чему весь этот разговор?
Прежде чем Шоберт успел ответить Гримму, к ним. подошел принц Конти.
– Господин Моцарт, – сказал принц, – хотелось бы, чтобы дети играли первыми, затем выступят господа Экхард и Шоберт, поскольку они тоже клавесинисты и немцы, а после них снова ваш сын. Пусть он играет импровизации на темы их сочинений, ведь, говорят, он может импровизировать на любую тему. Вы согласны?
Это было скорее приказание, чем вопрос, и Леопольд вынужден был согласиться, хотя в душе опасался, окажутся ли подобные импровизации под силу Вольферлю.
Вольферль понимал, собравшихся по-настоящему интересует лишь третья часть программы – его импровизации. В мертвой тишине приблизился он к клавесину. Хорошо еще, что Папа на этот раз не стал подсаживать его на табурет. Пора оставить эту привычку, ведь ему уже восемь лет. Вольферль был разочарован отсутствием на концерте графини ван Эйк – она бы оценила его импровизации, но Папа сказал, что графиня больна. Затем он начал импровизировать на тему сонаты Экхарда и позабыл обо всем. Импровизация всегда доставляла ему огромную радость. Он любил это вдохновенное творчество, новизну непредугаданного. Звуки рождались без всякого усилия. Он наслаждался чувством свободы. У него есть тема, он уже представляет рисунок мелодии, больше ему ничего не нужно.
Увидев, с, какой легкостью Вольферль подражает манере Экхарда, Леопольд успокоился, а уверенная импровизация Вольферля на тему Шоберта привела его в такой восторг, словно он сам ее сочинял. Это было чудо. Он оставался верен теме Шоберта, и все же музыка, рождавшаяся из-под его пальцев, принадлежала только ему. Мальчик развивал тему с необычайным мастерством.
Вольферль с радостью импровизировал на тему экхардовской сонаты – она отличалась легкостью и мелодичностью, но в настоящий восторг пришел, прослушав сонату Шоберта: певучесть, живость и изящество музыки этого композитора захватили Вольферля и придали особенную яркость его исполнению. Вот такую музыку он хотел бы сочинять сам. Создавая собственную импровизацию, сохранявшую, однако, всю лиричность музыки Шоберта, он пребывал в состоянии полного блаженства. Никогда еще он не был так счастлив.
Но Шоберт сказал:
– Меня это не поражает. Не верю, что мальчик импровизировал. Должно быть, он раньше изучил мою сонату, уж слишком близко он держался темы, будто смотрел в ноты.
– А мне очень понравилось, как он импровизирует, – сказал Экхард. – С моей сонатой он никак не мог раньше познакомиться. Она нигде не была напечатана.
– Моя была издана в Германии, – настаивал Шоберт, – именно там, где он выступал.
Госсек, который соперничал с Шобертом, добиваясь милостей принца, поддержал Экхарда; Куперен, недовольный тем, что король похвалил игру ребенка на его органе, согласился с Шобертом; Гавинье, чужак в этой среде, промолчал; престарелый Рамо продремал всю импровизацию.
Принц получил удовольствие от спора. Концерт обещал произвести сенсацию, выступление мальчика будет обсуждаться во всех салонах.
– Господин Шоберт, – предложил он, – а почему бы вам не сыграть что-нибудь совсем новое, тогда будет ясно, может ли господин Моцарт импровизировать на незнакомую тему. Если сумеет, значит, ваши обвинения напрасны.
Но не успел Шоберт сыграть и нескольких тактов своего нового, весьма сложного произведения, как Вольферль воскликнул:
– Прошу вас, позвольте мне, господин Шоберт! – Новая тема, веселая и грациозная, звучала у него в ушах.
Принц одобрительно кивнул, и Шоберт уступил место за клавесином. Вольферль импровизировал так, словно знал эту тему всю жизнь.
Лицо Шоберта стало еще напряженнее, однако, когда Вольферль кончил, он выдавил из себя несколько слов неискренней похвалы.
– А ведь вы, Гримм, были правы насчет мальчика, – сказал принц. – Сомневаться в его даровании не приходится – оно очевидно. Как вы считаете, Шоберт?
Шоберт поклонился:
– Ваше высочество, согласен, ребенок умеет импровизировать. Только в его музыке нет ничего самобытного. Ведь он использовал мою тему.
– Но истолковал ее по-своему, – поправил Гримм. Шоберт улыбнулся.
– Так, что она стала почти его собственным сочинением. Вы это хотите сказать, Гримм?
– Да, – недоумевая, согласился Гримм.
– Если он действительно столь гениален, то должен сочинять сам.
Гримм задумался, но, когда принц Конти согласился с Шобертом, он вопросительно взглянул на Леопольда, – тот по-прежнему хранил молчание.
Шоберт продолжал:
– Будь он взрослым музыкантом, его импровизации не поразили бы никого, он считался бы хорошим исполнителем, не более.
Гримм утратил вдруг обычное самообладание.
– Господин Моцарт, вы говорили, в шесть лет ваш сын сочинил концерт! – воскликнул он.
– Ему не было даже шести. Но, конечно, это была несовершенная вещь.
– Я сочинил несколько сонат, – сказал Вольферль. – Еще когда мы жили в Зальцбурге.
– И их можно было играть? – насмешливо спросил Шоберт.
– Да, конечно, они совсем нетрудные.
– Нетрудные! Ты, наверное, скоро возьмешься и за оперу?
– Я хотел, но Папа сказал, мне еще рано.
– Видимо, придется обождать год-два, – усмехнулся Шоберт.
– Мне было пятьдесят, когда я сочинил свою первую онеру, – неожиданно вставил Рамо.
– Теперь другие времена, – сказал Вольферль. – Папа разрешил попробовать, когда мне исполнится десять лет.
– Разве тебе еще нет десяти? – спросил Шоберт.
– Я уже говорил, ему семь, – ответил Леопольд. Прежде чем Вольферль успел поправить Папу, – ему уже восемь, – Леопольд заметил их скептические улыбки и добавил: – Можете написать в Зальцбург, оттуда подтвердят.
– Вопрос в том, умеет ли мальчик писать музыку. Его возраст нас не интересует, – сказал Шоберт.
Страдание, отразившееся на лице Гримма, и страх потерять его поддержку заставили Леопольда воскликнуть:
– Да он и сейчас сочиняет!
– И кому он намерен посвятить свое произведение? – не унимался Шоберт. – Не его ли величеству?
– Вы угадали. Он сочиняет сонату для дочери короля. Вольферль удивился. Он ничего ни для кого не сочинял, но с удовольствием взялся бы, особенно после того, как услышал чудесную музыку Шоберта.
– Может быть, он сочинит сонату и для меня? – спросил принц Конти.
– Мы сочтем это за честь, – ответил Леопольд и, заметив ехидную усмешку Шоберта, добавил: – Сонаты будут но для клавесина, а для клавесина и скрипки.
– Вы ему поможете, конечно, – уточнил Шоберт.
– Если угодно, можете сидеть рядом с ним, пока он будет писать, – отпарировал Леопольд.
– Вы мне нисколько не помешаете, – заверил Вольферль.
– Благодарю, я не могу тратить время на подобную чепуху.
– Вольфганг закончит свои сонаты через одну-две недели, – настаивал Леопольд. Во взгляде принца Конти отразилось недоверие; однако он выразил желание познакомиться с сонатами, даже если они окажутся совсем простенькими.
Рамо, прослушавший последнюю импровизацию Вольферля, сказал:
– Мальчик, без сомнения, обладает редкостным чувством гармонии. Уверен, он напишет сонаты как следует, и мне хотелось бы послушать их.
– Это невозможно, – упорствовал Шоберт, – мальчик не справится. Дело не только в возрасте, есть и другие причины. Его подготовка, его…
Рамо не дал ему закончить:
– С разрешения вашего высочества я предложу эти сонаты моему переписчику.
Принц согласился и, повторив: – Значит, через две недели, – отпустил музыкантов и вернулся к гостям.

16

И почему это господин Гримм так волнуется, думал Вольферль. Напрасно барон все время спрашивает, когда будут закончены сонаты. После концерта у принца прошла всего неделя, а господин Гримм заезжал к ним чуть не каждый день – справлялся, как подвигается работа. Папа был с ним вежлив, но грустен. Папа, не в пример господину Гримму, знал, что в таких делах торопиться не следует. Вопрос не в форме, Вольферль мог бы написать сонату очень быстро, но ему хотелось, чтобы музыка была столь же яркой и грациозной, как в сонате господина Шоберта, а на сочинение такой музыки требовалось время.
К тому же графиня ван Эйк слегла, и Вольферлю приходилось играть тихо, хотя она настояла, чтобы они остались у нее в доме и Вольферль занимался музыкой по-прежнему. Однако болезнь графини нарушала душевное спокойствие Вольферля. Каждый раз, входя в спальню, он ужасался ее бледности. А она радовалась его успехам, они, казалось, вдыхали в нее жизнь.
– Как-никак мы с тобой земляки, – шепнула она однажды Вольферлю, почувствовав себя лучше. – Оба родом из Зальцбурга.
Он кивнул, но ему сделалось так грустно, что он перестал работать над сонатой, иначе настроение непременно отразится на музыке.
Вольферль все искал мелодию, и тут Папа посоветовал:
– Можешь взять какую-нибудь известную мелодию, если она тебе нравится.
– Даже мелодию Шоберта? – Пожалуй, музыка Шоберта нравилась ему больше всего.
– Даже Шоберта.
– А я думал, он вам не по душе, Папа.
– Это не имеет отношения к его сочинениям. Я ни в грош не ставлю французскую музыку, но Шоберт – немец, как ни прикидывается французом, и это чувствуется в его вещах.
Мелодия Шоберта все время звучала у Вольферля в голове.
– Ты можешь взять за основу любую известную тебе мелодию.
Вольферль выбрал мелодию Шоберта, переделал ее на свой вкус, а потом стал развивать, сочетая партию клавесина с партией скрипки, как это делал Папа.
Мелодичные созвучия носились в воздухе, Вольферль слушал их с наслаждением… Они искрились, переливались с волшебной легкостью, и он заставил всю сонату искриться и сверкать, и сам был зачарован пленительной музыкой. Он сидел за клавесином, пока Мама не сказала:
– Леопольд, ведь совсем темно. Ничего не видно.
Но Вольферлю темнота не мешала. Мама зажгла свечи и позвала его ужинать. Он был голоден, но уйти не мог. Первая соната была почти завершена, остались только заключительные аккорды.
За ужином он мысленно проиграл финал сонаты, а когда лег в постель, не мог уснуть. Он боялся забыть финал. В голове носились обрывки стольких музыкальных фраз. Проснувшись утром, Вольферль обнаружил, что помнит все сочиненное накануне. Это было замечательно!
Папа внимательно просмотрел сонату и сказал:
– Соната годится для исполнения. Они останутся довольны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107