Он шёл с обна
жённой головой, и при виде этого смирения губы Элеоноры выразили презрен
ие.
В то время, как королева рассматривала холодные и бледные черты лица сво
его мужа, она снова услышала голос Жильберта, раздавшийся совсем близко
от неё. Он пел гармоничным, музыкальным голосом латинские слова, и она поч
ти с гневом обернулась, чтобы рассмотреть молодое, смелое лицо, только чт
о опечаленное, но теперь смягчённое глубокой верой.
Ц Верно я рождена любить монахов, Ц сказала она почти вслух, со вздохом.

Во вдруг королева вздрогнула и тихо вскрикнула. В нескольких шагах от св
оего мужа она заметила, при повороте процессии, прямую и худощавую фигур
у, одетую в белую монашескую рясу, но менее ослепительную, чем чудное лицо
, поднятое к небу. При восклицании Элеоноры Жильберт тоже взглянул, и его г
лаза устремились на обаятельные черты величайшего человека того време
ни. В то же время его голос забыл святое пение, а губы остались полуоткрыты
ми от удивления. По яркой зеленой траве, выделяясь на каменной стене благ
одаря осеннему солнцу, приближался, как небесное видение, Бернард Клерво
сский. Его голова была закинута назад, а тонкая серебристая борода едва о
ставляла тень на умных чертах его лица, почти небесной красоты. Голубые г
лаза, устремлённые к небу, и полные небесного света, прозрачный лоб и поху
девшие, бледные щеки Ц все это, казалось, принадлежало сверхъестественн
ому существу.
Но трудно было сказать, что в материальной форме этого удивительного чел
овека выделяло его среди других людей. Ни сходство с челом Христа, ни благ
ородные черты, унаследованные от целого ряда героев, ни видь аскета, ни вы
ражение физических страданий, ни горе, так тонко очерченное на его лице,
Ц не это делало его особенным. Было нечто большее, чем все это, чего нельз
я ни определить, ни объяснить, и чему человеческий язык не мог дать имени.
Это был ореол святости, слава гения и венец героизма. Глаза наполнялись э
тим чудным видением, и можно было сказать себе: «Пусть он не говорил бы! Су
ровый тон, грубое слово уничтожили бы очарование, как резкий звук внезап
но кладёт конец сладкому сновидению». Это был человек, который одним жес
том вёл, как детей, тысячи людей, и его губы произносили слова, как никто не
произносил их до него Ц слова света и правды. Это был человек, который бер
ясь за перо, чтобы написать владыкам мира, обращался к ним без боязни, как
будто Бог диктовал ему слова. Но он умел также писать послания, полные сам
ой нежной любви, и давать самые тёплые советы.
Глаза Жильберта следили за спокойным и белым силуэтом монаха, пока проце
ссия не исчезла за крылом замка, но он все ещё оставался, преклонив колено
, с устремлёнными глазами. Королева встала, но ожидала его. Презрение исче
зло с её губ; его заменило нежнее сострадание.
Ц Кто этот монах? Ц спросил он поспешно.
Ц Бернард, аббат из Клэрво, Ц ответила королева, поворачивая голову. Ц
Я почти обожала его некогда, будучи ребёнком… Небо желает, чтобы я теряла
своё сердце ради монахов.
И она засмеялась, как смеялась у окна.
Ц Ради монахов?
Жильберт повторил её выражение с любопытством.
Ц Разве ваш ум один из тех, которым надо пояснять? Ц спросила Элеонора, в
се ещё улыбаясь и внимательно рассматривая его. Ц Я думаю, что и вы напол
овину монах, я слышала, как вы пели псалмы с таким благоговением, как монах
и.
Ц Если бы я был даже не наполовину, а совсем монах, Ц ответил он, Ц я сове
ршенно не понял бы слов вашего величества.
Жильберт также улыбнулся, будучи совсем далёк от разгадки её мысли.
Ц Это именно я и думала с тех пор, как вас знаю, Ц возразила королева. Её г
лаза потемнели.
Ц Понимаете ли вы это? Ц спросила она.
И она положила свои руки ему на плечи.
Ц Что? Ц спросил он удивлённо.
Ц Вот что, Ц ответила она очень нежно, приближаясь все более к нему.
Тогда он понял все и попробовал быть твёрдым, но она соединила свои руки в
округ его шеи, и их лица почти прикоснулись.
Тогда видение его виновной матери предстало ему в глазах Элеоноры в то в
ремя, как она приблизила к нему свои глаза.
Королева обняла его и три раза страстно поцеловала.

VIII

Жильберт приехал в Париж в свите Готфрида Плантагенета в сентябре месяц
е. Когда же он заметил впервые стены и башни Рима, то звонили рождественск
ие колокола. Он остановил свою лошадь на вершине низкого холма, позади ко
торого обширная, унылая, побуревшая пустыня Кампании тянулась нескольк
о вёрст на север к непроходимым лесам Витербы. Наконец его глазам предст
авился Рим. Перед ним поднимались громадные крепости Аврелианы, наполов
ину разрушенные годами, сарацинами и греками. Могила Адриана стояла пере
д ним обширная, недоступная и дикая. Здесь и там над сломанными зубцами го
родского вала поднимались тёмные и тонкие квадратные или круглые башни,
указывавшие места, где дерзкие разбойники укреплялись в городе. Но с тог
о места, где остановился Жильберт, Рим походил на громадную черноватую р
азвалину. Уцелевшие здания были такие же чёрные, как и все остальное под б
лестящей глубиной небесного синего свода, без малейшего клочка облака, в
неподдающейся сравнению прозрачности зимнего утра.
Глубокое разочарование охватило его при виде развалин. Не имея личных по
знаний и едва получив неполные справки от людей, ездивших прежде него в Р
им, он нарисовал в своём воображении город неописанной красоты. Ему пред
ставлялось, что там возвышались прелестные церкви на залитых солнцем ул
ицах и прекрасные площади, усеянные величественными аллеями и усаженны
е деревьями. В его мыслях там проходили люди с лицами, похожими на лицо вел
икого Бернарда, чудно невинные, сиявшие надеждой божественной жизни. В е
го воображении там собирались со всего света истинные рыцари, очищенные
от грехов своими бдениями в святых местах Востока, с целью возобновить с
вои обеты целомудрия, благотворительности и веры. В мечтаниях его сердца
там жил отец епископов, викарий Христа, преемник Петра, почтённый и непог
решимый глава святой католической, апостольской римской церкви. Из Рима
Жильберт сделал в своём сердце символ всего правого, справедливого и сов
ершённого в небе, чистого и прекрасного на земле. Это был город Бога, душа
которого была его строителем. Жильберту предстояло обитать в этом город
е в покое и мире, превосходящим все понятия.
Он оставил позади себя в Париже видение, которое могло его ослепить… бла
госклонность, выпадающая на долю немногих, надежды, доступные немногим и
збранным, а осуществление которых достижимо ещё меньшему числу людей,
Ц любовь, о какой немногие могут даже мечтать, любовь красавицы королев
ы.
Когда он покинул замок на острове, постарев на несколько месяцев и обога
щённый подарками герцога Готфрида и юного Генриха, которые он не стеснял
ся принять, ему казалось, что он поумнел от жизненного опыта более, чем на
половину своего существования.
Жильберт верил в свои собственные силы, благоразумие и стойкость. Он воо
бражал, что боролся против великого искушения, тогда как в действительно
сти он заледенел от ужаса при воспоминании о другом проступке. Он вообра
жал, что лёгкое сожаление, хотя и живое, встревожившее его сердце, и желани
е сладкого греха, чуть было не совершённого, были преступными остатками
не совсем ещё затухшей страсти. На самом же деле это было лишь стремление
природного тщеславия, хотя слишком слабого, чтобы устоять перед его смут
ным отвращением. Ему казалось, что он принёс в жертву своё светское будущ
ее ради любви к своему рыцарскому идеалу; на самом же деле это отречение б
ыло для него легко, так как он не был честолюбив и покорялся скорее сердеч
ным желаниям, чем сопротивлялся увлечению.
Теперь Жильберт рассматривал город, на который возложил все свои надежд
ы, но он обратился в пыльные развалины. Молодой человек стоял на земле, ува
жать которую учила его история, и освящённую христианской кровью, но эта
земля обратилась в громадную пустыню, средоточием которой был он сам. Се
рдце Жильберта вдруг замерло: его пальцы судорожно прижались к тому мест
у, где находилось сердце. Долго он оставался в этом положении, молча, непод
вижно склонившись в своём седле, как бы изнемогая от усталости, хотя он ех
ал верхом только три часа до восхода солнца.
Ц Сударь, Ц прервал его размышление слуга Дунстан, Ц вот гостиница, мы
можем в ней достать воды для наших лошадей.
Жильберт равнодушно поднял голову и, не видя близко никаких зданий, брос
ил вопросительный взгляд на слугу.
Хитрая улыбка оживила худое и смуглое лицо Дунстана, и он указал Жильбер
ту на то, что первый принял за три стога сена.
И правда, это было не что иное, как соломенные шалаши конической формы, рас
положенные в нескольких шагах от дороги и в тридцати футах от подножия г
оры. Вход в них был низкий и тёмный. Из одного шалаша медленно поднимался в
спокойном, холодном воздухе целый столб голубоватого дыма. Красовавшая
ся над ним засохшая виноградная лоза извещала, что здесь можно достать в
ино. По другую сторону самого отдалённого шалаша находился ров, полный в
оды, а на некотором расстоянии от этого рва был воздвигнут навес из пруть
ев для лошадей путешественников, как убежище от зимнего дождя или летнег
о солнца.
Пока Жильберт равнодушно рассматривал эти подробности, перед ним появи
лся человек, согнувшийся почти в три погибели, когда проходил через низк
ое отверстие двери шалаша. На нем были длинные штаны из козьей кожи и одеж
да до колен из грубой коричневой материи, похожая на монастырскую рясу и
стянутая на талии витой верёвкой. Чёрные взъерошенные волосы покрывали
его квадратную голову, а чёрная жидкая борода обрамляла жёлтое лицо, на в
згляд лихорадочное, чем отличаются жители Кампании.
Хотя это была первая остановка и первая гостиница в таком роде, встретив
шаяся Жильберту в долине Рима, но он не так-то легко удивился и даже не улы
бнулся, когда остановился и сошёл с седла.
Кроме слуг, с ним был ещё погонщик мулов, служивший ему проводником и пере
водчиком, без которого было бы трудно иностранцу путешествовать в Итали
и. Крестьянин поклонился до земли и проводил Жильберта до входа в шалаш, г
де обыкновенно он подавал есть и пить своим гостям. В темноте шалаша Жиль
берт увидел грубо вытесанный стол и две скамьи, поставленные прямо на зе
млю, хорошо утоптанную и выметенную. Но англичанин сделал знак, что хочет
остаться на воздухе, и скудная обстановка была вынесена для него из шала
ша. Второй шалаш служил убежищем для путешественников, застигнутых на пу
ти в город ночным временем.
Ц Монах спит, Ц сказал хозяин, приложив палец к губам, когда слуги Жильб
ерта очень громко заговорили у двери третьего шалаша.
Жильберт понял эти слова без помощи переводчика, так как в эту эпоху все х
орошо воспитанные лица понимали провансальский язык, имевший общее с не
которыми итальянскими наречиями.
Ц Монах? Ц повторил Жильберт равнодушно.
Ц Он так называет себя, и на нем серая ряса, Ц ответил хозяин, Ц но мы дов
ольны, что он пришёл, так как с ним пришло счастье, и вы служите доказатель
ством, что я говорю правду: он пришёл ночью, и ваша милость были первым пос
етителем сегодня утром.
Ц Так вы знаете его хорошо? Ц спросил Жильберт.
Ц Все знают его, Ц ответил хозяин.
Он удалился, и Жильберт увидел, как он приподнял решётку из прутьев и исче
з в подземелье. Его погреб был глубок и прохладен, это была одна из множест
ва пещер, которые соединяются с катакомбами и бороздят Кампанию от Рима
до холмов.
Жильберт сел на самую маленькую скамью, у стола трое слуг заняли другие с
камьи и сняли свои шляпы из почтения к своему господину. Лошади были прив
язаны под навесом, с целью дать им достаточно отдохнуть, прежде чем напои
ть. Южная сторона шалаша была солнечная и жаркая, и воздух был насыщен зап
ахом сухой травы, чистой соломы и гари.
Едва Жильберт успел задуматься, скрестив руки на рукоятке своей длинной
шпаги и рассматривая волнистую пустыню, как в тот же момент из третьего ш
алаша вышел мужчина. Встав против солнца, он протёр себе глаза, прежде чем
взглянуть в сторону сидевших у стола. Увидев путешественников, он колеба
лся с минуту, затем приблизился к Жильберту с видимым желанием заговорит
ь.
Выше среднего роста, он казался несоразмерно высоким благодаря своей ху
добе и тяжёлым складкам его шерстяной одежды, которая, казалось, прикрыв
ала призрак.
Длинные костлявые руки, состоявшие, по-видимому, из нервов и кожи, но не ли
шённые изящества, были прикреплены к загорелым кистям с гибкими сустава
ми, которые обнажались из-под слишком коротких рукавов.
Грубо угловатая голова была покрыта густой массой чёрных волос, развева
вшихся на плечах. Смуглые изборождённые щеки, блестящие впалые глаза, дл
инные линии рта аскета, солидная челюсть, едва прикрытая жидкой чёрной б
ородой, Ц все напоминало фанатика. Перед Жильбертом было лицо и силуэт, к
оторый мог бы принадлежать «египетскому отшельнику, аскету сирийских п
устынь, Иоанну Крестителю или Антонию Фиванскому». На этом человеке был
надет широкий кожаный пояс, а почерневшие чётки из крупных, как орехи, зёр
ен висели у него сбоку и оканчивались железным крестом грубой работы.
Жильберт приподнялся на своей скамье, отодвинулся и пригласил незнаком
ца сесть возле него. Монах склонил слегка голову, но ни одна черта его лица
не изменилась, когда он молча садился на предложенное место. Он скрестил
свои большие руки на грубо вытесанном столе и устремил глаза на юг, к разр
ушенному городу.
Ц Вы иностранец? Ц спросил он странно-гармоничным голосом Жильберта п
о-провансальски после длинной паузы и не поворачивая к нему глаз.
Ц Я ещё никогда не видел Рима, Ц ответил Жильберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40