Думаю, вы ждали кого-то другого…
Это оказался не Йири: голос более глубокий, в нем не слышалось свойственного Йири возбуждения. Человек говорил на очень хорошем чешском языке, но Кат все же расслышала в нем акцент. Она стала разглядывать его поверх ширмы.
Незнакомец, стоявший в дверях, был примерно ее возраста, может быть, на несколько лет постарше. Он одарил ее чрезвычайно обаятельной улыбкой.
– Сожалею, что застал вас врасплох, мисс Де Вари, но вы ведь сами пригласили меня войти…
Кат кивнула, продолжая безмолвно рассматривать его.
– Я уйду, если вы хотите.
– Нет, останьтесь! – воскликнула она более эмоционально, чем ей хотелось бы.
По его серой фланелевой спортивной куртке и темным широким брюкам она мгновенно поняла, что он американец. В то время никто не носил такой качественной и хорошо сшитой одежды. Кроме того, в нем чувствовались определенная раскованность и изящество. В выражении лица не было никакой хитрости, что было характерно для большинства американцев, которых ей приходилось видеть. Высокий, с темными глазами и густыми каштановыми волосами, которые по-мальчишески падали ему на лоб, он напоминал Кат Гари Купера – такого, каким он предстал в повести «По ком звонит колокол», – лихого и искреннего.
– Меня зовут Джин Ливингстон, – представился он. – Я работаю в американском посольстве. Думаю, сначала мне следовало бы послать записку, чтобы предупредить вас…
– Все в порядке, мистер Ливингстон. Я не слишком люблю всякие церемонии.
Ее взгляд был прикован к нему по-прежнему.
– Кроме того, вы не похожи на тех посетителей, о которых меня необходимо предупреждать.
Американец снова улыбнулся. Они пристально смотрели друг на друга. Хотя Кат была скрыта за ширмой, у нее вдруг появилось странное ощущение, что она стоит перед ним обнаженная. Она оторвала взгляд от его глаз и указала на шкаф.
– Мое платье висит там. Если вы не против…
– Конечно, нет.
Ливингстон открыл шкаф. Кат держала в гримерной несколько платьев на случай, если ее после театра пригласят куда-нибудь.
– Вот то, черное!
Это было самое лучшее из всех ее платьев, – первое купленное у Шанель после 1939 года, с длинной юбкой и длинными рукавами и глубоким вырезом. Ни в каком другом наряде она так хорошо не смотрелась. А в тот момент ей захотелось выглядеть как можно лучше.
Когда американец подал ей платье поверх ширмы, Кат сказала:
– Итак, расскажите мне, мистер Ливингстон, чего хочет от меня ваше посольство!
– Ничего. Я пришел для того, чтобы лично выразить свое восхищение вашей игрой.
– Это очень мило. Немногие поклонники отваживаются зайти за кулисы после этого спектакля.
– А кроме того… я привез привет от нашего общего друга. Узнав о моем назначении в Прагу, он велел мне обязательно навестить вас. Он сказал, что вы самая обаятельная женщина во всей Европе.
– О! Кто бы это мог быть?
– Пол Браннок.
Кат вышла из-за ширмы. Ей удалось застегнуть молнию на спинке платья только до половины, и она позволила американцу завершить дело, убрав рукой с шеи длинные белокурые волосы.
– Не могли бы вы?..
– С удовольствием.
Он застегнул молнию. Когда его пальцы дотронулись до ее спины там, где кончалась молния, Кат остро ощутила его прикосновение.
Заставив себя держаться спокойно и не показывать, какое воздействие оказывал на нее этот человек, Кат села за туалетный столик и принялась расчесывать волосы. Она подумала и сказала:
– Мистер Ливингстон, тут какая-то ошибка. У меня нет друга по имени Пол Браннок.
Он подошел к столу и стал наблюдать за ней.
– Может быть, «друг» – не совсем верное слово. Скажем так, знакомый. Прошло уже много времени с тех пор, как Пол побывал здесь, но тем не менее он с восторгом рассказывал мне о встрече с вами. Хоть Браннок и из Голливуда, не думаю, что он сочиняет истории.
Голливуд! Теперь она все вспомнила. Это тот дерзкий коротышка, который приехал в «Фонтаны» в канун Нового года!
– Ах да, теперь припоминаю. Он хотел, чтобы я улетела вместе с ним.
Кат грустно усмехнулась.
– Он обещал сделать из меня новую Бергман.
– Полу, несомненно, это удалось бы. Почему же вы не поехали?
Кат положила щетку для волос и взяла губную помаду. Ливингстон стоял, глядя на ее отражение в зеркале. Только Милош смотрел на нее с таким откровенным восхищением, – правда, это было так давно!
– Мое место здесь! – решительно ответила Кат.
– Я слышал, вы пережили тяжелую войну. Вы не жалели о том, что остались?
Она перестала красить губы. Его вторжение в ее жизнь, в ее прошлое, разозлило Катарину и развеяло атмосферу интимности. Может быть, это даже к лучшему. Ведь она уже готова была пофлиртовать с американцем.
– Война позади, мистер Ливингстон, и я предпочитаю не вспоминать о ней. Не хочу показаться негостеприимной, но сейчас придет автор пьесы…
– Я встретил господина Жилку за кулисами, – перебил ее Ливингстон, – представился ему и похвалил его пьесу. Он был настолько любезен, что уступил мне дорогу… чтобы я мог поужинать с вами.
Кат откинулась на спинку стула и в изумлении уставилась на американца. Она догадалась, почему Йири согласился так поступить. Для любого человека, который ненавидел коммунистов так, как Йири, они были замечательными людьми, спасителями Европы. Но Кат не хотела играть роль валюты, которая служит средством вознаграждения за любезность.
– А вам не пришло в голову сначала спросить меня? Ливингстон снова одарил ее улыбкой Гари Купера.
– Если бы я поступил так, вы сказали бы мне, что занята. А теперь поле действия свободно. И все же я спрашиваю вас: окажете ли вы мне честь быть моей гостьей и поужинать со мной, мисс Де Вари?
Несмотря на его ярко выраженный типично американский внешний вид, Кат начинала чувствовать, что Джин Ливингстон вовсе не такой бесхитростный, каким казался. Оставив без внимания его приглашение, она спросила:
– Откуда вы знаете Пола Браннока?
– Мы вместе служили в армии.
– И что вы там делали?
– Все красочные подробности я опишу вам за ужином.
Кат не могла отделаться от чувства, что американец претендует на нечто большее, чем просто ужин в ее компании. Но рядом с ней не оказалось никого, даже мужа, кто мог бы утешить ее в этот горький вечер. Кроме того, влечение, которое она испытывала к Ливингстону с первой минуты, все еще не исчезло.
– Подождите за дверью! – приказала она. – Мне хотелось бы закончить приготовления без зрителей.
Посольский автомобиль привез их на площадь у Карлова моста – массивного каменного пролета, соединявшего берега Влтавы и построенного в XIV веке. По пути они вели непринужденный разговор о том, как прекрасен город под покровом сверкающего февральского снега. Как-то незаметно они стали обращаться друг к другу по имени.
Автомобиль остановился перед зданием с вывеской «У трех страусов». Это был старейший пражский ресторан, который помнил, как строился Карлов мост. Кат вошла в очаровательный зал, освещенный пламенем свечей и мерцающим светом огня в камине, и почувствовала угрызения совести. Здесь они любили ужинать с Милошем.
Хозяин приветливо встретил ее и начал предаваться воспоминаниям. Но тут появился Джин Ливингстон, который задержался в гардеробе, чтобы пресечь ненужные домыслы. Как поспешно стала представлять своего спутника.
Однако хозяин ресторана прервал ее.
– О, я очень хорошо знаю господина Ливингстона! Как и вы, госпожа Де Вари, он нередко бывал здесь еще до войны.
Это открытие озадачило Кат.
Их провели к столику возле камина, тому самому, который она больше всего любила, когда приходила сюда с Милошом. Катарина хотела было возразить, но она продрогла, так как вечер был морозный, поэтому обрадовалась теплу.
– Давайте закажем шампанское, только при условии, что оно французское! – предложил Джин, когда официант спросил, что они будут пить с жареной уткой.
Кат запротестовала. Французское шампанское по-прежнему было редкостью. Бутылка стоила бешеные деньги. На них можно было целый месяц питаться в ресторане.
– Что ж, если вы не любите шампанское…
– Я люблю. Но вы слишком расточительны.
На его лице опять заиграла куперовская улыбка, и он пристально посмотрел на нее.
– У меня пристрастие ко всему самому лучшему… И до сих пор удача сопутствовала мне.
Посмотрев на Ливингстона, Кат почувствовала, что стоит на зыбкой почве.
Шампанское было довоенного изготовления. С первым же глотком этого пузырящегося жидкого золота Кат снова вспомнила о Милоше. Она чувствовала себя предательницей, повторяя какой-нибудь из тех ритуалов, которыми они наслаждались здесь вместе. Ей хотелось отделаться от Ливингстона. Но вначале нужно удовлетворить любопытство.
– Странно, что мы никогда прежде не встречались, – начала она, – я посещала довольно много приемов в посольстве до войны. Если вы тогда были в Праге…
– В то время я был студентом-историком и работал над выпускной дипломной работой о Священной Римской империи. Это было в тридцать пятом и тридцать шестом годах.
– В те годы я начала играть на сцене.
– И неожиданно стали звездой. Я видел вашу «Святую Жанну» целых пять раз!
Это тронуло Кат, и она улыбнулась. Значит, вот что он скрывал – страстное увлечение актрисой? Но Ливингстон казался слишком искушенным, вряд ли им руководило одно лишь желание провести вечер в компании обожаемой актрисы.
– Могу предположить, что вы не относились к числу бедных борющихся студентов, – заметила она, – если регулярно ужинали здесь…
– Правильно. Я был богатым борющимся студентом. Но так никогда и не закончил свою дипломную работу.
– Так вот почему вы стали всего лишь дипломатом, не дотянули до профессора?
– Может быть.
Его ответ прозвучал уклончиво.
– Вы собирались рассказать мне, как познакомились с Полом Бранноком, – напомнила Кат.
– В самом начале войны в армии сформировали подразделение, которое нуждалось в людях, владевших иностранными языками. Набор был строго добровольным, я сносно знал чешский, поэтому меня и зачислили. Когда я прибыл к месту подготовки, Пол тоже оказался там.
– Но, насколько я помню, он ужасно говорил по-чешски. Джин рассмеялся.
– Все верно. Но кроме чешского, нужны были и другие языки. Пол заявил, что бегло говорит по-французски, хотя, по правде сказать, был способен только заказать апельсиновый сок и кофе в каком-нибудь шикарном парижском отеле. Однако он отчаянный – один из тех коротышек, которым всегда удается доказать, что они храбрее всех остальных. Пол хотел увидеть настоящий бой и не сомневался в том, что уж в этом отряде скучать ему не придется.
Кат почувствовала раздражение.
– Неужели именно этим война привлекала человека из Голливуда? Он хотел пощекотать нервы, надеялся набрать материал для будущих фильмов?
– Простите мою бестактность, – быстро сказал Джин. – Но каковы бы ни были причины, Пол поставил свою жизнь под удар.
– Чем же занималось ваше подразделение?
– Оно называлось Управлением стратегических служб. Мы выполняли задания на вражеской территории. Пол ездил во Францию, а я приехал сюда.
– Понимаю, – спокойно произнесла Кат. – Вы имеете в виду шпионаж.
– Это только часть нашей работы. А также связь с сопротивлением… – скромно добавил он.
Подали ужин. На закуску были сочные ломтики пражской ветчины и соус с хреном. За ними последовала зажаренная утка, поданная с кнедликами, посыпанными кусочками бекона. Пока они ели, Кат позволила Ливингстону перевести беседу на более легкие предметы: на чешскую историю, приятные воспоминания о студенческой жизни в Праге. Ей было в его обществе интересно и весело, что являло собой приятный контраст унылому молчанию Милоша.
Когда после десерта наступила пауза, Кат не хотелось нарушать эту приятную атмосферу. Однако необходимо кое-что выяснить. У нее на самом деле создалось впечатление, что Джин насадил наживку на крючок.
– Вы упомянули о Сопротивлении, – начала она. – Знали ли вы, что мой муж…
– Я никогда не встречался с Милошем Кирменом, – прервал ее Ливингстон. – Убийство Гейдриха очень тщательно разрабатывалось. К этому приложили руку англичане, и Управление стратегических служб было информировано об этом. Я не знаю всех подробностей, но осведомлен о том, что ваш муж сыграл значительную роль в планировании и осуществлении этой операции. Он должен гордиться этим.
– К несчастью, Милош не чувствует никакой гордости, а только вину. Это терзает его душу.
– Из-за Лидице…
Кат кивнула.
– Его отца тоже казнили. Многие пострадали из-за связи с ним.
– Убийство Гейдриха было страшным ударом по состоянию духа нацистов, может быть, даже поворотным моментом в ходе войны. Эсэсовцы даже немного поутихли. Если бы Гейдрих остался жив, то еще десятки тысяч чехов, возможно, погибли бы.
Кат десятки раз приводила Милошу те же самые аргументы. Чувство вины, которое изводило его, напоминало болезнь, пожиравшую свою жертву изнутри. Она чувствовала, если этот недуг удастся излечить, то к мужу вернется и интерес к жизни, и мужество, необходимое для того, чтобы принять участие в построении новой демократической Чехословакии. Но когда Катарина убеждала Милоша в том, что у него есть право гордиться собой, он повторял ей историю Лидице, вспоминал о трагической смерти отца.
Может быть, ему стоило поговорить с этим американцем, с человеком, который тоже принимал участие в борьбе с нацизмом и тоже рисковал жизнью?
Кат уже собиралась было спросить Джина, не хочет ли он посетить «Фонтаны», но что-то удержало ее. Вдруг Ливингстон обратился к ней с какой-то целью?
– Джин, вы были очень добры ко мне в этот вечер. Поэтому заранее прошу извинить меня, если то, что я вам сейчас скажу, обидит вас… У меня такое чувство, что вы пришли за кулисы и пригласили поужинать с вами вовсе не потому, что восхищаетесь моей игрой.
– Я ваш поклонник! – с воодушевлением ответил он. Потом на его лице появилась смущенная улыбка.
– Вы правы, есть еще кое-что. Мне нужна ваша помощь.
– В чем?
Несколько секунд Джин крутил в руках серебряную ложечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77