Он жаждал физической любви. Но только не вульгарной, не грубой. Не мог он допустить стенаний, слез, укоров. В своей музыке он изобразит любовь такой, какой она должна быть, а не такой, какой бывает в жизни. В Adagio ясно звучал голос солиста, его голос. Adagio пело. Ведь любовь поет! Она – не мираж, даже если мираж все остальное. Он писал о любви, какой мечтал для себя. Он свободно изливал свои чувства. В каждой ноте билось его сердце. Домашним было строго-настрого запрещено беспокоить Вольфганга, когда он сочинял, но обратись сейчас к нему кто-нибудь, разве бы он услышал? Музыка пела в нем, и он чувствовал себя всесильным. Но нужно держать себя в узде, отбирать, совершенствовать, очищать от лишнего и случайного. И непременно использовать все возможности скрипки: ее певучесть, грациозность, выразительность.
Переписывая набело вторую часть, он вслушивался в каждую нотку, отбрасывал все, что не входило в основную тему, и постепенно зазвучала мелодия, изумительная по своей красоте и прозрачности, именно такая, какой он добивался. В Adagio встречались меланхолические нотки, мрачные даже, но они тут же исчезали, не могли не исчезнуть, слишком уж бурлила в нем жизнь. Чудесные созвучия рождались как бы сами собой, и каждое тотчас занимало свое место. Ноты пели, танцевали. Он писал, а сам раскачивался в такт на стуле. Грациозный менуэт, задумчивый и проникнутый легкой печалью, возник неожиданно в середине второй части – хорошо бы станцевать под эту музыку с графиней Лютцов, – классически простой и изящный танец.
Третья часть получилась стремительной и веселой. Он поставил в заголовке Kondo, добавив Allegro, чтобы подчеркнуть избранный им темп; в этой части солист и оркестр выступали как равные партнеры. Каждый уже высказался, и сейчас они слились в дружный дуэт. Вольфганг никогда еще ие писал подобной музыки. Но это вовсе не значит, что можно продолжать до бесконечности. Внезапно он остановился. Представил себе изумленные лица слушателей: по традиции концерт нужно было завершить бурным, постепенно нарастающим финалом.
Но Вольфганг уже сказал все, что хотел. Проиграл еще раз в уме заключительные пассажи и приказал себе: «Довольно! Все хорошо!» Он долго смотрел на последнюю написанную ноту и вдруг рассмеялся: готово!
В столовой шли приготовления к обеду, но Вольфганг стал умолять родных послушать его новый концерт.
– Всего несколько тактов. Мне интересно, понравится ли вам основная тема! – Он подхватил Маму и принялся кружить ее по комнате, напевая мелодию. Он был пьян от радости.
– В чем дело? – спрашивала Мама. – Уж не влюбился ли ты снова?
– Нет, нет! С этим покончено!
– До следующего раза, – пояснила Напнерль. – Так кто же она?
Вольфганг покраснел, весело усмехнулся и сказал:
– Идемте, все идемте! Я хочу сыграть вам мой новый концерт, это такая красивая музыка!
Несколько удивленный Папа – Вольфганг редко приходил в возбуждение, закончив какую-нибудь вещь, – подал знак, и все последовали в Танцмейстерзал.
Папа принялся изучать партитуру нового концерта, а Вольфганг, взяв скрипку, объявил:
– Я сыграю небольшой отрывок из второй части, где мелодия наиболее выразительна.
Вольфганг сиял от переполнявших его чувств, но стоило коснуться смычком струн, и он весь сосредоточился на музыке, играя уверенно и точно.
Техника его неизмеримо улучшилась, с радостью думал Леопольд, вот что значит регулярно упражняться. Музыка пленила его, и Леопольд слушал с восхищением. Мелодия бесподобна! Третий концерт намного превзошел первые два, музыка его поистине божественна.
– Прекрасно! – сказал Папа. – Когда я слушаю такую музыку, она вливает в меня силы. За год ты сделал огромные успехи.
– Вы уже прочли второй концерт? – подозрительно спросил Вольфганг.
– Нет, ни единой ноты. – Леопольд просмотрел ре-мажорный концерт, когда Вольфганг был во дворце, но скрыл это от сына, не желая его огорчать. – Но этот концерт восхитителен.
Маме концерт тоже понравился: Вольфганг видел по ее улыбке. Наннерль спросила:
– Почему ты его так построил?
Вольфганг пожал плечами. Он-то знал почему, но что-то мешало ему ответить.
– Adagio – это признание. Гимн любви, которая могла бы быть, но прошла стороной, – сказала Наннерль.
Значит, Наннерль тоже страдала. Он остро почувствовал свою близость к сестре и спросил:
– Разве способен человек выразить невозможное?
– Что значит «невозможное»? – отозвался Папа. – Для гения все возможно.
– Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь сочинил такую музыку для меня, – сказала Наннерль.
Но Вольфганг решительно ответил:
– Я написал ее только для себя, ни для кого другого. И смутился оттого, что выставил напоказ свои чувства.
Папа не стал упрекать сына, а только сказал:
– Надеюсь, ты сочинишь еще много подобных концертов для скрипки, это лишь начало.
– Буду стараться. – В голове уже начала слагаться новая тема.
– Можно мне взять этот концерт, Вольфганг?
– Сыграть?
– Нет, на память.
– Постойте, Папа. – Вольфганг взял партитуру из рук удивленного Леопольда, написал в самом конце: «Concerto di Violino di Wotfgango Amadeo Mozart, Salizburgo, li 12 di Sep-tembre 1775» («Концерт для скрипки Вольфганга Амадео Моцарта, Зальцбург, 12 сентября 1775 года») – и с улыбкой вручил отцу.

39

Вольфганг незамедлительно приступил к четвертому концерту для скрипки. Он решил писать его в ре-мажоре, поскольку предыдущий концерт в этой тональности его не удовлетворял; первую часть он назвал Allegro и с самого Начала писал ее со страстным увлечением. Жизнь бурлила в нем. Восхищение родных доставляло ему огромную радость. На свете не было композитора, которому он мог бы завидовать. Вольфганг до сих пор вспоминал, как радовалась Мама, когда он закружил ее в танце. Если музыка первой части третьего концерта была симфонической, то эту он писал танцевальной. Ритм возбуждал, пьянил, но, даже сочиняя столь веселую и искрящуюся музыку, он ни на минуту не забывал о строгих законах композиции.
Дойдя до второй части, Вольфганг назвал сочинение «моим страсбургским концертом», потому что использовал в нем мелодию, популярную в этом городе. Его природная жизнерадостность вновь взяла верх, и он написал Andante canta-bile как страстную серенаду, без тени печали или торжественности.
Скрипичное соло звучало, в сущности, как превосходная ария. И хотя мелодия, казалось, трепетала от сдерживаемой страсти, она текла плавно, «как по маслу», сообщил он Папе.
Завершил он концерт Kondo, которое было одновременно и песней и танцем. Он отказался от общепринятых сложнейших скрипичных пассажей и вновь закончил концерт спокойно, так, чтобы скрипач виртуозной техникой не подавил музыку.
И сразу же перешел к пятому скрипичному концерту. Он построил его, как и предыдущий, только избрал тональность ля мажор, да и содержание концерта было совсем иным. Пусть теперь музыка говорит сама за себя.
Партитура, написанная с кажущейся простотой, была вся пронизана нежностью и сдержанной страстью. Этот концерт, сжатый, почти как гайдновский квартет, стал самым задушевным из всех его скрипичных концертов. Вольфганг решил, что мир, возможно, и суетен, но музыка должна быть возвышенной.
Он отдал Папе оба концерта. Шел декабрь 1775 года, девять месяцев прошло с тех пор, как он обещал написать один скрипичный концерт. Когда начинал, все распускалось под ласковым весенним солнцем, а теперь стояла суровая, беспросветная зима; снег толстым слоем покрывал землю, небо сделалось свинцово-серым, и Вольфганг считал, что его все покинули, даже случайная птичка не подлетала к окну, чтобы порадовать его взор. Он вдруг почувствовал себя утомленным, подавленным, опустошенным. Поднявшись до таких высот, он вдруг спустился на землю. Он боялся, что Папе не понравится его пятый скрипичный концерт – такой не похожий ни на один известный концерт, в нем нет и намека на парадность, характерную для итальянской музыки.
Концерт ля мажор поразил Папу. Он показался ему конечным выражением его собственной «Скрипичной школы». Божественно прекрасный – Леопольд не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства.
Они были одни в концертном зале – Вольфганг слишком устал, чтобы делиться своей музыкой с кем-то еще, – и каждый ждал, когда заговорит другой.
– Вот как! А ты и не сказал, что их два! – наконец резковато воскликнул Папа.
– Вы хотите знать, в каком порядке я их писал? Не все ли равно?
– Их невозможно сопоставить. Они совсем разные.
– Сыграйте на выбор, какой вам больше нравится.
– Не для того же ты их сочинял! Помолчи минутку. Не оправдывайся, это ни к чему, да я и не поверю. Мне они не под силу, да и ты вряд ли сыграешь. Со временем, если будешь много упражняться.
– Я могу их сыграть. Они вам нравятся?
– Разве это так важно?
Теперь заупрямился Вольфганг. Он сделал вид, будто готов разорвать партитуры, но Папа не отдал их, посмотрел на сына, как на сумасшедшего, и сказал:
– Все дело в том, понравятся ли они Колоредо.
– А помните, что случилось с симфониями?
– Еще бы! Но если один из концертов возьмется сыграть Брунетти, Колоредо может и одобрить. Ему нравится игра Брунетти, кроме того, архиепископ любит скрипку, поскольку сам на ней играет.
– Но вам-то они нравятся, Папа?
– Сначала я должен их услышать. В сторону сантименты! Партитуры надо немедленно отдать переписчику, пока ты их не растерял. Но за перепиской придется понаблюдать, иначе насажают кучу ошибок.
– Но вы ведь недолюбливаете Брунетти и все-таки хотите, чтобы он исполнил один из концертов?
– Какое это имеет значение? Наш первый концертмейстер пользуется благосклонностью Колоредо, по его мнению, Брунетти – лучший скрипач Зальцбурга.
Леопольд сказал Колоредо, что Вольфганг сочинил концерты, памятуя о любви его светлости к скрипке, и тогда архиепископ согласился их послушать. Музыкант несколько преувеличивает, подумал Колоредо, но скрипку он действительно любил, и к тому же его интересовал музыкальный вкус юноши. Как и ожидал Леопольд, Брунетти остановил свой выбор на четвертом концерте, Вольфганг решил играть пятый: в третий он вложил слишком много личного. Брунетти предложил, кроме того, исполнить какое-нибудь трио вместе с архиепископом и Вольфгангом.
Концерт состоялся в Конференцзале Резиденции в январе 1776 года, за неделю до дня рождения Вольфганга – ему исполнялось двадцать лет, – и Леопольд, до тонкости изучивший нее дворцовые порядки, подумал: теперь Колоредо придется признать Вольфганга равным Брунетти.
Среди публики Леопольд увидел многих друзей и покровителей: семьи Лютцов и Лодрон, фон Робиниг, фон Мельк, Баризани, а также Шахтнера и Буллингера, но он решил не отвлекаться и отдать все внимание музыке.
По желанию архиепископа концерт начался с трио. Колоредо стоял впереди, делая вид, что играет партию первой скрипки, не желая никому уступать первенства, да и никто не смел играть, повернувшись к архиепископу спиной.
Высокий темноволосый обаятельный Антонио Брунетти, один из немногих музыкантов, не уступавших ростом Колоредо, стоял позади архиепископа, но достаточно близко, чтобы прикрыть его ошибки и повести трио, если в этом возникнет необходимость. Брунетти аранжировал небольшую фантазию Нардини так, чтобы она оказалась по силам архиепископу, на долю Вольфганга оставался аккомпанемент, Вольфганг сожалел, что архиепископ изъявил желание играть на скрипке. Колоредо касался струн не пальцами, а ногтями, не водил смычком, а царапал, брал темп, какой ему заблагорассудится, и вообще играл из рук вон плохо. После трио – Брунетти закончил его в одиночестве, без Колоредо, который потерялся где-то в пути, – Брунетти громко зааплодировал и крикнул: «Браво!» Если архиепископ и впрямь заботится о спасении своей души, подумал Вольфганг, ему не следует больше брать в руки скрипку.
Однако он постарался отнестись без предубеждения к исполнению Брунетти его четвертого скрипичного концерта. Первый концертмейстер, бывший солистом зальцбургского оркестра еще до рождения Вольфганга, мог при желании играть прекрасно. Но слишком часто играл небрежно; тем не менее манера исполнения Брунетти, несколько старомодная, напоминавшая Тартини, была весьма приятной, а топ его скрипки звучен и глубок. Начал Брунетти неплохо. Allegro шло задушевно и очень лирично, но в Andante cantabi1е он проявил излишнюю эмоциональность: закатывал глаза, раскачивался, будто раздираемый страстью, и играл медленно и с надрывом, а в Rondо смазывал ноты и слишком спешил.
Леопольд забыл обо всем, слушая музыку. Он заметил все ошибки Брунетти, но исполнение итальянца показалось ему выразительным. Леопольда привели в восхищение чистота мелодии и певучесть ре-мажорного концерта. Музыка была удивительно красива, нежна, грациозна и поражала своей зрелостью.
Наконец Вольфганг сыграл свой пятый концерт – концерт ля мажор, и Леопольд понял, как далеко ушел его сын. Лучшей музыки Вольфганг еще не сочинял. Концерт отличался необыкновенной приподнятостью чувств и тончайшими нюансами, несвойственными прежде Вольфгангу. С его стороны было глупо беспокоиться за исполнение. Каждая нотка прозвучала отчетливо, каждый пассаж был безупречен.
Никто не заметил трудностей концерта в исполнении Вольфганга – лучшая похвала исполнителю, подумал Леопольд, тогда как Брунетти лишь подчеркивал их, и все же итальянцу аплодировали куда больше, чем Вольфгангу.
А тут еще Колоредо подозвал к себе Брунетти и Вольфганга и приказал первому концертмейстеру повторить вторую часть ля-мажорного концерта – он остался недоволен игрой Вольфганга. В огромном зале стояла полная тишина, пока Брунетти играл Adagio.
Леопольд негодовал в душе, но вот Брунетти кончил играть, и заговорил Колоредо; с невозмутимым лицом Леопольд подошел и встал рядом с сыном, которому было приказано ждать, будто нерадивому ученику.
– Синьор Брунетти, что вы думаете об Adagio? – спросил Колоредо.
– Вы хотите знать мое искреннее и непредубежденное мнение, ваша светлость? – спросил Брунетти, и Леопольд подумал: вот сейчас-то он и солжет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107