Директор
киндердорфа уверен, знает: он будет другим. <Школа
и киндердорф одинаково думают, что Саше лучше
повторить второй класс, это даст ему возможность
обрести себя... Его неуправляемость, взрывы гнева
и безрассудность превышают в настоящее время его
готовность помочь и способность дружить. ...Еще бы-
вают случаи порчи чужих вещей, но происходит это,
на наш взгляд, из хаотического отношения к вещам
в родительском доме. ...Бывают вспышки гнева, надо
все время напоминать о домашних обязанностях, но
тем не менее я спокоен за будущее развитие девочки>.
Никогда в характеристиках не читала так много ми-
лых, неофициальных слов о детях: <она - любимица
всей семьи... Харальд - живой, доброжелательный,
милый мальчик. Он нашел в детской деревне много
друзей... Марта очень способна в музыке, в музыкаль-
ной школе она учится играть на флейте и с прошлой
осени - с восторгом - на гитаре... Петер необычай-
но добродушен и готов всем помочь. В семье дет-
ской деревни он что-то вроде фигуры отца... Мать
детской деревни не нарадуется ее успехами...>
Была бы моя воля, издала характеристики из дет-
ских деревень как пособие для наших педагогических
институтов. Необычайно высокий уровень педагогиче-
ского анализа. Необычайно широкий спектр педаго-
гической терпимости.
<К сожалению, он плохо закончил третий класс
профессиональной школы по тонкой механике при
Высшем техническом училище. Как вы увидите из
прилагаемой копии, у него по механике и черчению
неудовлетворительно. Причина его неудач в <сердеч-
ных проблемах>. К, влюбился по уши. Он был не-
сколько месяцев так эмоционально в это погружен,
что ему было не до учебы. Ему не удалось в прошлом
учебном году изменить течение дел.
На вопрос, есть ли смысл повторить этот год, мы
ответили положительно - во-первых, потому, что лю-
бовная история окончилась, а во-вторых, потому, что
это полностью отвечает его способностям. Так что К.
повторяет в этом году курс. К нашей радости, мы
можем констатировать, что он прилежен, как никогда.
Прежнее желание учиться снова вернулось к нему...>
В 1967 году Гмайнер писал в письме, разосланном
во все детские деревни: <Я хотел бы еще больше сде-
лать для нашей общей работы и для нашего дела,
чтобы сообщество всех сотрудников SOS-киндердор-
фа было бы еще глубже и еще теснее. И вы должны
мне помочь вашими советами, вашими предложения-
ми, вашим мнением: в чем, думаете вы, точка опоры.
Чем больше людей станет над этим работать и вы-
скажут свое мнение, тем больше окажется вероят-
ность того, что будут приняты правильные решения.
Мы должны еще более укрепить наше сообщест-
во, но вы не должны эту задачу перекладывать на
одного меня.
Один я слаб. Один я не смогу сделать ничего. Вы
должны мне помочь!>
Вся модель Гмайнера была построена на помощи
ребенку, которая не может быть осуществлена без
помощи друг другу. Без атмосферы содружества, со-
общества, братства единомышленников. Beruf как Ве-
rufung - профессия как служение. Это относится не
только к матерям, но и ко всем взрослым, живущим
и работающим в детской деревне.
Его похоронили в Имсте, на маленькой площадке,
на которую можно выйти из третьего этажа дома для
матерей через домашнюю капеллу. Дом врезан в го-
ру, и поэтому с одной стороны - вход с первого эта-
жа, с другой - с третьего.
Одна стенка домовой капеллы - стеклянная, ви-
дишь кусочек леса с мохнатыми елками и густой тра-
вой. Из капеллы выход на ту площадку, где похоро-
нен Гмайнер. На могиле стоит простой железный
крест и надпись на доске рядом: <Герман Гмайнер.
23.6.1919-26.4.1986. Отец детских деревень>.
Все сели на деревянные скамьи, и доктор Райн-
крехт сказал: <Мы счастливы, что Герман Гмайнер
покоится в том месте, которое было началом его пути.
Мы хотели, чтобы каждый, у кого есть желание что-то
сказать, сделал это на родном языке>.
Директора детских деревень выходили по очере-
ди. Звучал греческий, финский, португальский, вен-
герский, французский, испанский, польский, немец-
кий, итальянский языки. Звучал иврит. За малым ис-
ключением, я не понимала, что они говорили. И я по-
нимала все.
Это были искренние, простые, глубокие и сердеч-
ные слова. Так говорят об отце с братьями. Так де-
лятся сокровенным с единомышленниками. Давно уже
не видела сразу так много людей, на лицах которых
виден свет наполненной, имеющей смысл жизни.
На прощальном вечере вместе с ними был болгар-
ский журналист, приехавший а Австрию в надежде,
что у него в стране тоже будет построена такая де-
ревня. Потом Хайнц Райнпрехт спросил меня:
- Вы не знаете, почему он был так несчастен?
Все веселились, а у него было перевернутое лицо.
И в этом случае я не знала, но догадывалась. Но
как объяснить человеку с другим опытом жизни, что
и меня иногда охватывало чувство печали. Не завис-
ти, а щемящее чувство утраченных возможностей, го-
речь от того перевернутого мира ценностей, в кото-
ром жили наши дети. Невозможность избавиться от
воспоминаний о наших детских домах, в которых и
капитальным ремонтом ничего не изменишь.
...Ольга появилась в детском доме случайно. У нее
была в то время своя беда, и она начала обращать вни-
мание на то, мимо чего раньше, наверное, пробежала.
Так бывает в жизни человека: вдруг заметила на со-
седней улице вывеску <Детский дом>, которая (как
и до сих пор многим кажется) вроде бы должна ис-
чезнуть из нашей жизни. И тогда подумалось, что
кому-то тоже плохо и, может быть, нужна ее помощь,
ее забота.
Директор детского дома, не спрашивая у Ольги
Всеволодовны, зачем она пришла, направила ее в до-
школьную группу, не очень уверенная, что увидит ее
вновь.
Но Ольга приходила так часто, как могла. И когда
из ее жизни ушло несчастье, которое толкнуло ее на
Ярославский проспект, она поняла, что оставить ребят
уже не может. В те дни она написала подруге: <У ме-
ня такое ощущение, что эти дети осознают себя не
человеком, а дробью: /20, /зо от группы. Ведь вос-
питатель имеет дело с группой, а ребенок чаще всего
обращает на себя внимание, когда не моет со всеми
вместе руки, медленно одевается, мешает другим
спать. А его индивидуальные желания? Мы не нашли
способа им помочь, этим детям>.
Если бы ребята, которым она по вечерам читала
книжки вслух, а по воскресеньям водила в парк ка-
таться на каруселях, были голодны или плохо одеты,
она бы знала, как им помочь. А они ссорились за пра-
во взять .ее за руку, бросались к ней во дворе со сло-
вами: <А вы знаете, Павлик что выдумал, он выдумал
звать вас мамой>. Танечка подошла и спросила: <Вы
меня любите?> И она, растерявшись, ответила: <И тебя,
и всех остальных тоже>. И поняла, как она ее обидела.
Пожилая воспитательница, которая сразу стала об-
ращаться к тридцатишестилетней Ольге на ты, сказа-
ла с грубоватой простотой: <На всех тебя все равно
не хватит>. К тому времени Ольга и сама знала, что
самую большую зависть вызывают те немногие ре-
бята, за которыми по праздникам приходят родствен-
ники. Вечером дома Ольга устроила <семейный совет>,
предстояло внести серьезные изменения в их доста-
точно размеренную жизнь.
На следующее воскресенье Ольга повела четырех
малышей к себе домой.
- У вас есть сын? - увидев Костю, спросила бес-
хитростная Наташа. - Зачем же вы тогда взяли нас?
Наташа уже знала: в детский дом, как правило, при-
ходят люди, у которых своих детей нет. И в их дет-
ском доме были ребята, уходившие на воскресенья
к <тете>, которая еще не решилась или не могла из-за
достаточно жестких наших законов, разрешающих
усыновление, взять ребенка в свой дом на всю жизнь.
Но таких ребят было немного, и уходили они в гости
по одному.
А здесь их было четверо. И они ходили по ее спар-
танской квартире, как по музею. Их все удивляло и
приводило в восторг: полки с книгами до потолка,
ужин на кухне, разные тарелки, заварной маленький
чайник, комната, в которой стояло всего две тахты,
и подушки лежали <не по форме>.
Сначала они не решались спросить, возьмет ли
она их еще раз, и хитрили изо всех сил: <Я здесь всегда
буду сидеть, можно? А на следующий раз в другую
игру буду играть>. В конце, когда послушно одева-
лись, чтобы идти в детский дом, Ирочка не выдержа-
ла: <Мы всегда будем к вам ходить?> И по-своему
растолковав ее уклончивый ответ, вернулась в свою
группу с радостным криком: <Нас будут забирать каж-
дое воскресенье!> Ольга увидела, как героически
перенесли эту новость остальные, и подсчитала, что
за кухонный стол можно усадить семерых.
Но и на семерых остановиться не удалось. Кого-то
воспитатели наказывали за плохую отметку и не пуска-
ли к ней в гости, и она брала другого. Приближаясь
к детскому дому в следующее воскресенье, Ольга с
ужасом видела, что оделись не семь, а десять чело-
век, и тогда она обещала взять троих в следующий
раз.
Снежный ком ее обязанностей стремительно рос.
Если кто-то из детей заболевал и попадал в больни-
цу, по субботам Ольга его навещала. Иногда оказыва-
лось, что в палате лежит старший мальчик из этого
же детского дома, и в очередной раз она появлялась
с двумя пакетами. В больнице недоверчиво спраши-
вали: <Так вы действительно не воспитательница?> -
и умилялись ее самоотверженности, а она чувствова-
ла себя виноватой. Если бы ее сын, ее Костя, лежал в
больнице, разве ограничивалась бы она одним суб-
ботним посещением?
Ольга примеряла все на себя и Костю. И от этого
становилось труднее. Она уже знала, что стоит за
ребячьими рассказами о маминых обещаниях что-то
купить, о скором папином приезде и возвращении
домой. Обман и предательство. Подлость и безволие.
Воспитатели себя ответственными за это не ощу-
щали. Наверное, правильно, они были призваны за-
щищать, оберегать, растить детей. А считать себя ви-
новатыми за чужие грехи? На это ни сердца, ни нер-
вов не хватит.
Ольга понимала, что загладить вину родителей она
не может. Но ей казалось, что она может вернуть ре-
бятам частичку отнятого у них тепла.
В лаборатории, где работала Ольга, кандидат био-
логических наук, она пыталась рассказать про <свой>
детский дом. Ей казалось: они узнают и бросятся,
если не в <ее>, то в дом по соседству. Ее вниматель-
но выслушивали, ей сочувствовали, приносили книж-
ки и игрушки для ребят. Но ее примеру не следовали.
Леность души? Боязнь ответственности? Сложный
темп жизни? Не знаю, не знаю... Только заметила, что,
когда речь заходит о современных воспитанниках дет-
ских домов и интернатов, гнев обрушивается на роди-
телей, Праведный гнев, справедливый, но он так велик,
что часто и места для сострадания детям не оставляет.
Иногда и Ольге приходилось слышать, что ее вос-
кресенья - не решение проблемы, что надо в корне
менять и сами детские дома, и отношение общества
к таким <родителям>. Ольга Всеволодовна и сама по-
нимала, что современный детский дом - сложный
клубок вопросов. Но она не ждала, пока кто-то объеди-
ненными усилиями этот клубок размотает. Она, на-
сколько хватало сил, развязывала свои узелки. И потом
для них детский дом был абстракцией, а для нее -
конкретными девочками и мальчиками. Она переста-
ла про это рассказывать...
Последнее время Ольга начала записывать кое-
что за ребятами: их словечки, свои мысли. Когда Кос-
тя рос, не записывала, а сейчас начала. <Наташа идет,
взяв за руки меня и Костю, и говорит: <Мы идем
совсем как семья. Правда?> И рядом: <Только в ран-
нем детстве закладываются главные сердечные при-
вязанности человека, способности любить, надеяться,
верить. Если обманывают ожидания ребенка, отка-
зывая ему в потребности быть любимым, единствен-
ным, надо ли искать виноватых, если его сердечные
способности оказываются менее развитыми? Каждого
из них можно спасать только индивидуальным отно-
шением>.
Недавно Тарасик сказал: <Ольга Всеволодовна, ре-
бята не верят, что ДНК - это главный ген>. Когда он
был поменьше, спрашивал: <А у микробов есть мор-
дочки?> Они растут, теперь им нужны не только ее
рука, ее тихий, никогда не поднимающийся голос,
ее внимательные глаза, а и ее знания, ее вкусы, ее
привязанности.
Если бы можно было начать все сначала, она взяла
бы любых четырех ребят, чтобы они ходили к ней не по
очереди, а каждое воскресенье. Но сначала не нач-
нешь. Теперь у нее тетрадочка, и в ней столбиком,
по дням, кто когда приходит. <Люба, Катя, Алеша,
Лена, Боря, Юля, Наташа, Ира, Сережа, Витя...> По-
лучается, каждый у нее в гостях в среднем раз в три
недели. Мало, ужасно мало.
Весь воскресный день у Ольги расписан по мину-
там. И я еле поспеваю за ней по недолгой дороге к
детскому дому. С того момента, как мы с Ольгой
заходим в вестибюль, жизнь здесь меняется. Семь
ребят деловито начали одеваться: пальто, варежки,
шарфы. Старший держал в руках общий мешок с
тапочками. Вроде бы ничего особенного не происхо-
дило, но уже легла незримая черта. Одни уходили,
другие, изо всех сил державшиеся независимо, оста-
вались. И только Оленька не выдержала:
- А почему Сережка опять...
- Ты же знаешь, - виновато посмотрела Ольга, -
он не только в гости идет, у него урок музыки.
- Каждое воскресенье? - прошептала Оленька.
Ольга ничего не ответила. Не слышала, наверное. Но
когда мы вышли из трамвая и во главе с Сережкой,
старавшимся показать, как знаком ему этот путь, по-
шли по весенней улице к ее дому, она сказала, словно
продолжая начатый разговор:
- Я себе каждый раз кажусь предательницей...
Вечером, когда Ольга привела ребят в детский
дом и почитала им на ночь, она в третий раз, не торо-
пясь, одолевала расстояние от Ярославского проспек-
та до Гаврской улицы.
Ей бы надо быть счастливой. Так трогательно Се-
режа сегодня за младшими следил, так смешно они
семь пар ботиночек у входа выстраивают, так девоч-
ки ее омлет хвалили, так все смеялись, когда в люби-
мую игру играли. А она счастливой себя не чувствует.
Она вспоминает глаза оставшихся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26