Мне рассказывали о двухнедельных, трехмесячных
и даже шестидневных детях. Грудной ребенок (по при-
вычке называю его так, конечно же, все они искусст-
венники), пока не подрастет, спит в комнате матери.
Бессонные ночи, болезни - мама рядом. Заботы, тре-
воги, не отойдешь от детей, не оставишь. Кажется, за-
чем им все это? Но рациональные вопросы в жертвен-
ной профессии неуместны.
В тех документах, которые в одинаковых папочках
хранятся в специальных шкафах, есть история жизни -
характеристика ребенка. Естественно, если ребенок в
том возрасте, когда характер уже проявился.
<У К. почти не сохранилось воспоминаний о мате-
ри. Если она посещала детей, они были скованными и
отстраненными по отношению к ней. Для него оконча-
ние визита, в противоположность его сестричке, не
представляло никакой трудности.
К. кажется замкнутым, но в игре бывает веселым.
Он чувствует себя в патронажной семье хорошо. Ему
удалось избежать негативных переживаний, он не был в
приюте. Правда, его первый год жизни, который он
провел у матери, почти неизвестен. Ясно только, что
в семье было тяжелое финансовое положение... С К. не
было проблем, ни со здоровьем, ни с воспитанием.
Без таких документов - гораздо более полных,
чем у нас, - нельзя направить ребенка ни в одно воспи-
тательное учреждение. Читаешь их и видишь, как
серьезно и внимательно наблюдаются дети в тех
семьях, где беда или вина родителей лишает их нор-
мального детства. У нас почему-то акты о лишении ма-
теринства в делах детей только из суда. <По показа-
ниям соседей... по показаниям общественности...>
А здесь специальный инспектор посещает семью, что-
бы взвешенно и профессионально (вот что важно: про-
фессионально! А где они наши подготовленные соци-
альные работники?) решить, может ли <безвольная, но
добрая женщина> противиться агрессивному отцу ре-
бенка? В актах этих с изумлением обнаруживала те же
беды, что и у нас: пьянство, наркомания, жестокость
родителей. Почему-то эти беды, видимые у нас непро-
фессиональным взглядом, в Австрии мало заметны.
И кажется, что их нет. А они есть. И записаны в дела де-
тей, ибо это документ, подтверждающий правильность
происшедшего, - направление в детскую деревню.
И для того чтобы взявшие ребенка знали, из какой
семьи, что с ним раньше было, что пережил.
Но вот разговариваю в одной семье, в другой -
и слышу, что документы детей матери не смотрели.
Или смотрели, но много позже.
...Я не хотела, чтобы это на меня влияло. Акт -
уже составившееся мнение. И я боюсь посмотреть на
ребенка чужими глазами. Когда подрастут - прочту,
но у меня уже сложится свое мнение.
...Прочла, когда это были уже мои дети. Понимаете,
когда мы уже стали семьей. Я - мама, они - мои
дети.
...А я вам объясню: посмотрела года через три и
ужаснулась, а если бы я поверила? В акте было напи-
сано: в патронажной семье мальчик крал и говорил не-
правду. Со слов этих людей, конечно. Я думаю, они
искали для себя повод отказаться от ребенка, с кото-
рым почему-то не нашли общего языка. Вы видели это-
го ребенка? Он органически не может сказать слово
лжи. Ор-га-ни-чески.
Конечно, были и такие матери, что знакомились с
документами. Но это - прошлое детей - в разговорах
не присутствовало. Может быть, не случайно в книге,
посвященной 40-летию детской деревни, приведены
слова Гмайнера: <Киидердорфмуттер должна быть го-
това непредвзято принять и признать ребенка, кото-
рый одинок в мире и потерян, мальчика или девочку -
все равно, таким, как он есть, - голеньким и непри-
крытым>. И наверное, те женщины, которые не торо-
пятся взять в руки личные дела своих детей, считают
непредвзято - значит, без участия чужого мнения.
По существующим правилам личные дела обязан
прочесть директор детской деревни, психолог, если
ему приходится лечить ребенка. Но оказывается, лич-
ное дело может посмотреть и сам выросший ребе-
нок. Если захочет, конечно.
- Чаще всего, - говорил господин Хайдер, - на-
ши дети начинают интересоваться своим происхожде-
нием, когда наступает пора расставаться с детской де-
ровней. Иногда - раньше. Мы сами решаем, доста-
точно ли он вырос, чтобы справиться с узнанным.
Но о том, чтобы избавить ребенка от таких, напри-
мер, слов: <Братья и сестры полностью заброшены,
не ухожены, грязны. Мать сексуально несдержанна.
Живет с отцом детей и (!) его женой вместе, судима.
Отец; подсобный работник, ленив, пьет, сексуально
несдержан, врет> - и речи не идет.
Когда я пыталась объяснить господину Райнпрехту
распространенное у нас в детских домах и школах-
интернатах мнение, что незачем детям читать все это,
он сказал:
- Я могу дать ребенку многое, но я не могу изме-
нить его прожитое, заменить или выдумать ему других
родителей. Может быть, это и жестоко. Но такова
жизнь. Ребенок когда-то все равно узнает правду.
У нас был один мальчик, у которого в семье произо-
шла трагедия: отец убил мать. Мы решили, жалея его,
подождать, пока он чуть-чуть подрастет, тогда - ска-
жем. Когда ему исполнилось двенадцать, был судеб-
ный процесс по этому делу. Вы знаете, как у нас пи-
шут о таких делах, с подробностями, с фотографиями.
Его сосед по парте дал ему газету, у мальчика был
шок. А если бы об этом рассказали мы, мы нашли бы
время для этого сложного разговора, нужные слова.
Нет, я считаю: ребенок должен узнавать правду. И пусть
рядом в это время будут любящие люди. Они ему по-
могут справиться с этой правдой, как бы горька она
ни была.
Отношения приемных, опекаемых и даже усынов-
ленных детей и их неродных родителей в Австрии, да
и во всей Европе, стоят на разумной рациональной
основе. Здесь не принято (хотя, конечно, бывают и
исключения) скрывать от ребенка, что он неродной.
Не раз слышала объяснения этому:
- 0н(а) все равно когда-то узнает. Может узнать.
Но если не от меня, значит, я обманул(а). Значит, я
лишусь доверия.
Конечно, все те родители, которые сегодня, усы-
новив ребенка и желая скрыть от него это, идут на
всякие тяготы, вплоть до обмена квартиры и переезда
в другой город, делают это из самых лучших побуж-
дений. Им кажется, что так лучше. И никто не думает
об отдаленных последствиях педагогики обмана - ли-
шении доверия. А что поделаешь? Мы на этой пе-
дагогике всю жизнь прожили. И теперь, когда откры-
лось, как все всех обманывали, скрывая многие горь-
кие истины, не поэтому ли сотрясается наша интер-
национальная семья бедами неверия. И обманули, пре-
дали пятьдесят лет тому назад, а не верят - сегодня.
И что самое грустное, имеют право не верить.
В детских деревнях все с самого начала поставлено
на четкую основу. Естественно, никому не приходит в
голову записывать детей на фамилию матери-воспита-
тельницы. Даже маленьким детям говорят (если они
об этом спрашивают) в общих чертах о том, почему
девочка или мальчик живет в этом доме, с этой мамой,
а не с другой, которую они не только помнят, но время
от времени видят.
В книжке, выпущенной к сорокалетию Имста, на-
писано: <Вопрос о происхождении ставится почти все-
ми нашими детьми. Знать свои корни - важно для
каждого человека. Поэтому мы стараемся поддержи-
вать контакт с родителями детей, стараемся эти отно-
шения сделать возможно хорошими.
Больше чем 90 процентов наших детей имеют род-
ственников. Часть из них посещает детей регулярно,
другая - нерегулярно. При организации поЬещений
необходимо считаться с психическим состоянием детей,
с их желаниями и потребностями. Для ребенка важно
почувствовать, что мать детской деревни ценит его
родителей. Ребенку нужно также помочь изжить нега-
тивные воспоминания и примирить с тяжелыми отрез-
ками его жизни. Знание своего происхождения и нор-
мальное отношение к нему в новой семье очень важ-
но для здорового развития ребенка и познания само-
го себя.
Эта часть работы не легка для киндердорфмуттер
и часто требует большого сердца>.
Гмайнер говорил, что он не хотел бы детские де-
ревни превращать в гнезда для кукушек, но вместе с
тем он считал, что родные родители, какими бы они
ни были, не должны насильственно отторгаться от жиз-
ни детей.
В папках, хранящихся в киндердорфе, есть- вид бу-
маг, нам незнакомый. Называется это <Отчет о разви-
тии> и посылается в то учреждение, которое направило
ребенка в детскую деревню.
Отчет о развитии - это развернутая, подробная и
удивительно доброжелательная характеристика даже о
самых сложных детях. В отчетах можно прочитать:
<Контактов с родственниками в настоящее время нет.
Последнее посещение его собственной матери и ее
сожителя было три года тому назад в декабре... До
сих пор мать детей была два раза: в декабре и в январе.
К счастью, не возникает никаких проблем. Дети ра-
дуются ее посещениям, но необычного волнения при
этом не видно... Благоприятно влияют на детей сохра-
нившиеся отношения с родителями... Последний визит
родителей был больше трех лет тому назад. Если маль-
чик вспоминает о своей собственной семье, то чаще
всего о ссорах между родителями, о том, как он ве-
черами часто оставался один, и про собаку и телеви-
зор... Отец девочки посещает ее 5-6 раз в год с жен-
щиной, с которой живет. Раз в год бывает тетя. Влия-
ние на девочку это не оказывает>.
Как это все похоже и как не похоже.
Можете вы себе представить нашу школу-интер-
нат, где маму пускают с другом? А папу - с подру-
гой? И не просто пускают, но говорят: <Даниэла, к
тебе гости, накрой стол, будем пить кофе>,
Я услышала это <пить кофе> и вспомнила, как ви-
дела в отнюдь не худшем нашем детском доме: вести-
бюль, в углу бабушка в старомодной шубке и шляпке
держит в руках гранат, и они вместе с внучкой едят
по зернышку. Комнаты для гостей, для посетителей в
наших детских домах нет. К себе в дом, разоренный
спившимся сыном, бабушка повести не может (и по за-
кону права не имеет). Так и сидят на глазах у всех, на
ходу, в неуюте. Не похоже и потому, что, когда я в
Австрии спрашивала о родителях детей, могла услы-
шать истории, рассказанные с сожалением, с болью
за детей, с грустью. Но ни в одной истории не услы-
шала презрения, обличения, отрицания. Самые про-
никновенные, рассказанные с сочувствием истории -
о заблудших, о запутавшихся. Не то, чтобы это сло-
вами говорилось, но чувствовалось. Родителей не
ненавидят, не презирают, не обличают. Жалеют. Мо-
жет быть, это от христианского воспитания? От цер-
ковных проповедей? От заповедей, которые, к сожа-
лению, у нас вместе с церковью были из жизни изгна-
ны, и сострадания поэтому стало меньше?
Одна из матерей рассказывает мне, как <мой млад-
ший> к каждому рождеству делал два подарка, что-то
клеил, мастерил. Один - ей, другой - родной ма-
тери. А потом родная мама исчезла. <Знаете, такие
родители отвыкают от детей, у них начинается собст-
венная жизнь>. И вот уже два года, как мать не появ-
ляется, а <мальчик по-прежнему делает два подарка и
оба дарит мне>.
- Она мне казалась неплохой женщиной. Думаю,
что и была неплохой. Правда, очень глупой. - И в конце
случайно о том, почему мальчик был взят из семьи:
- Мать занялась проституцией. Я думаю, что это
не от распущенности, а просто от неумения другим
образом зарабатывать деньги. Вдвоем с подругой они
приводили мужчин в однокомнатную квартиру, маль-
чика в лучшем случае отправляли в кухню.
<Она была неплохой женщиной...>
Я вспоминаю, что приходилось слышать в наших
школах-интернатах о беспутных родителях. Все прав-
да. И гнев справедлив. Но как с этой праведной уста-
новкой дать почувствовать ребенку, что кто-то <ценит
его родителей>?
Конечно, все это - родные родители и дети, кото-
рые для тебя стали родными, - в один узелок завязы-
вается трудно. И посещения, которые легко проходят
для детей, не всегда безмятежны для матери-воспита-
тельницы.
<...Когда приезжает мать, они забывают меня через
минуту ...Иногда дети могут сказать: дома было луч-
ше>. Они придумывают: <Мама лучше готовила>. Я
знаю, что их подкармливали соседи, и она вообще не
""то в ила>.
<...У меня в семье два раза по трое братьев и
сестер. Мне повезло - так меньше родственников>.
<...Вдруг откуда-то появляется мать и смотрит на
тебя, как на нанятую ей прислугу>.
<...Мне повезло с первой семьей. Умерла мать, и
осталось восемь детей>.
<...Мама приезжает к детям с подарками. Она - ма-
ма на воскресенье, а я - будничная>.
<...Недавно Мануэла сказала мне: <Я не хочу видеть
ту маму, она меня не любит>. Я сказала: <У нее тяже-
лая жизнь, ей трудно, ты должна ее пожалеть>.
Действительно для этой работы нужно большое
сердце. И все, что в это понятие входит, тоже является
критерием для получения места матери детской дерев-
ни. Умение сострадать не только ребенку - его за-
блудшим родителям. Желание научить ребенка этому
состраданию.
<...У этих девочек мать была в тюрьме. Я им этого
не говорила - они еще маленькие. Она сама из дет-
ского дома и не способна их воспитывать. Готовить не
умеет, нет теплоты. А девочки очень милые, только
уж очень живые. Однажды старшая говорит: <Мама,
почему наша мама такая, почему она нас отдала?>
Я объясняю: <У нее нет силы воли вас воспитывать.
Ее детство в этом виновато - не она сама>,
<...У моего старшего умерла тяжело больная мать.
Он сказал мне: <Мама, мне хорошо здесь, но отец
теперь один, ему тяжело, мне придется уехать домой>.
А отец исчез. Понимаете, совсем. Я даже письмо ему
написала тайком от мальчика. Однажды сын сказал:
<Если он появится, я ему дверь не открою, я его знать
не хочу>. Я говорю ему: <Но у него никого, кроме тебя,
на свете нет...>
Сегодняшний директор детской деревни в Имсте,
психолог доктор Вильдпихлер, объяснял отношение
к родителям: <Они подарили этим детям жизнь, и мы
должны быть им за это благодарны>. Я пыталась зада-
вать ему вопросы, навеянные нашей системой педаго-
гических ценностей, в которую <за это благодарны>
пока не вписывается. Он кивал головой, слыша о пьян-
стве, тюрьме и распутстве, и говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26