шторки на ванну раздвижные
дом придворного цензора не место для подобного разговора, заявил он, и предложил пойти в ближайшую кофейню. Восторги Моцарта по поводу «Фигаро» удивили поэта,
– Ну, разумеется, я знаком с этой пьесой, – сказал он. – Нет такой пьесы, которой бы я не знал. Но вы, конечно, слышали мнение о ней императора?
Вольфгангу показалось, что они не вполне понимают друг друга. Либреттист, по-видимому, решил для себя вопрос о совместной их работе, но пока что ни словом на сей счет не обмолвился.
– Маэстро, вам действительно настолько нравится комедия? – спросил да Понте.
– Да, нравится. Насколько? Это зависит от многого. Да Понте промолчал.
– Если даже мы получим разрешение императора, какая гарантия, что либретто окажется удовлетворительным и будет соответствовать моей музыке?
– А какая гарантия, что вы не станете возражать против любого варианта либретто?
Мы держимся, словно дипломаты, прощупывающие друг друга, мелькнуло у Вольфганга.
– Почему вы изъявили желание со мной работать, синьор поэт? – спросил он.
– Вы лучший композитор Вены.
– И единственный доступный, после того как Сальери отказался от дальнейшей работы с вами?
– Я по-прежнему занимаю место поэта при императорском дворе и в настоящее время пишу либретто для Мартин-и-Солера; опера скоро увидит сцену.
Вольфганг сделал равнодушное лицо. Папа учил: никогда не следует проявлять чрезмерный интерес, иначе обязательно окажешься в дураках. Но он заинтересовался, потому что Мартин-и-Солер, хоть и не гений, был, однако, композитором опытным и вовсе не лишенным вкуса.
– Но, конечно, если вам больше по душе Стефани… Вольфганг поморщился. Нет, он не желает снова с ним связываться.
– Если я возьмусь за либретто, то сумею добиться постановки оперы. Даже «Фигаро».
– Каким образом? – Несмотря на недоверие к да Понте, Вольфганг не мог скрыть любопытства.
Поэт поднялся, перенес трость за спину и оперся на нее, приняв театральную позу.
– Это будет комедия интриги, достойная самого Фигаро, – объявил он.
– А как быть с Орсини-Розенбергом? Ведь он сам дал мне заказ на оперу.
– Все зависит только от Иосифа, что бы там ни утверждал директор. Уговорить Иосифа дать разрешение на постановку пьесы, которую он сам запретил, – настоящий подвиг. Я напишу несколько сцен, опустив всякий намек на политику. Создам любовную комедию со всякими хитросплетениями и смешными положениями. Не могли бы вы сочинить несколько арий на случай, если Иосиф захочет составить представление о будущей опере, я почти уверен, что тогда он даст разрешение. Вот был бы триумф, как вы считаете, дорогой Моцарт?
Да Понте говорил так красноречиво, так пылко, что Вольфганг в конце концов кивнул в знак согласия; он был скорее заинтригован, чем убежден, его все еще одолевали сомнения.
Спустя несколько недель да Понте вручил Вольфгангу первый акт. Это оказался почти перевод комедии с французского на итальянский, но все резкие политические выпады были опущены. Да Понте сумел Лаконично и остроумно изложить сюжет, что и требовалось для оперы-буффа. Венецианец хорошо знает свое дело, подумал Вольфганг; возможно, он не прирожденный поэт, но способный ремесленник. Первые арии «Фигаро» складывались у него быстро; сочиняя их, Вольфганг все время думал о Бенуччи, а характер главного героя находил живой отклик в его душе. Что касается женских партий и арий графа, то они давались труднее.
Тем временем да Понте обратился к императору с просьбой об аудиенции.
Иосиф охотно согласился принять поэта. Императора одолевали всевозможные проблемы государственной важности, и разговор с да Понте представлялся ему отдыхом. Иосиф не очень-то доверял новому придворному поэту, но с венецианцем никогда не было скучно, как со многими другими. Иосифа забавляла смелость его суждений. Он до сих пор помнил свою первую встречу с венецианцем.
Да Понте явился к нему с рекомендацией Сальери и попросил назначить его на должность придворного поэта.
– А сколько пьес вы написали, синьор да Понте? – спросил Иосиф, на что поэт не задумываясь ответил:
– Ни одной, ваше величество, ни одной!
– Великолепно! – рассмеялся император. – Наконец-то мы увидели музу-девственницу!
Да Понте поклонился в знак того, что bon mot Острое словцо (франц.).
оценено, и Иосиф, довольный собственной находчивостью, назначил да Понте придворным поэтом. Правда, либретто его отнюдь не блистали таким же остроумием, как речь, но у венецианца всегда находились тому объяснения, и обычно весьма забавные. Тем не менее Иосифа немало удивило, что да Понте мечтает превратить комедию Бомарше в оперу. Император очень гордился своей просвещенностью, но допустить, чтобы члены королевской семьи высмеивались и порицались, не мог.
– Синьор поэт, у меня были основательные причины запретить комедию, – сурово произнес император.
– Самые основательные, ваше величество. В пьесе много пошлого и грубого. Но я опускаю все, что направлено против пристойности и нравственности, все, что отдает плохим вкусом.
– Разве не в этом соль пьесы?
– Разрешите не согласиться, ваше величество, соль пьесы в ее любовной интриге. Той самой интриге, искусством которой вы владеете в совершенстве. А музыка очаровательна. Ее написал Моцарт.
– У него есть прямо-таки восхитительные фортепьянные концерты, но он ведь сочинил всего лишь одну оперу, «Похищение из сераля», да и та особой ценности не представляет.
– Если бы не благосклонное отношение вашего величества, я тоже ничего бы здесь не написал.
Иосиф колебался. Признательность да Понте льстила ему.
– Ваше величество, почему бы вам не прочесть либретто и не послушать музыку? Вы обладаете столь великолепным вкусом, что ваш приговор я сочту окончательным. Если опера вам не понравится, я не стану даже добиваться постановки «Фигаро» где-либо в другом месте, хотя меня об этом и просили.
– В другом мосте? – Иосиф сдвинул брови.
– Об этом поступили просьбы из Лондона и Милана. Но мне самому хотелось бы увидеть постановку оперы в Вене. Ваше величество, если вы не пожелаете субсидировать ее, я уничтожу все, что уже готово.
– Хорошо, я прочту, что вы там написали.
Назавтра вечером Вольфгангу приказали явиться в Гофбург, захватив с собой партитуру новой оперы. Времени было так мало, что пришлось буквально умолять Алоизию и Адамбергера поехать вместе с ним и пропеть законченные арии, хотя их голоса не очень подходили к музыке, во всяком случае, не так, как ему хотелось бы.
Иосиф II, гордившийся своими познаниями в музыке – он хорошо умел читать с листа, – сказал, что сначала просмотрит партитуру, как просмотрел до этого текст либретто. То, что он прочел, ему понравилось: все неприятные политические выпады были опущены, опера в таком виде могла доставить публике удовольствие. И арии в исполнении Адамбергера и Ланге прозвучали вполне мелодично, хоть и показались ему излишне немецкими. Император сказал Моцарту и да Понте, с нетерпением ждущим его приговора:
– В феврале я жду в гости генерал-губернатора Австрийских Нидерландов. В честь его в Шёнбрунне состоятся большие празднества. У меня есть одноактный зингшпиль, к которому требуется написать музыку. Если вы сможете написать, Моцарт, ваши труды будут вознаграждены.
– А что это за либретто, ваше величество? – спросил Вольфганг.
– «Директор театра». Написано Стефани. Вольфгангу очень хотелось отказаться – хватит с него произведений Стефани, но как тогда ходатайствовать за «Фигаро», если он откажется удовлетворить просьбу императора? И, взяв себя в руки, Вольфганг спросил:
– Кто будет петь в зингшпиле, ваше величество?
– Господин Адамбергер и госпожа Ланге прекрасно подойдут. Синьор Сальери тоже сочиняет оперу к этому случаю, и, если вас не заинтересует мое предложение, я думаю, он возьмется и за этот зингшпиль.
Да Понте подтолкнул Вольфганга, и тот, преклонив колена, покорно сказал:
– Я буду счастлив служить вашему величеству.
– А как же с «Фигаро», ваше величество? – спросил да Понте.
– «Директора театра» поставят в феврале. Если спектакль пройдет успешно, вы можете договориться с графом Орсини-Розенбергом, директором национального и придворного театров, относительно точной даты постановки «Свадьбы Фигаро».
– Прошу прощения, ваше величество, «Le Nozze di Figaro». Мы сделаем ее итальянской оперой-буффа, и она превзойдет все, написанное до сих пор в этом жанре.
– Синьор поэт, там, где дело касается музыки, мы не должны давать волю чувствам.
77
Либретто «Директора театра» оказалось незамысловатым по сюжету – рассказ о том, как соперничали две примадонны, желающие завоевать благосклонность директора театра; для зингшпиля требовалось сочинить только четыре арии а увертюру. Стефани представил Вольфгангу, по существу, голую схему одноактного зингшпиля, а композитору предстояло вдохнуть в нее жизнь. Либретто Стефани оказалось бесцветным, в нем не было мест, которые просились бы на музыку. Поэтому Вольфганг сосредоточился на ариях – блестящих и лирических – и написал выразительную мелодичную увертюру, а самого его все сильнее и неотступней тянуло к «Фигаро». Но приходилось ждать, пока не будет поставлен зингшпиль. Неразумно продолжать работу над оперой-буффа, пока нет уверенности, что ее разрешат к постановке.
Вольфганг вернулся к работе над другими произведениями. Концертов по подписке в этом, 1786 году, он давал не так много, как в прошлом, хотя несколько и было намечено на великий пост, и несмотря на то, что за прошлый год он заработал на концертах но подписке около трех тысяч гульденов, от них уже ничего не осталось. Ни Вольфганг, ни Констанца не знали, куда ушли деньги, и снова возникла необходимость зарабатывать на жизнь. Вольфганг больше не записывал приход и расход: это отвлекало от работы, тревожило, а ему приходилось беречь силы для более важных дел – для сочинения музыки, выступлений, преподавания, – хотя уроки он по-прежнему терпеть не мог. Свои новые сочинения он все так же аккуратно вносил в тематически» каталог. За последние два месяца прибавились следующие:
Песня для фортепьяно – из «Фиалки» Гете
Соната для фортепьяно и скрипки ми-бемоль мажор
Рондо для фортепьяно ре мажор
Сцена и рондо для сопрано – для Алоизии Ланге
Дуэт и ария для частного исполнения «Идоменея» Концерт для фортепьяно ми-бемоль мажор Концерт для фортепьяно ля мажор «Директор театра» – зингшпиль.
«Директор театра» удостоился похвалы императора и его высокопоставленных гостей, и Торварт вручил Вольфгангу пятьдесят дукатов. Сальери, по слухам, получил за свою оперу сто дукатов, и Вольфгангу обещали за «Свадьбу Фигаро» тоже заплатить сотню дукатов, если опера не даст императору повода для раздражения. Постановка оперы намечена на 1 мая, сказал Орсини-Розенберг.
До 1 мая оставалось меньше трех месяцев, а предстояло еще столько сделать, тем не менее Вольфганг склонил голову в знак согласия и ответил:
– Благодарю вас, ваше сиятельство, за поддержку. – Вольфганга удивило, что, прощаясь с ним, директор нахмурился.
Вольфганг сказал об этом да Понте, и тот с проницательной усмешкой заметил:
– Сальери подозревает, что «Фигаро» может иметь громкий успех, и поделился этим с Орсини-Розенбергом. Их гложет зависть. А кроме того, вы же ничего не дали директору, не так ли, Вольфганг?
– Нет. А что, нужно было дать?
– У композиторов и либреттистов, пользующихся монаршей милостью, вошло в обычай в знак признательности делать подарок директору. Десять дукатов, если получили пятьдесят… Или двадцать, если получили сто. Или хотя бы посвятить ему свое произведение.
– По что директор сделал? Для нас?
– Дело в том, что он мог сделать. Против нас.
– Что же вы посоветуете?
Да Понте, как и Папа, хорошо разбирался в подобных долах.
– До тех пор пока к нам благоволит император, Орсини-Розенберг бессилен навредить. И потом, даже если мы будем расстилаться перед ним или давать ему подачки, оп все равно предпочтет Сальери. Но не беспокойтесь, император ко мне милостив, и я позабочусь обо всем. Шиканедер разговаривал со мной об одном мальчике-вундеркинде, сыне Гумме-ля. Хочет, чтобы вы его послушали.
– Да, но у меня нет ни минуты времени, – взмолился Вольфганг.
– Вы послушаете его игру?
– А что мне остается? Шиканедер и папаша Гуммель – друзья.
Но с восьмилетним Гансом Гуммелем к Вольфгангу явился не Шиканедер, а отец мальчика – музыкальный директор Шиканедера. Шиканедер просил передать Моцарту, что сам он очень занят. Вольфганг напряженно работал над «Фигаро» – наконец-то появилась возможность сочинять музыку, о какой он мечтал уже много лет; тем не менее он любезно поздоровался с гостями, провел их в гостиную и сказал:
– Мой дорогой Гуммель, очень рад вас видеть. Садитесь, пожалуйста, садись и ты, мой юный друг!
Гости испытывали некоторую растерянность.
– Что вас ко мне привело? – спросил Вольфганг с легкой насмешкой в голосе.
– Господин Моцарт, послушайте, пожалуйста, моего сына. Быть может, вы не откажетесь давать ему уроки.
– Но вам, должно быть, известно, что я не люблю давать уроки. Это отнимает у меня слишком много времени и мешает писать музыку.
Однако, взглянув на огорченное лицо мальчика, он прибавил:
– Ну хорошо, покажи, на что ты способен.
Мальчик уселся за фортепьяно и заиграл вещь «английского» Баха; Вольфганг слушал с бесстрастным выражением, но чем дальше играл мальчик, тем внимательнее становился Моцарт, глаза его загорелись от волнения и удовольствия и стали удивительно красивыми. Он подтолкнул отца в бок, выражая свое одобрение, и удовлетворенно кивнул. Когда мальчик закончил Баха, Вольфганг поставил перед ним одно из своих сочинений – вещь гораздо более трудную, чтобы посмотреть, насколько хорошо Ганс читает с листа. И когда тот заиграл еще более гладко, словно обретя уверенность, Вольфганг вдруг наклонился и шепнул отцу:
– Пусть ваш сын останется у меня. Из него может кое-что получиться.
– Не понимаю вас, маэстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Ну, разумеется, я знаком с этой пьесой, – сказал он. – Нет такой пьесы, которой бы я не знал. Но вы, конечно, слышали мнение о ней императора?
Вольфгангу показалось, что они не вполне понимают друг друга. Либреттист, по-видимому, решил для себя вопрос о совместной их работе, но пока что ни словом на сей счет не обмолвился.
– Маэстро, вам действительно настолько нравится комедия? – спросил да Понте.
– Да, нравится. Насколько? Это зависит от многого. Да Понте промолчал.
– Если даже мы получим разрешение императора, какая гарантия, что либретто окажется удовлетворительным и будет соответствовать моей музыке?
– А какая гарантия, что вы не станете возражать против любого варианта либретто?
Мы держимся, словно дипломаты, прощупывающие друг друга, мелькнуло у Вольфганга.
– Почему вы изъявили желание со мной работать, синьор поэт? – спросил он.
– Вы лучший композитор Вены.
– И единственный доступный, после того как Сальери отказался от дальнейшей работы с вами?
– Я по-прежнему занимаю место поэта при императорском дворе и в настоящее время пишу либретто для Мартин-и-Солера; опера скоро увидит сцену.
Вольфганг сделал равнодушное лицо. Папа учил: никогда не следует проявлять чрезмерный интерес, иначе обязательно окажешься в дураках. Но он заинтересовался, потому что Мартин-и-Солер, хоть и не гений, был, однако, композитором опытным и вовсе не лишенным вкуса.
– Но, конечно, если вам больше по душе Стефани… Вольфганг поморщился. Нет, он не желает снова с ним связываться.
– Если я возьмусь за либретто, то сумею добиться постановки оперы. Даже «Фигаро».
– Каким образом? – Несмотря на недоверие к да Понте, Вольфганг не мог скрыть любопытства.
Поэт поднялся, перенес трость за спину и оперся на нее, приняв театральную позу.
– Это будет комедия интриги, достойная самого Фигаро, – объявил он.
– А как быть с Орсини-Розенбергом? Ведь он сам дал мне заказ на оперу.
– Все зависит только от Иосифа, что бы там ни утверждал директор. Уговорить Иосифа дать разрешение на постановку пьесы, которую он сам запретил, – настоящий подвиг. Я напишу несколько сцен, опустив всякий намек на политику. Создам любовную комедию со всякими хитросплетениями и смешными положениями. Не могли бы вы сочинить несколько арий на случай, если Иосиф захочет составить представление о будущей опере, я почти уверен, что тогда он даст разрешение. Вот был бы триумф, как вы считаете, дорогой Моцарт?
Да Понте говорил так красноречиво, так пылко, что Вольфганг в конце концов кивнул в знак согласия; он был скорее заинтригован, чем убежден, его все еще одолевали сомнения.
Спустя несколько недель да Понте вручил Вольфгангу первый акт. Это оказался почти перевод комедии с французского на итальянский, но все резкие политические выпады были опущены. Да Понте сумел Лаконично и остроумно изложить сюжет, что и требовалось для оперы-буффа. Венецианец хорошо знает свое дело, подумал Вольфганг; возможно, он не прирожденный поэт, но способный ремесленник. Первые арии «Фигаро» складывались у него быстро; сочиняя их, Вольфганг все время думал о Бенуччи, а характер главного героя находил живой отклик в его душе. Что касается женских партий и арий графа, то они давались труднее.
Тем временем да Понте обратился к императору с просьбой об аудиенции.
Иосиф охотно согласился принять поэта. Императора одолевали всевозможные проблемы государственной важности, и разговор с да Понте представлялся ему отдыхом. Иосиф не очень-то доверял новому придворному поэту, но с венецианцем никогда не было скучно, как со многими другими. Иосифа забавляла смелость его суждений. Он до сих пор помнил свою первую встречу с венецианцем.
Да Понте явился к нему с рекомендацией Сальери и попросил назначить его на должность придворного поэта.
– А сколько пьес вы написали, синьор да Понте? – спросил Иосиф, на что поэт не задумываясь ответил:
– Ни одной, ваше величество, ни одной!
– Великолепно! – рассмеялся император. – Наконец-то мы увидели музу-девственницу!
Да Понте поклонился в знак того, что bon mot Острое словцо (франц.).
оценено, и Иосиф, довольный собственной находчивостью, назначил да Понте придворным поэтом. Правда, либретто его отнюдь не блистали таким же остроумием, как речь, но у венецианца всегда находились тому объяснения, и обычно весьма забавные. Тем не менее Иосифа немало удивило, что да Понте мечтает превратить комедию Бомарше в оперу. Император очень гордился своей просвещенностью, но допустить, чтобы члены королевской семьи высмеивались и порицались, не мог.
– Синьор поэт, у меня были основательные причины запретить комедию, – сурово произнес император.
– Самые основательные, ваше величество. В пьесе много пошлого и грубого. Но я опускаю все, что направлено против пристойности и нравственности, все, что отдает плохим вкусом.
– Разве не в этом соль пьесы?
– Разрешите не согласиться, ваше величество, соль пьесы в ее любовной интриге. Той самой интриге, искусством которой вы владеете в совершенстве. А музыка очаровательна. Ее написал Моцарт.
– У него есть прямо-таки восхитительные фортепьянные концерты, но он ведь сочинил всего лишь одну оперу, «Похищение из сераля», да и та особой ценности не представляет.
– Если бы не благосклонное отношение вашего величества, я тоже ничего бы здесь не написал.
Иосиф колебался. Признательность да Понте льстила ему.
– Ваше величество, почему бы вам не прочесть либретто и не послушать музыку? Вы обладаете столь великолепным вкусом, что ваш приговор я сочту окончательным. Если опера вам не понравится, я не стану даже добиваться постановки «Фигаро» где-либо в другом месте, хотя меня об этом и просили.
– В другом мосте? – Иосиф сдвинул брови.
– Об этом поступили просьбы из Лондона и Милана. Но мне самому хотелось бы увидеть постановку оперы в Вене. Ваше величество, если вы не пожелаете субсидировать ее, я уничтожу все, что уже готово.
– Хорошо, я прочту, что вы там написали.
Назавтра вечером Вольфгангу приказали явиться в Гофбург, захватив с собой партитуру новой оперы. Времени было так мало, что пришлось буквально умолять Алоизию и Адамбергера поехать вместе с ним и пропеть законченные арии, хотя их голоса не очень подходили к музыке, во всяком случае, не так, как ему хотелось бы.
Иосиф II, гордившийся своими познаниями в музыке – он хорошо умел читать с листа, – сказал, что сначала просмотрит партитуру, как просмотрел до этого текст либретто. То, что он прочел, ему понравилось: все неприятные политические выпады были опущены, опера в таком виде могла доставить публике удовольствие. И арии в исполнении Адамбергера и Ланге прозвучали вполне мелодично, хоть и показались ему излишне немецкими. Император сказал Моцарту и да Понте, с нетерпением ждущим его приговора:
– В феврале я жду в гости генерал-губернатора Австрийских Нидерландов. В честь его в Шёнбрунне состоятся большие празднества. У меня есть одноактный зингшпиль, к которому требуется написать музыку. Если вы сможете написать, Моцарт, ваши труды будут вознаграждены.
– А что это за либретто, ваше величество? – спросил Вольфганг.
– «Директор театра». Написано Стефани. Вольфгангу очень хотелось отказаться – хватит с него произведений Стефани, но как тогда ходатайствовать за «Фигаро», если он откажется удовлетворить просьбу императора? И, взяв себя в руки, Вольфганг спросил:
– Кто будет петь в зингшпиле, ваше величество?
– Господин Адамбергер и госпожа Ланге прекрасно подойдут. Синьор Сальери тоже сочиняет оперу к этому случаю, и, если вас не заинтересует мое предложение, я думаю, он возьмется и за этот зингшпиль.
Да Понте подтолкнул Вольфганга, и тот, преклонив колена, покорно сказал:
– Я буду счастлив служить вашему величеству.
– А как же с «Фигаро», ваше величество? – спросил да Понте.
– «Директора театра» поставят в феврале. Если спектакль пройдет успешно, вы можете договориться с графом Орсини-Розенбергом, директором национального и придворного театров, относительно точной даты постановки «Свадьбы Фигаро».
– Прошу прощения, ваше величество, «Le Nozze di Figaro». Мы сделаем ее итальянской оперой-буффа, и она превзойдет все, написанное до сих пор в этом жанре.
– Синьор поэт, там, где дело касается музыки, мы не должны давать волю чувствам.
77
Либретто «Директора театра» оказалось незамысловатым по сюжету – рассказ о том, как соперничали две примадонны, желающие завоевать благосклонность директора театра; для зингшпиля требовалось сочинить только четыре арии а увертюру. Стефани представил Вольфгангу, по существу, голую схему одноактного зингшпиля, а композитору предстояло вдохнуть в нее жизнь. Либретто Стефани оказалось бесцветным, в нем не было мест, которые просились бы на музыку. Поэтому Вольфганг сосредоточился на ариях – блестящих и лирических – и написал выразительную мелодичную увертюру, а самого его все сильнее и неотступней тянуло к «Фигаро». Но приходилось ждать, пока не будет поставлен зингшпиль. Неразумно продолжать работу над оперой-буффа, пока нет уверенности, что ее разрешат к постановке.
Вольфганг вернулся к работе над другими произведениями. Концертов по подписке в этом, 1786 году, он давал не так много, как в прошлом, хотя несколько и было намечено на великий пост, и несмотря на то, что за прошлый год он заработал на концертах но подписке около трех тысяч гульденов, от них уже ничего не осталось. Ни Вольфганг, ни Констанца не знали, куда ушли деньги, и снова возникла необходимость зарабатывать на жизнь. Вольфганг больше не записывал приход и расход: это отвлекало от работы, тревожило, а ему приходилось беречь силы для более важных дел – для сочинения музыки, выступлений, преподавания, – хотя уроки он по-прежнему терпеть не мог. Свои новые сочинения он все так же аккуратно вносил в тематически» каталог. За последние два месяца прибавились следующие:
Песня для фортепьяно – из «Фиалки» Гете
Соната для фортепьяно и скрипки ми-бемоль мажор
Рондо для фортепьяно ре мажор
Сцена и рондо для сопрано – для Алоизии Ланге
Дуэт и ария для частного исполнения «Идоменея» Концерт для фортепьяно ми-бемоль мажор Концерт для фортепьяно ля мажор «Директор театра» – зингшпиль.
«Директор театра» удостоился похвалы императора и его высокопоставленных гостей, и Торварт вручил Вольфгангу пятьдесят дукатов. Сальери, по слухам, получил за свою оперу сто дукатов, и Вольфгангу обещали за «Свадьбу Фигаро» тоже заплатить сотню дукатов, если опера не даст императору повода для раздражения. Постановка оперы намечена на 1 мая, сказал Орсини-Розенберг.
До 1 мая оставалось меньше трех месяцев, а предстояло еще столько сделать, тем не менее Вольфганг склонил голову в знак согласия и ответил:
– Благодарю вас, ваше сиятельство, за поддержку. – Вольфганга удивило, что, прощаясь с ним, директор нахмурился.
Вольфганг сказал об этом да Понте, и тот с проницательной усмешкой заметил:
– Сальери подозревает, что «Фигаро» может иметь громкий успех, и поделился этим с Орсини-Розенбергом. Их гложет зависть. А кроме того, вы же ничего не дали директору, не так ли, Вольфганг?
– Нет. А что, нужно было дать?
– У композиторов и либреттистов, пользующихся монаршей милостью, вошло в обычай в знак признательности делать подарок директору. Десять дукатов, если получили пятьдесят… Или двадцать, если получили сто. Или хотя бы посвятить ему свое произведение.
– По что директор сделал? Для нас?
– Дело в том, что он мог сделать. Против нас.
– Что же вы посоветуете?
Да Понте, как и Папа, хорошо разбирался в подобных долах.
– До тех пор пока к нам благоволит император, Орсини-Розенберг бессилен навредить. И потом, даже если мы будем расстилаться перед ним или давать ему подачки, оп все равно предпочтет Сальери. Но не беспокойтесь, император ко мне милостив, и я позабочусь обо всем. Шиканедер разговаривал со мной об одном мальчике-вундеркинде, сыне Гумме-ля. Хочет, чтобы вы его послушали.
– Да, но у меня нет ни минуты времени, – взмолился Вольфганг.
– Вы послушаете его игру?
– А что мне остается? Шиканедер и папаша Гуммель – друзья.
Но с восьмилетним Гансом Гуммелем к Вольфгангу явился не Шиканедер, а отец мальчика – музыкальный директор Шиканедера. Шиканедер просил передать Моцарту, что сам он очень занят. Вольфганг напряженно работал над «Фигаро» – наконец-то появилась возможность сочинять музыку, о какой он мечтал уже много лет; тем не менее он любезно поздоровался с гостями, провел их в гостиную и сказал:
– Мой дорогой Гуммель, очень рад вас видеть. Садитесь, пожалуйста, садись и ты, мой юный друг!
Гости испытывали некоторую растерянность.
– Что вас ко мне привело? – спросил Вольфганг с легкой насмешкой в голосе.
– Господин Моцарт, послушайте, пожалуйста, моего сына. Быть может, вы не откажетесь давать ему уроки.
– Но вам, должно быть, известно, что я не люблю давать уроки. Это отнимает у меня слишком много времени и мешает писать музыку.
Однако, взглянув на огорченное лицо мальчика, он прибавил:
– Ну хорошо, покажи, на что ты способен.
Мальчик уселся за фортепьяно и заиграл вещь «английского» Баха; Вольфганг слушал с бесстрастным выражением, но чем дальше играл мальчик, тем внимательнее становился Моцарт, глаза его загорелись от волнения и удовольствия и стали удивительно красивыми. Он подтолкнул отца в бок, выражая свое одобрение, и удовлетворенно кивнул. Когда мальчик закончил Баха, Вольфганг поставил перед ним одно из своих сочинений – вещь гораздо более трудную, чтобы посмотреть, насколько хорошо Ганс читает с листа. И когда тот заиграл еще более гладко, словно обретя уверенность, Вольфганг вдруг наклонился и шепнул отцу:
– Пусть ваш сын останется у меня. Из него может кое-что получиться.
– Не понимаю вас, маэстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107