Констанца по желанию Вольфганга держала на коленях четырехмесячного Карла Томаса, и немного погодя младенец уснул, даже не захныкав ни разу, а Вольфганг, играя, казалось, напевал мелодию про себя.
Пока все три квартета не были исполнены, никто не произнес ни слова. Вольфганг повернулся к Гайдну и спросил:
– Что вы скажете, маэстро? – И когда Гайдн промолчал, Вольфганг забеспокоился. Он сам себе удивлялся: обычно его не слишком волновало чужое мнение. Но если Гайдну квартеты не понравились, значит, на то есть веская причина.
Эберт, первая скрипка, сказал:
– Мы еще не совсем сыгрались.
– Я заслушался музыки, – признался Поцци, вторая скрипка.
– Да что уж там, – сказал виолончелист Фаварт. – Все мы оказались не на высоте.
– Вы излишне скромны, господа, – проговорил Гайдн. – Ваше исполнение было безупречным.
– Могу я предложить вам вина, господин Гайдн? – спросила Констанца.
– Благодарю вас, госпожа Моцарт, я уже пьян музыкой.
– Вам понравилось? – Глаза Вольфганга снова оживились.
– Мало сказать, понравилось. Ваши квартеты вполне оригинальны, в них очень мало моего. – Гайдн думал: кто посмеет сказать, что музыка Моцарта лишена взволнованности, выразительности, драматизма! Построение квартетов, возможно, напоминает его, но гармонии свои, моцартовские. Ему стало грустно. В квартетах Моцарта слышалось нечто такое, что делало их лучше, совершеннее его собственных. На какое-то мгновение Гайдна кольyула зависть, но сумрачная мощь квартета ре минор захватила его, он был так тронут, что даже прослезился. Моцарт хочет учиться у меня, думал он, а ведь это мне следует учиться у него.
– Я сочту за счастье прослушать остальные ваши квартеты, когда они будут закончены, – сказал Гайдн.
– Надеюсь, я сумею сделать это через несколько недель, – ответил Вольфганг. – Отец принял предложение погостить у меня, он приезжает в следующем месяце. К тому времени я думаю их закончить. Вы еще побудете в Вене, господин Гайдн?
– Да. Хозяин мой намерен провести остаток зимы в столице, и я останусь с ним – мои услуги могут понадобиться.
От громких разговоров проснулся и заплакал Карл Томас. Констанца велела служанке унести ребенка в детскую. Гайдн медленно поднялся.
– Младенец прав, – сказал он. – Время ложиться спать. Вольфганг, если бы не надо было уходить, я просидел бы всю ночь, слушая ваши квартеты.
– Мы были бы счастливы.
– Как и я. У вас прекрасный дом, здесь так приятно слушать музыку. Среди публики есть даже Венера и купидоны. – И Гайдн указал на лепной потолок. – И очаровательная хозяйка. – Гайдн нагнулся, галантно поцеловал Констанце руку и с не свойственным ему пылом прибавил:– Вас следует поздравить, Вольфганг, с таким уютным домом и милой семьей.

73

Леопольд не ожидал, что его так взволнует визит к сыну. Он вышел из кареты и стоял, расстроенный и смущенный, перед дверью дома на Гроссе Шулерштрассе. Район этот он знал хорошо, но медлил, сначала нужно было собраться с мыслями.
Наннерль предупреждала Папу, что он рискует жизнью, предпринимая путешествие в Вену в феврале, в самую ненастную погоду, но он-то знал: если не поедет теперь, то потом и вовсе не соберется. С каждым годом он становился все немощнее. Наннерль ожидала ребенка, и Леопольду хотелось к тому времени вернуться в Зальцбург. Однако в настоящий момент больше всего его заботило будущее Вольфганга. Сын по-прежнему писал, что дела идут отлично, но необходимо самому в этом убедиться. Надо постараться скрыть насморк, подхваченный в дороге, ревматические боли в ногах и спине и держаться прямее, не уступая сыну. Леопольд энергично постучал железным кольцом, и через минуту в дверях появился Вольфганг и порывисто обнял отца. Багаж понесли наверх, а Вольфганг повел Папу в дом.
– Ваше счастье, что мы на втором этаже, подниматься не так уж высоко.
Наконец-то одолев показавшееся ему чрезмерным количество ступеней, Леопольд с облегчением остановился у небольшого каменного карниза, где можно было передохнуть. Он сильно запыхался, но камень холодил, и его пробрала дрожь. Леопольд быстро поднялся и оперся на руку Вольфганга, хоть это было неприятным напоминанием о его старческой беспомощности.
Констанца встретила свекра приветливо и тут же усадила завтракать: горячий кофе приятно согрел его. Констанца принесла Карла Томаса, и Леопольду доставило много радости смотреть на улыбающееся личико ребенка. Он вовсе не хотел никого укорять, но вдруг не удержался и сказал:
– Я надеюсь, с Карлом Томасом вы не повторите прежних ошибок.
Констанца вспыхнула, а Вольфганг поспешно сказал:
– Папа, вам нужно отдохнуть с дороги. Впереди много интересного, и мы хотим доставить вам побольше удовольствий.
Леопольда разбудил стук бильярдных шаров. К его изумлению, сын с большим знанием дела практиковался на бильярде. Какое странное занятие перед самым концертом, удивился Леопольд – Вольфгангу вечером предстояло выступать на первом из шести концертов по подписке, происходивших по пятницам, но сын ответил:
– Я купил бильярд, чтобы не утратить гибкости пальцев. В последнее время приходится писать так много музыки, что от пера пальцы сводит.
– Не верьте ему, – сказала Констанца, – Вольфганг просто любит бильярд, как и танцы. Иногда мне кажется, танцы даже больше, чем музыку. На балах он мне вздохнуть не дает.
Жалуясь, она делалась Леопольду ближе, чем прежде, когда старалась подольститься к нему.
– Вольфганг всегда любил танцевать, с самого детства, – заметил Леопольд.
А Вольфганг, с необычайной ловкостью послав шар в лузу, вернулся к своему столу.
– Ну, хватит, я еще не кончил записывать последнюю часть, а ведь надо и дирижеру иметь партитуру.
– Ты еще не записал рондо и рассчитываешь сыграть его как следует?
– Разумеется. Весь концерт у меня в голове.
– Ты-то ладно, а вот как с оркестром и дирижером? Они же сегодня впервые увидят партитуру.
– Музыканты хорошо читают с листа. И мы не первый день работаем вместе.
– Последнюю часть, – сказала Констанца, – он еще сам не проиграл.
– Я знаю, как она будет звучать, – ответил Вольфганг чуть раздраженно. – Главное, постарайтесь слушать внимательно и не судить предвзято.
Казино Мельгрубе, где должен был состояться концерт, в этот вечер было заполнено до отказа. Это большое трехэтажное здание носило такое название потому, объяснил Вольфганг отцу, что в его подвалах хранилась мука, а использовалось оно для любых целей, лишь бы приносило доход.
– Акустика в нем прекрасная, – заверил он обеспокоенного Папу, – я там и прежде играл, а все билеты на этот концерт на сумму сто пятьдесят гульденов распроданы. Тот же самый список знатных особ, что я присылал вам в прошлом году, правда, чуть покороче. Я перебрался сюда из Траттнер Гофа – хотел ограничить свои вечера совсем узким кругом, и арендная плата здесь не так уж велика. На этих концертах я надеюсь заработать по меньшей мере шестьсот гульденов.
На Папу, как и ожидал Вольфганг, это произвело впечатление.
– Вам не кажется, что из меня получился неплохой делец? – спросил Вольфганг чуть заискивающе.
– Все зависит от того, сколько ты откладываешь. Твоя квартира с затейливыми потолками и огромными окнами, должно быть, стоит уйму денег.
– Всего лишь четыреста восемьдесят гульденов в год.
– Всего лишь! Я никогда в жизни не зарабатывал больше за год службы у Колоредо.
Только он собирался пожурить Вольфганга за расточительность, как сын указал на появившихся в зале Глюка, Сальери и Бонно.
– А Гайдн? – разочарованно спросил Леопольд.
– Не придет. Сегодня его принимают учеником в масонскую ложу Согласия, и он не смог присутствовать на концерте. Вы познакомитесь с ним завтра вечером. И сами, надеюсь, до отъезда домой станете масоном.
– Все может быть. – Отношения их складывались как нельзя лучше, и Леопольд боялся ненароком обидеть сына. К тому же в Мельгрубе стояла атмосфера радостного ожидания, напоминавшая старику, сколь многого он лишился с тех пор, как прекратились его поездки с Вольфгангом.
– Я думаю, этот концерт ре минор многих удивит, – сказал Вольфганг.
Нет, не только удивит, думал Леопольд, слушая суровое, мужественное вступление – такого он прежде в концертах Вольфганга не встречал. Но вот началась тема солиста, и пальцы сына, как всегда, уверенно и легко бегали по клавиатуре, казалось, будто партию свою он исполнял уже не раз. Мощь, чувствовавшаяся в музыке, тревожила и волновала. Что за человек написал такую исполненную драматических столкновений и трагизма музыку? Нет, это не его сын. Леопольд не знал этого человека, и все же страстная мелодия покоряла. От нее некуда было деваться. В искусстве композиции Вольфганг пошел гораздо дальше, чем мог предусмотреть он, его отец.
Но как воспримет это публика? В концерте все так ново и необычно. И откуда, откуда взялись эти скорбные звуки? Неужели его сын столько выстрадал? Или он в свои тридцать лет знал уже то, что обычные люди начинают постигать только к шестидесяти? Даже медленная часть концерта ре минор звучала сурово и трагично, при всей своей красоте и певучести.
В немом восторге слушал Леопольд, как уверенно играет Вольфганг неотрепетированное рондо, и думал, что нужно бы продолжить книгу о Вольфганге, которую он начал писать, когда сын был еще ребенком. Кто мог предполагать, что талант его шагнет так далеко? Этот концерт принадлежит будущему столетию, а самому ему осталось, может быть, несколько лет жизни, что бы там ни говорили дети.
Следующий вечер был посвящен только что законченному циклу струнных квартетов. Вольфганг пригласил лучших музыкантов, каких только знала Вена: Карла Диттерса фон Диттерсдорфа, Иоганна Батиста Вангаля и Иосифа Гайдна.
Леопольд знал Диттерсдорфа и Вангаля только понаслышке. Диттерсдорф слыл прекрасным композитором и скрипачом и пользовался особым расположением императоpa. Вангаль был менее известен как композитор, но считался лучшим в Вене виолончелистом.
Вольфганг представлял гостей отцу, и Гайдн сказал:
– Господин Моцарт, ваша «Скрипичная школа» сыграла немаловажную роль в моей жизни. Скрипка – мой любимый инструмент, и я считаю вашу книгу прекрасным пособием.
К его мнению присоединился Диттерсдорф, а за ним и Вангаль.
К комплиментам следует относиться с осторожностью, сначала надо разобраться в истинных причинах, побуждающих человека говорить комплименты, а потом уже решать, чего они стоят, рассуждал Леопольд, откинувшись в любимом кресле Вольфганга и разглядывая трех музыкантов. У Гайдна тот же нос, подбородок и глаза, что и у брата, но выглядит он мягче и дружелюбнее. Диттерсдорф одет, как придворный, и у него привлекательная наружность. Однако Вангаль со своим довольно-таки странным лицом – широкий лоб, втянутые щеки и слегка отвисшая челюсть – тоже пользуется в Вене большим успехом.
Диттерсдорф и Вангаль заявили, что господин Гайдн непременно должен принять участие в исполнении.
Вопреки ожиданиям Вольфганга Гайдн на сей раз не стал отказываться, а сказал, что почтет за честь исполнять квартеты Моцарта. Ему предложили играть первую скрипку. Диттерсдорф взял партию второй, Вольфганг – альта, а Вангаль – виолончели.
Если на свете существует такая вещь, как музыка в чистом виде, думал Леопольд, то вот она. Композиторы играли квартеты его сына с таким благоговением, как если бы исполняли собственные сочинения. А когда концерт кончился, Вольфганг, полный благодарности, тепло обнял друзей.
Констанца подала гостям кофе с печеньем и вино, и Диттерсдорф, желая как-то нарушить затянувшееся молчание и всех расшевелить, вдруг сказал:
– Император недавно спросил меня, что я думаю о сравнительных достоинствах Клемепти и Моцарта.
Гайдн и Вольфганг продолжали жевать, а Вангаль оторвался от своего бокала и спросил:
– Надеюсь, вы не покривили душой, Диттерсдорф?
– Разумеется, разумеется! Я сказал, что игра Клементи отличается только мастерством, в то время как игра Моцарта – и мастерством и вкусом!
– Благодарю вас, – заметил Вольфганг.
– Но Иосиф придерживается того мнения, что вы слишком расточительны в своих музыкальных замыслах.
– Император? А разве он что-нибудь смыслит в музыке?
Леопольд поморщился. Не удивительно, что Диттерсдорф пользуется у императора большей благосклонностью, чем Вольфганг. Диттерсдорф всячески старается польстить тщеславию Иосифа, в то время как Вольфганг совершенно с ним не считается. Но прежде чем он успел вставить слово, Гайдн перестал наконец есть и объявил:
– Я мечтал бы иметь хоть часть моцартовских замыслов.
– О, я сказал Иосифу, что Моцарт – один из величайших природных гениев, я не знаю композитора, обладающего таким богатым воображением, такой изумительной фантазией. Но иногда и мне кажется, что он расточает их с излишней щедростью.
– То есть зря? – насмешливо спросил Вольфганг.
– В сущности, да, – сказал Диттерсдорф. – У слушателя нет времени перевести дыхание – не успевает он схватить одну чудесную тему, как другая, еще более прекрасная, затмевает первую, и так продолжается до тех пор, пока становится уже совершенно невозможно запомнить хоть одпу из этих прекрасных мелодий.
– Я их помню, – пробормотал Вангаль, – и сожалею, что они не мои.
– Да, конечно, – ответил Диттерсдорф, – то же самое я сказал императору. Но император заявил: в операх нашего друга так громко играет оркестр, что совсем подавляет голоса певцов.
– Чепуха! – сердито вмешался Гайдн. – Моцарт – прекраснейший музыкальный талант, какой я только знаю. Эти квартеты чудесны!
– Искусству писать квартеты я научился у вас, – серьезно заметил Вольфганг.
– И тем не менее, я готов повторить: мне вы мало чем обязаны. – Гайдн повернулся к Леопольду, который с трудом сдерживался, чтобы не ввязаться в спор, и объявил: – Господин Моцарт, как перед богом и как честный человек, говорю вам, сын ваш – величайший композитор из всех, с кем я знаком лично или знаю только по имени. Он обладает вкусом и несравненным чувством прекрасного, а сверх того – глубочайшими познаниями в композиции!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107