– Мне говорили, что он может стоить несколько сот тысяч долларов.
– Да, десять лет назад. А сейчас, возможно, больше миллиона.
Лари отметила этот факт без всякой радости.
– Меня волнует не гобелен, Дэвид. Я с радостью забыла бы о нем, если бы можно было отыскать мою мать.
– Не сомневаюсь. Но гобелен – это путь к ней через человека, который прятал его. Если бы коммунисты узнали, что Кат скрыла от них бесценную вещь, они могли бы обвинить ее в краже государственной собственности.
Лари судорожно вздохнула, узнав о такой перспективе для своей матери: даже если ее когда-нибудь удастся отыскать в Чехословакии живой, она снова может быть предана суду.
– Поэтому мы должны быть крайне осторожны в выборе способа наших поисков, – продолжал Дэвид.
– Я так счастлива, что это дело оказалось в твоих руках. Дэвид.
Он помолчал.
– А как насчет Джина Ливингстона? Он не хочет помочь?
– Именно из-за контактов с ним моя мама попала в тюрьму, – ответила Лари, не скрывая своего гнева.
– Понимаю. Значит, ты ничего не сказала ему о письме.
– Я даже не собираюсь встречаться с ним, пока я нахожусь в Вашингтоне.
Лари размышляла над тем, не открыть ли ему другой долго скрываемый секрет, что Джин, может быть, вовсе не ее отец. Но ей не хотелось вызывать к себе жалость.
Дэвид снова взвесил значение письма.
– Язык такой запутанный, что слова могут относиться только к гобелену.
– Я понимаю. Но пока есть хоть малейший шанс, я должна что-то предпринять.
– Лари, я только хочу спасти тебя от слишком жесткого приземления, если твои надежды не оправдаются.
Она кивнула, показывая, что понимает его. Потом спокойно произнесла:
– Но ведь кое-что хорошее уже произошло, не так ли? Дэвид улыбнулся, поняв, что она ценит их встречу. Потом Лари слегка покраснела. Она не хотела, чтобы ее замечание прозвучало так кокетливо.
– Ну что ж, не буду больше отнимать у тебя время. Тебе, должно быть, нужно многое успеть до отъезда.
Дэвид тоже встал и взял ее руку, которую она ему протянула. И сразу же от его прикосновения по всему телу стало разливаться тепло.
– Лари… я уже все подготовил для поездки, и этот вечер у меня свободный. Разве ты когда-то не предложила мне перенести несостоявшийся обед на другой раз?
– Дэвид, я с удовольствием приняла бы твое приглашение, если бы могла. Но меня ждут в Нью-Йорке.
Это был вечер премьеры Доми. Он стал настаивать:
– В прошлый раз, когда мы отложили свидание всего лишь на двадцать четыре часа, нас разлучила целая армия – и десять лет.
Лари уже собиралась пообещать ему, что этого больше не случится, но тут поняла, что не ей давать такие обещания. Дэвид берется разгадать тайну. Кто может сказать, с какими опасностями ему придется столкнуться?
Если она останется на обед, то все равно успеет вернуться к полуночи, к позднему выступлению Доми.
– Хорошо, Дэвид. Я в твоем распоряжении.
Извинившись, он объяснил ей, что есть несколько «свободных концов», которые ему необходимо связать перед поездкой. Дэвид сказал, что может организовать для нее экскурсию по зданию или же он даст ей ключи от своей квартиры, чтобы она могла привести себя в порядок.
Лари обрадовалась возможности передохнуть после лихорадочной спешки. Она взяла у Дэвида ключи, а он посадил ее в служебный лимузин и отправил в Джорджтаун, живописный район, застроенный особняками в колониальном стиле.
Пока автомобиль ехал по Вашингтону, Лари думала о том, что именно в Джорджтауне поселился после своей второй женитьбы и Джин. У Лари еще не было случая познакомиться с его новой женой, хотя она видела фотографию Нелл Пэлленсан. Она и Джин были запечатлены вместе в своем новом доме в Джорджтауне. Их фотография была помещена в воскресном приложении к «Вашингтон Пост». Анита вырезала снимок и послала его Лари. Это было частью ее никогда не прекращавшейся кампании по наведению мостов между отцом и дочерью.
«Может быть, им нужен декоратор», – написала на полях Анита. Но Лари не была склонна вступать в отцом в контакт ни тогда, ни потом. Пропасть между ними переросла в эмоциональный вакуум.
Апартаменты Дэвида представляли собой двухэтажную квартиру, занимавшую два верхних этажа в небольшом особняке. Ожидая увидеть кавардак, свойственный холостякам, Лари была удивлена, обнаружив кругом порядок. При этом квартира не производила впечатление стерильной и необжитой.
Она бродила по комнатам п. знакомясь с домом, узнавала и самого Дэвида. На полу в большой гостиной лежал великолепный ковер, изготовленный индейцами племени навахо. Комната была обставлена мебелью в стиле старинных испанских католических миссий в Калифорнии. На стенах, окрашенных в цвет самана, висели огромные черно-белые фотографии плоскогорий, выполненные Дэвидом – внизу стояла его подпись. На втором этаже помещалась спальня, оформленная в цветах осени, кабинет викторианским письменным столом с убирающейся крышкой, лампами с зелеными стеклянными колпаками и попками битком набитыми книгами о политике и дипломатии. На одной из стен Лари увидела фотографии, на которых было нетрудно узнать Дэвида. Вот он в детстве вместе со своими родителями и двумя сестрами, на другой – в бейсбольной форме в колледже, потом – в Праге, на Вацлавской площади с несколькими коллегами и в группе дипломатов, окружавших Шарля де Голля. Было также несколько снимков, очевидно сделанных во время отпуска, где он был в обществе исключительно привлекательных женщин. Лари нравился мужчина с многогранными интересами, который жил в этой квартире, и она чувствовала себя польщенной, что он доверил ей ключи от своего царства.
Час спустя, к тому времени, когда Дэвид вернулся, она уже немного вздремнула и приняла душ. Они вышли сразу, как только он переоделся.
Дэвид повел ее в ресторан Харви, открывшийся в Вашингтоне незадолго до того, как Авраам Линкольн был избран президентом на первый срок. Время шло быстро, они рассказывали друг другу о том, как жили после расставания в Праге. Дэвид уехал из Чехословакии вскоре после ввода русских войск и продолжил свою карьеру на дипломатической службе в посольстве в Белграде. Позже он перебрался в Париж, где работал в составе делегации, которая вела мирные переговоры с вьетнамцами. В качестве прощение за эту работу было удовлетворено прошение Дэвида о возвращении его в отдел, занимавшийся вопросами, связанными с Чехословакией, и он получил свой теперешний пост. Дэвид выразил надежду на то, что в скором времени его снова переведут туда, где развиваются интересные события.
После такой биографии ее собственная жизнь за прошедшие годы показалась Лари скучной и непримечательной. Ее смущало то, что она так ничего и не достигла. Но Дэвид заметил, что ему уже тридцать шесть лет и он на десять лет старше ее.
– Готов держать пари, что в следующее десятилетие ты добьешься не меньшего, чем я, а то и большего.
– В следующем десятилетие ты, возможно, станешь государственным секретарем.
– Это было бы замечательно. Но для такого поста я буду недостаточно старым и седым. По правде говоря, рядовые служащие в нашем департаменте редко забираются на самый верх. Государственный секретарь – это политическое назначение. Думаю, будет совсем неплохо, если я стану послом. А ты? Где ты хочешь быть через десять лет?
Лари покачала головой.
– Мне страшно заглядывать так далеко в будущее.
Слова слетели с ее губ без раздумий. Она сказала не просто для красного словца – ее страх был реальным.
– Полезно иметь цель. Чего же ты боишься? – спросил он.
Лари допила остатки вина. Ее непроизвольное признание Дэвиду высветило перед ней то, что прежде она никогда так ясно не понимала.
– Ты должен когда-нибудь поехать в «Фонтаны», Дэвид туда, где я прожила первые восемь лет своей жизни. Даже несмотря на то, что коммунисты забрали многие его сокровища, и комнаты, где я жила, были лишь малой частью замка, когда я росла там, мне казалось, что нигде в мире не может быть дома прекраснее. В нем было что-то такое…
Она подняла руку и потерла пальцами друг о друга, словно пытаясь на ощупь почувствовать атмосферу.
– Могу только сказать, что для меня он был почти как живой. Только не смейся… но я ощущала, что этот огромный дом был частью меня самой. Каким-то сверхъестественным образом я понимала, что мое место – там. Приемные родители казались чужаками в «Фонтанах».
Лари посмотрела на Дэвида испытующим взглядом, боясь, что он сочтет ее смешной. Но в его глазах она увидела только сострадание.
– Поэтому я позволила себе мечтать. Я смотрела вперед, в будущее, когда дом станет моим. Более того, я воображала себя в нем счастливой… Оглядываясь в прошлое, я думаю, мои наивные мечты основывались на сведениях о тех людях, которым принадлежали «Фонтаны», пока их не национализировали – об отважном герое и красавице актрисе. Они представали передо мной возлюбленными из сказки… пока злой волшебник их не уничтожил своими чарами. Лари на время умолкла.
– Потом однажды я с ужасом обнаружила, что эта чары пали и на меня тоже. Я никогда не буду владеть «Фонтанами» меня забрали оттуда, как и тех влюбленных. Мне ничего не принадлежало – и, что еще хуже, я сама не принадлежала никому.
Лари пожала плечами, словно говоря, что это уже не имеет значения. Но потом прибавила:
– Вот почему я не заглядываю далеко в будущее. Может быть, я все еще под властью тех чар.
Дэвид взял ее руку.
– Чего бы ни стоило мне разрушить злые чары, я попытаюсь, ты знаешь это.
Лари улыбнулась ему. Ей так хотелось поверить в его преданность, но боль разочарования в Чеззе и фотографии женщин в квартире у Дэвида вызывали в ней настороженность. Она высвободила свою руку.
Но его не так-то легко было обескуражить.
– Не могу сказать тебе, сколько раз я думал о тебе с тех пор, как мы познакомились в Праге!
– Почему же ты только думал и не попытался встретиться со мной? – парировала Лари.
– У меня не было никакой возможности для этого. Я работал за границей. Я мог бы написать тебе, но… вспомни, ведь ты не особенно поощряла меня. Вернувшись домой, я был уверен, что тебя уже подхватил какой-нибудь принц из высшего общества.
– И та полагаешь, что я вышла бы замуж за светского льва?
– Твой отец из этого круга, он вырастил тебя в Ньюпорте.
Лари не могла опровергнуть предположение Дэвида полностью, ведь ее действительно влекло к Чезаре Даниели. Но ей хотелось объяснить ему его ошибку.
– Дэвид, по правде говоря… нет абсолютной уверенности в том, что Джин Ливингстон – мой отец.
И она рассказала ему о том, что узнала о двух мужчинах, любивших Кат в период, предшествовавший ее аресту.
– Значит, моя миссия заключается не только в том, чтобы отыскать Кат Де Вари. Мне нужно также повидаться с Милошем Кирменом, – заключил Дэвид.
– Если он еще жив.
– Кирмен жив, – уверенно произнес Дэвид. – Он отбыл уже больше половины своего срока, и в последнее время некоторые группы интеллигентов осмелились подать прошение об освобождении его из тюрьмы.
– Сомневаюсь, что он сможет сказать тебе что-нибудь наверняка.
– Зато я смогу сообщить ему, что знаю тебя – женщину, – которая, возможно, является его дочерью. Я смогу также сказать ему, как ты прелестна. Разве ты не хочешь, чтобы он узнал о тебе?
Лари не выдержала, и из ее глаз хлынули слезы – слезы жалости к незнакомцу, который провел взаперти столько лет, к незнакомцу, который, возможно, дал ей жизнь.
– О да, Дэвид, ответила она. – Я хочу, чтобы он знал!
– Он узнает! Обещаю тебе, он узнает!
Только когда Дэвид попросил счет, Лари поняла, что они проговорили почти три часа. Дэвид извинился – он не хотел, чтобы она пропустила нужный рейс и опоздала на премьеру своей подруги. Но Лари ответила, что это не имеет значения. Успех Доми обеспечен.
– Тогда… останься на ночь!
Соблазн был велик, но ей не хотелось повторять ошибку, которую она совершила с Чеззом. Возможно, одиночество толкало ее к Дэвиду.
Он отвез ее в аэропорт и подошел вместе с ней к самому проходу на посадку. Обняв Лари на прощание, Дэвид нежно поцеловал ее.
Но тут прозвучал «последний звонок» на самолет до Нью-Йорка. Она высвободилась из его объятий.
– Останься, Лари!
– Ох, Дэвид, рыцарь в сверкающих доспехах сейчас нужен мне даже больше, чем десять лет назад, и я счастлива, что ты хочешь играть эту нелегкую роль. Но ведь ты уезжаешь. Все рыцари имеют обыкновение пропадать на двадцать лет, отправляясь в свои крестовые походы. Я уже растратила слишком большую часть своего сердца на людей, которые исчезли из моей жизни.
– Меня не будет некоторое время, но я не допущу, чтобы какой-то крестовый поход разлучил меня с тобой!
Ох уж эти обещания, думала Лари, уходя. Она представила себе, что Милош говорил нечто подобное Кат. И вот теперь они потеряли друг друга навсегда.
ГЛАВА 30
Руководить проектом по перестройке и оформлению чердака Хэпа было не просто приятно, а радостно – словно складывать кукольный домик, но только в большом масштабе. Каждое утро Лари рано вставала и отправлялась в будущее жилище комика, чтобы проверить, как продвигается работа. Оказалось, что она сделала прекрасный выбор, наняв подрядчика Джерри Локриджа, которого ей рекомендовала Хелен. Это был рослый блондин шведского происхождения. Ему было тридцать два года, он был женат и, как сказала Хелен, собирался бросить свое занятие, как только ему удастся продать роман, над которым он работал несколько лет. Со времени своей службы у Флауэр Лари знала, что подрядчикам свойственно браться сразу за несколько заказов и не беспокоиться о соблюдении графика строительных работ, потому что, как только подписывался контракт, клиенты оказывались в их власти. Джерри довольствовался только одним заказом и уделял ему все внимание. Вознаграждение, которое он просил, было вполне разумным. Три плотника-ирландца из его бригады были умелые и добродушные, а электрик и сантехник появлялись в нужное время.
Так как строительные работы продвигались успешно, Лари обычно не задерживалась на чердаке больше часа и отправлялась дальше – в здание «Д и Д», чтобы выбрать ткани, к столяру-краснодеревщику, который трудился над встроенной мебелью, к поставщику мрамора, в оптовый магазин скобяных изделий за дверными ручками, ручками для кухонных шкафов и водопроводные краны для ванной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77