Там было пя
тнадцать красных крестов, зачеркнувших рабочие дни месяца.
Как каждое утро, я перечеркнул еще один день Ч сегодняшний. Глаза мои тян
уло к первому кресту Ч третье сентября. С тех пор, как Джейн ушла, от нее ни
чего не было. Она не заглянула посмотреть, как я тут, она не послала мне пис
ьма, что у нее все нормально. Я ожидал, что она проявится Ч если не по сенти
ментальным причинам, то хотя бы по практическим. Я думал, что нужно будет о
бсудить какие-то материальные вещи Ч что-нибудь, что она забыла и просит
меня ей прислать, почту, которую ей переправить Ч но она наглухо обрезал
а все контакты.
Я волновался за нее, и не раз было думал съездить в детский сад, где она раб
отала или даже позвонить ее родителям Ч просто проверить, что у нее все о
Т кей, но так этого и не сделал. Наверное, боялся.
Хотя по резкому уменьшению потока почты я мог понять, что она сообщила на
почту о перемене адреса, иногда на ее имя все же приходили счета, письма ил
и реклама, и я это для нее сохранял.
На всякий случай.
После работы я заехал за молоком и хлебом, но в конце концов настолько мах
нул на все рукой, что купил полгаллона шоколадного мороженого и пакет ор
ехов. Во все кассы была очередь, так что я выбрал из них ту, где было народу п
оменьше. Кассирша была молода и хороша, стройная брюнетка, и она мило болт
ала с человеком впереди меня, быстро пропуская его покупки через сканер.
Я смотрел на них обоих с завистью. Хотел бы я иметь эту способность завяза
ть разговор с незнакомым человеком, поговорить о погоде или о текущих со
бытиях или вообще о чем угодно, о чем люди говорят, но даже в воображении у
меня такого не выходило. Я просто не мог придумать, чего сказать.
Первый разговор между нами пришлось начинать Джейн. Если бы это должен б
ыл сделать я, мы бы никогда не были вместе.
Когда я дошел до кассирши, она мне улыбнулась.
Ч Привет! Ч сказала она. Ч Как жизнь сегодня?
Ч Нормально, Ч ответил я. И молча смотрел, как она прозванивает сканером
мои покупки.
Ч Шесть тридцать, Ч сказала она.
Я молча отдал ей деньги.

Раньше мне это не приходило в голову, но сегодня, засовывая морожен
ое в морозильник, а хлеб и орехи в буфет, я понял, что есть во мне что-то, отта
лкивающее людей. Даже отношения с дедом и бабушкой были у меня достаточн
о формальными. Они никогда меня не обнимали и не целовали, хотя и были ко м
не привязаны. Родители аналогично. За всю мою жизнь “друзья нашей семьи”,
то есть друзья родителей, относились ко мне хорошо, вполне сердечно, но ни
когда мне не казалось, что меня любят.
И нельзя сказать, чтобы и не любили.
Меня просто не замечали.
Я был никто, ничто.
Всегда ли так было? Возможно. У меня всегда были друзья и в младших классах
, и в средних, и в старших, но никогда их не было много, и сейчас, вспоминая, я п
онял, что почти все они были такими же, как и я, Ч невыразительными.
Повинуясь импульсу, я пошел в спальню, открыл шкаф и из-под моей висевшей о
дежды вытащил стопку закрытых коробок Ч летопись моего прошлого. Вытащ
ив их на середину комнаты, я отдирал заклеивавшие их ленты и открывал их п
о одной, раскапывая содержимое, пока не нашел свои школьные альбомы.
Их я вытащил и начал просматривать. После школы я их не видел, и странно бы
ло снова увидеть эти места, эти лица, эти моды и прически десятилетней дав
ности. Я почувствовал себя старым, и мне стало слегка грустно.
Но еще мне стало весьма и весьма не по себе.
Как я и подозревал, здесь не было фотографий моих друзей или меня самого н
а снимках со стадионов, клубов или дискотек. Ни одного из нас не было даже
на случайных снимках кампуса, разбросанных там и сям в альбомах. Нас нигд
е не было видно. Как будто мои друзья и я никогда не существовали, будто мы
не завтракали в школе или не перебегали по кампусу из здания в здание.
Я поискал имена Джона Паркера и Брента Берка, моих лучших друзей, в раздел
е альбома старшего класса, где были собраны фотографии каждого ученика.
Здесь они были, но были они совсем не такими, как я помнил Ч чуть другие че
рты лица. Я разглядывал страницы, перелистывая от Джона к Бренту и обратн
о. Я помнил, что у них были куда более интересные лица, чем здесь, более живы
е, но это, наверное, моя память меняла факты. Потому что вот они Ч глядящие
тупо в камеру пять лет назад, а теперь на меня с этих страниц, и на их лицах н
ельзя прочесть ни малейшего намека на характер.
Я вернулся к пустым зеленым страницам в начале альбома посмотреть, что о
ни написали мне накануне выпуска.
“Рад, что был знаком с тобой. Хорошего тебе лета. Джон”.
“Классного лета и удачи. Брент”.
И это мои лучшие друзья? Я закрыл альбом и облизал губы. Такие же без
различные надписи, как от всех других.
Минуту я сидел на полу посередине комнаты, уставившись на стенку. Так это
бывает с людьми, впадающими в маразм? Или сходящими с ума? Я сделал глубоки
й вдох, пытаясь набраться храбрости открыть альбом снова. В них тут дело
Ч или во мне? Или одновременно? Я теперь тоже для них такое же белое пятно
Ч просто имя из прошлого и смутно знакомое лицо?
Я снова открыл альбом, раскрыл его на своей фотографии и стал на нее смотр
еть. Мое лицо показалось мне не пустым, не смазанным, не безликим, но интер
есным и разумным.
Может, за эти несколько лет я стал еще более средним, пришла мне нелепая мы
сль. Может, это болезнь, и я подхватил ее от Джона и Брента.
Нет. Хотелось бы, конечно, чтобы это было так просто. Но тут было что-то куда
более серьезное. И пугающее.
Я пролистал альбом до конца, просматривая страницы, и из-за последней стр
аницы перед обложкой выпал знакомый конверт. Там были мои оценки. Я откры
л его и просмотрел тонкие прозрачные листы бумаги. Последний год: все “си
”. Предпоследний: то же самое.
Я не был средним по английскому языку Ч это я знал. Я всегда писал лучше с
реднего. Но мои оценки этого не отражали. По всей ведомости Ч одни “си”. П
осредственно. Меня окатило холодом, и я бросил альбом и выбежал из спальн
и. Я пошел в кухню, взял из холодильника банку пива, раскупорил и вылил себ
е в глотку. В квартире снова стояла тишина. Я стоял в кухне, прислонившись
к раковине, глядя на дверь холодильника.
Насколько это все глубоко? Я не знал и не хотел знать. Я даже думать об этом
не хотел.
Снаружи небо темнело, солнце склонялось, по квартире пролегли тени, от ме
бели постепенно оставались силуэты. Я подошел к выключателю и включил св
ет. Мне было видно место, где стоял диван, где висели репродукции. И мне вдр
уг стало очень одиноко. Одиноко по-настоящему. Так одиноко, что хотелось з
аплакать.
Я подумал открыть холодильник и взять еще пива, может, напиться, но мне не
хотелось.
Я просто не хотел оставаться вечером в доме.
И я выехал и поехал на юг по фривею Коста-Меса. Только проехав полпути, я по
нял, куда направляюсь, и тогда я уже не хотел поворачивать, хотя боль в душ
е становилась все острее.
Фривей закончился, перейдя в бульвар Ньюпорт, и я поехал к пляжу, к нашему
пляжу, и припарковался на платной стоянке возле пирса. Я вышел из машины, з
апер ее и бесцельно побрел по людным улицам. По тротуарам шла толпа краси
во загорелых женщин в бикини и красивых атлетических мужчин. Выруливали
между прохожими роллеры, закладывая резкие виражи.
Снова я услышал музыку от кафе “Студио” Ч Сэнди Оуэн, хотя на этот раз муз
ыка не переносила в волшебный мир, а навевала грусть и меланхолию, и это бы
ло правильно: другой вечер Ч другая звуковая дорожка.
Я посмотрел на пирс, на черноту океанской ночи.
Интересно, что сейчас делает Джейн.
Интересно, с кем она.
Глава 11
Дерек ушел на пенсию в октя
бре. На его проводы я не пошел Ч меня даже не пригласили, Ч но я знал, что о
ни состоялись, по объявлениям на доске в комнате отдыха, и в этот день я ск
азался больным.
Как ни странно, а мне стало его не хватать. От присутствия в офисе еще одно
го тела, пусть даже Дерека, я почему-то был не так одинок. Это была какая-то с
вязь с внешним миром, с другими людьми, и в его отсутствие офис был слишком
пустым.
Я начинал беспокоиться на свой счет из-за отсутствия у меня контакта с лю
дьми. Вечером того дня, когда ушел Дерек, я сообразил, что за целый день ни с
кем не сказал ни слова, ни одного слова.
И это всем было абсолютно безразлично. Никто ничего не заметил.
На следующий день я пошел на работу, перемолвился утром парой слов со Стю
артом, сообщил свой заказ служащему “Дель Тако” во время ленча, приехал д
омой, приготовил ужин, посмотрел телевизор и пошел спать. За целый день я с
казал фраз шесть Ч Стюарту и клерку у “Дель Тако”.
И все.
Я должен был что-то сделать. Сменить работу, переменить личность, изменит
ь свою жизнь.
Но не мог.
“Средний” Ч это не было точное определение того, чем я был. В целом оно бы
ло верным, но не учитывало многого. Оно не все охватывало. Слишком оно было
щадящим, недостаточно хлещущим. “Незаметный” Ч это было точнее, и так я и
стал думать о себе.
Я был Незаметным.
С большой буквы “Н”.
На следующий день я поставил эксперимент. Я прошел мимо столов программи
стов, Хоуп, Вирджинии и Лоис. С каждым я поздоровался, и все они это игнорир
овали. Хоуп, самая добрая душа, рассеянно мне кивнула, что-то промямлив, чт
о можно было бы принять за приветствие.
Становилось все хуже и хуже.
Я исчезал, как краска с линяющей ткани.
По дороге домой на фривее я вел машину нагло, подрезая чужие автомобили, н
е пропуская, ударяя по тормозам, когда кто-нибудь пристраивался за мной. М
не гудели и делали оскорбительные жесты.
Здесь меня замечали. Здесь я не был невидимкой. Эти люди знали, что я живу н
а свете.
Я подрезал негритянку в “саабе” и был вознагражден резким звуком клаксо
на.
Я подрезал панка в спортивной машине и улыбался, пока он орал на меня чере
з окно.

Каждую неделю, по средам и субботам, когда разыгрывалась лотерея, я
покупал билеты. Я знал по статьям в газетах, что у меня нет шансов на выигр
ыш Ч но эта игра была единственным бегством от смирительной рубашки мое
й работы. Каждый вечер среды или субботы я сидел перед телевизором, глядя,
как нумерованные шарики для пинг-понга летают в своей вакуумной оболочк
е, и я не только надеялся, что выиграю, я действительно думал,
что выиграю. В голове у меня варились планы, что я буду делать, куда дену но
вообретенное богатство. Прежде всего я сведу кое-какие счеты на работе. Н
айму человека, чтобы вывалил на стол Бэнксу тысячу фунтов коровьего дерь
ма. Найму громилу, который заставит Стюарта танцевать голым в вестибюле
первого этажа под “Чертову уйму любви” группы “Лед Зеппелин”. А сам буду
орать ругательства в радиосеть компании, пока не вызовут охранников и не
выставят меня из здания.
А потом Ч к чертовой матери из Калифорнии. Куда Ч я не знал; точного мест
а еще не выбрал, но я точно знал, что хочу смыться отсюда. С этим местом было
связано все, что было в моей жизни плохого, и я здесь все обрежу и начну на н
овом месте снова, с чистого листа.
По крайней мере таков был мой план.
Но каждый четверг и понедельник, поглядев накануне розыгрыш лотереи и ср
авнив выбранные номера с моими, я неизбежно возвращался на работу, обедн
ев на доллар и еще на один день разочарования, потерпев крушение всех сво
их планов.
В один из таких понедельников я нашел на полу лифта оброненное кем-то фот
о. Это был снимок отдела тестирования, сделанный, очевидно, в шестидесяты
х. У мужчин были длинные бакенбарды, у женщин Ч короткие юбки и расклешен
ные брючные костюмы. На снимке были лица, которые я узнал, и это было стран
ное чувство. Я увидел молодую женщину с длинными волосами, которая стала
стриженой старухой; улыбающиеся веселые лица застыли жесткими морщина
ми. Противопоставление было такое ошеломляющие, разница такой очевидно
й, как трансформация в фильме ужасов. Никогда я еще не видел такого безнад
ежно ясного примера разрушительного эффекта времени.
Для меня это было как для Скруджа, когда он увидел Призрак-Рождества-Кото
рое-Еще-Будет. Свое настоящее я видел на этой фотографии, свое будущее Ч в
задубевших лицах моих коллег.
Я вернулся к своему столу, потрясенный куда сильнее, чем мне хотелось бы п
ризнать. А на столе меня ждала пачка бумаг с наклеенной запиской от Стюар
та: “Отредактировать Процедуры увольнения для отдела кадров. Сро
к Ч завтра 8.00”.
“8.00” было подчеркнуто.
Двойной чертой.
Вздохнув, я сел и пододвинул бумаги к себе. Весь следующий час я читал выде
ленные абзацы на страницах и просматривал заметки на полях, которые Стюа
рт хотел, чтобы я вставил в текст. Я сделал себе заметки, набросал грубые ч
ерновики исправлений, которые прикрепил скрепкой к соответствующим ст
раницам, потом понес свои материалы в комнату стенографисток. Я улыбнулс
я Лоис и Вирджинии, поздоровался, но они меня не заметили, и я ушел в угол к с
толу, где стоял компьютер.
Включив терминал, я вставил дискету и собирался начать вводить первое ис
правление, как вдруг остановился. Что на меня нашло Ч не знаю, но я положи
л пальцы на клавиатуру и напечатал:
“Служащий на полной ставк
е может быть уволен одним из трех способов: повешение, казнь на электриче
ском стуле или смертельная инъекция”.
Тут я перечитал, что написа
л. Я чуть не прекратил. Я чуть не переставил курсор на начало фразы и нажал
клавишу удаления.
Чуть не.
Колебания мои продолжались только секунду. Я знал, что если я распростра
ню эти исправления, и кто-нибудь их прочтет, меня уволят, но в каком-то смыс
ле я буду даже этому рад. По крайней мере, кончится мое прозябание здесь. П
ридется мне встряхнуться и поискать другую работу.
Но по собственному опыту я знал, что этого не прочтет никто.
Люди, которым я раздавал исправления и дополнения, редко даже вставляли
их в инструкции, не то что читали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46