Прогулка на катере возобновилась — с ее зелеными тенями и нежным запахом смерти.
Очнулся я ночью. Рядом со мной сидел медбрат и при свете голубоватого ночника читал вечернюю газету.
Я зашевелился, и он поднял голову. Это был краснолицый толстяк с лицом мясника и спокойным, немного осуждающим взглядом.
— Что, очухался малость?
— Ага...
— Я тут как раз про тебя читаю. — Он сунул газету мне под нос. — Вот, полюбуйся...
Читать я, понятно, не мог: едва взглянул на печатную страницу, как буквы заплясали вприсядку.
— Кажись, тебе в печенье мухоморчиков накро-шили! Так и загнуться недолго...
— Спасибо за новость,— проворчал я.
— Только поганцам одним и везет. Случись такое с честным малым — точно б загнулся!
Я уже понял, какие он ко мне питает чувства. Работа в палатах для правонарушителей сделала его черствым и угрюмым. В душе он, наверное, стыдился того, что ухаживает за уголовниками, как учитель, которому подсунули дебильный класс.
— А что обо мне пишут?
— Ищут, кто принес "смертоносную посылку", как ее назвали газетчики. Похоже, какая-то девчонка принесла. Идут по следу...
Я вздохнул. "Девчонка!" Сами понимаете, Эмма как следует перестраховалась. На этот раз она все сделала чисто: у нее было время подготовиться.
Я чувствовал в животе космическую пустоту.
— Есть хочется...
— Ни фига себе! Быстро же ты оклемался...
— Так можно мне чего-нибудь пожрать?
— Погоди, посмотрю.
Он вышел и долго не возвращался. Потом принес большую чашку бульона с луком.
— Держи.
— И все?
— Ну ты даешь! Не антрекот же с кровью тебе жрать после такой процедуры!
— А что, если хочется...
— Да, брюхо у тебя будь здоров. Сразу видно - молодой!
Тут он удостоил меня восхищенной гримасой исключительно по причине моей физической выносливости.
— Завтра тебя перекинут в изолятор тюрьмы "Санте". Нечего тебе тут прохлаждаться.
Он забрал у меня газетку и продолжил чтение, но уже через пять минут начал клевать носом и захрапел. Я понял, что на кухню он ходил не только за бульоном, а заодно приложился и к бутылочке красненького — от него на два метра разило винищем..
"Санте"! Опять тюремная жизнь в ожидании решения судьбы! Я сжал кулаки, охваченный отвраще-
нием ко всему человечеству. От устроенной мне водокачки я как бы родился заново. Я был усталым и резбитым, но в то же время чувствовал в себе больше сил, чем до отравления.
Я посмотрел на затылок спящего медбрата. Потом на сосуд для мочи, стоявший на столике за его спиной. Я ухватил банку, она была из толстенного стекла. Я покрепче сжал ее в руке и размахнулся...
Банка разлетелась вдребезги; толстяк упал со стула головой вперед, грохнулся на паркет и несколько раз конвульсивно вздрогнул. Видимо, я основательно его оглушил. Я встал с кровати, и только тут понял, какую совершил глупость: я не мог держаться на ногах, все кружилось и прыгало у меня перед глазами... Я зажмурился и сел; тогда мне немного полегчало. Но когда я опять распахнул форточки, сарабанда возобновилась....
Я страшно разозлился на себя за свою, глупость. '"Браво, молодчина!" — говорил я себе. Я только что провес черту под столбиком подсчетов. Оставалось только поставить результат. А результат был ясен: смерть.
Я уже чувствовал на шее прикосновение холодных ножниц, которыми мне срежут воротник. Вот меня кладут на доску гильотины, вот моя голова катится в опилки...
— Дурак ты, Капут, дурак! — бормотал я. — Что ты сделал? Что ты сделал?'.
Медбрат больше не дергался.
Я медленно, как привидение, двинулся по комнате, говоря себе: "Иди или сдохни! Иди или сдохни! Если ты сейчас не. удерешь, тебя точно подставят под главную косилку..."
Поверьте, воля — это сила номер один: куда там до нее атомной энергии! Я смог справиться с головокружением, потому что очень этого захотел. Стены стали вертеться все медленнее и наконец-то остановились, совсем как деревянные лошадки в парке, когда карусельщик потянет за рычаг.
Я наклонился к санитару; меня била страшная дрожь, С огромным трудом мне удалось стащить с него штаны. Я надел их и сразу стал похож на старого слона с отвислой задницей.
Перекатывая толстяка по полу, я снял и халат. Потом обул его белые мокасины, водрузил на голову его круглый колпак...
На эту церемонию мне понадобилось не меньше часа. Толстяк хрипел; похоже, от удара у него треснула тыква, и ему была уготована нешуточная трепанация...
Медленными короткими шажками я направился к двери. Труднее всего было одолеть эту проклятую дрожь.
Пожалуй, по части дерзких побегов я мог за себя не беспокоиться.
Сюда, в больницу "Куско", меня привезли в отключке, и я понятия не имел, где тут ходы-выходы.
Открывая дверь, я входил в неизвестность — в Неизвестность с большой буквы. Стрелка моего страхометра прыгала где-то ниже нуля. Я двигался, как в безумном бреду, В глазах еще плыл туман, и к горлу порой подступала жестокая тошнота. Побег в таком состоянии — это, скажу я вам, не хрен собачий.
Я выбрался в коридор, где пахло болезнью и эфиром. На горизонте маячила только застекленная дверь. Я прошел и ее.
В этот момент я увидел легавого в форме, со сдвинутым на затылок кепи и приоткрытым ртом, безмятежно сидевшего верхом на стуле. Его присутствие меня удивило, но тут я вспомнил, что нахожусь в "Куско", в отделении для зеков. Совершенно естественно, что загребалы направили сюда своего представителя...
Я подмигнул охраннику, и он в ответ по-жабьи мигнул мне. Выполнив эту формальность, я оказался на свободе. Так что не надо, пожалуйста, глядеть в рот журналистам, которые гордо размазывают подобные побеги на нескольких полосах сразу: обычно такие хохмы проходят очень просто. Я не спеша протопал через все просторное здание "Куско" и уже у самого выхода столкнулся нос к носу с какой-то монашкой. Она оторопело воззрилась на меня.
— Но, однако же... — пролепетала она. Вероятно, она досконально знала всех обитателей заведения, и мое появление показалось ей подозрительным.
Я состроил широкоформатную улыбку.
— Не пугайтесь, сестра, я работаю в изоляторе "Санте". Ходил осматривать заключенного, которого недавно привезли.
Монашка была довольно молодой, с розовыми щечками и ясным взглядом. Она нахмурилась.
— Да вы же и есть тот заключенный,— проговорила она.— Я сама видела, как вам делали промывание...
Я огляделся по сторонам: никого. Я мигом сменил рожу и голос.
— О'кей, тогда знаешь что, сестричка? Я не люблю бить женщин, тем более монашек; но я убежал, чтобы спасти свою голову, а ради своей головы можно сотворить что угодно. Так что пошли на улицу, и постарайся не вести себя как дура, не в обиду тебе будь сказано.
Она посмотрела на меня с беспокойной гримаской. Я понял, что она боится не за себя, а за меня — или, точнее, за спасение моей души. Но в тот момент душа меня не слишком волновала — благодарю покорно! Насчет этого я не переживал, несмотря на все содеянное.
— Идите с богом, — сказала она мне, — вы сами себе судья. Но знайте: вы совершаете ошибку...
Я понял, что она будет помалкивать. Добродетель ее была столь велика, что не уместилась бы и в Луврском музее.
Я сказал ей спасибо и поинтересовался, где тут выход. Мой вопрос ее, похоже, шокировал:
— Ну, это уж слишком... — И она исчезла за одной из дверей..Я хоть и не беспокоился на ее счет, но все же решил поскорее шевелить ходулями.
К счастью, вскоре я заметил на стенах черные стрелки, указывающие выход, и через три минуты оказался у паперти Собора Парижской Богоматери. Сбоку к больнице то и дело подскакивали "скорые" с грузом потерпевших.
Я жадно всосал пьянящий воздух Парижа. Веял легкий ветерок; башенные часы начали добросовестно отбивать полночь. Мое головокружение сменилось чем-то вроде сильного похмелья. Я сунул руку в карман своих белых штанов, но чертов санитар не носил при себе ни гроша...
Я стоял посреди Парижа, переодетый в мешковатого санитара, в белых мокасинах на босу ногу, и мне некому и не на что было даже позвонить.
Моя вылазка была обречена на провал. Что, по-вашему, может предпринять в Париже беглый преступник без денег и знакомых?
Я поднял воротник халата и побрел по мосту через Сену. Кусачий ветер щипал мне лопухи. Погода стояла прямо-таки отвратная; торчавшие под ледяным небом деревья без почек грозили ночному путнику корявыми пальцами.
Маленькие улочки всегда притягивают сильнее, чем оживленные магистрали. По Риволи можно было шагать без всякой опаски. Я повернул на узкую ули-
цу Сен-Мартен, темную в этот час, как туннель, и двинулся по ней параллельно бульвару Севастополь.
Куда идти? Пока что моя больничная форма не грозила привлечь внимание. Меня могли принять за санитара, бегущего на срочный вызов. Зато когда рассветет и когда станет известно о моем исчезновении, у меня не останется и одного шанса из тысячи. Тем более что сейчас мне было не до подвигов. После пережитого потрясения я мог с минуты на минуту ослабеть ходулями и грохнуться на тротуар. То-то бы получился финальный аккорд! Лучшего хэппи-энда с торжеством добра над злом и не придумаешь...
На углу улицы мелькнула тень. Я сжался, но тут же разглядел: это панелыцица.
Она засекла меня с левого борта и, привлеченная моим нарядом, поглаживала себя по бокам, проверяя, клюну я или нет. В это ночное время клиент штука редкая, и она решилась на абордаж.
— Куда это мой красавчик идет? — замурлыкала она.
Страшнее уродищу нельзя было и вообразить. Ей было не меньше шестидесяти, а в таких летах мастерица тротуара, сами понимаете, уже не конфетка. Эта же выглядела отвратительнее, чем общественный туалет. Зенки ее свисали на щеки, а краснопомадная улыбка вылезла за пределы рта на добрый десяток сантиметров. Прибавьте к этому пузо беременной коровы и рожу цыганки, предсказывающей судьбу за десять франков в ярмарочном шатре с вывеской "мадам Ирма"...
Она навела меня на одну мысль. Неважнецкую, правда... Но если ты забрел в глухой тупик с огромными черными стенами, из чего тебе выбирать? Надо выпутываться любыми средствами.
Я глазел на нее без всякого выражения; она решила, что я раздумываю.
— Тебе не холодно, зайчик?
"Зайчик" и вправду стучал зубами, но погода здесь была уже ни при чем.
— Да уж Не жарко,— буркнул я.— Надо же, оставил, как последний кретин, свои шмотки в шкафу сотрудника, а этот козел возьми да и унеси ключ с собой... Вот и шлепаю домой в рабочем, а на дворе-то не Африка...
Она загыгыкала.
— А тебе так очень идет, котик мой. В больнице работаешь?
— Да. Санитаром.
- Если твои деньжата по остались в том шкафу —хочешь погрею? Идем, скучать не будешь...
От этого обещания меня чуть не разобрал смех. Ее рожа явно не дотягивала до таких высот. Или — перетягивала, что было бы еще забавнее.
— Знаешь что? — сказал я с видом человека, у которого зреет решение. — У меня тут появилась одна идейка.
— Да ну?
— Вот что: если не заломишь лишнего, идем. Тогда мне и домой возвращаться не надо, я утром пойду прямиком на работу.
— Сколько же ты мне дашь?
— А сколько ты хочешь?
— Десять тысяч!
— Да ты, никак, принимаешь себя за Мисс Европу!
— Ну, тогда скажи свою цену, зайчик мой...
Не имея при себе ни шиша, я мог пообещать ей столько, сколько она пожелает. Но чтобы не вызвать подозрений, полагалось поторговаться.
— Четыре тысячи, — предложил я.
— Ладно, ты мне приглянулся: добавь еще две — и я твоя на всю ночь...
— Годится.
Она зашагала к подворотне, где крепко штыняло гнилью, подошла к одной задрипанной дверюшке и обернулась.
— Деньги хоть при тебе? Фирма в кредит не работает, понятно?
Я обиженно похлопал себя по карману.
— За кого ты меня держишь?
— Ну-ну, — сказала она, успокаиваясь.— Не сердись, миленький, я просто так спросила...
Мы стали взбираться по деревянной лестнице, такой ветхой и расшатанной, что казалось — она только вас и дожидается, чтобы рухнуть.
Ее каморка оказалась на пятом этаже и состояла из убогой комнатушки и куска кухни. Рядом с кухней была маленькая кладовка.
— Это, конечно, не "Риц"...— признала она, поймав мой взгляд.
Да, это был не "Риц", и даже не третьесортный отель для экстазов по сходной цене. Крыша с мансардой, в комнате — кровать с железной сеткой, в ее головах, у стенки — шаль, воображающая себя испанской. Еще комод, низкий стол, стул, проигрыватель и пластмассовый таз.
Больше всего меня манила кровать. Я сразу же на ней и растянулся.
— А ничего у тебя, — сказал я вежливо. — Одна живешь?
— Ага. Последнего дружочка выпила в три шеи! Пропивал, паразит, все, что я приносила... И потом, знаешь ли, я натура независимая.
Это хорошо укладывалось в мои планы. Хоть на этот раз случай сработал на меня...
— Ну так как, миленький, ты мне сделаешь подарочек?
Я порылся в карманах и прикинулся, будто посеял бумажник.
Бабкино лицо вмиг сделалось водонепроницаемым. Еще бы: после пятидесяти лет работы эту песню она знала лучше, чем "Марсельезу"...
— Да ладно, проскрипела она, как ржавый флюгер.— Можешь не стараться. Так ты, значит, пустой, а, поганец? А я-то из-за тебя столько времени даром потеряла! Я тебе не Дед Мороз! А ну, пошел отсюда, козел!
Я двинулся к двери. Она решила, что я повинуюсь, и пуще прежнего нажала на ругательную педаль. Но быстро заглохла, увидев, что я не умотал, а повернул в двери ключ и сунул его в карман.
— Эй... Эй, ты чего это?
Для нее не стоило громоздить целый роман: можно было говорить открытым текстом.
— А я это того, что лежал в "Куско" и только что оттуда свалил. Да еще вырубил мужика, что меня стерег...
На комоде как раз лежала вечерняя газета с моей фотографией.
— Вот он, ваш покорный слуга, — кивнул я. Она быстренько посмотрела на фото — просто чтобы проверить сходство.
— Ах, так ты в бегах... — сказала она. — И что ж думаешь делать?
— Еще не знаю. Первым делом — поспать я кинуть что-нибудь на зуб.
Она, похоже, не больно этому обрадовалась. Впрочем, она так и сказала:
— Не нравится это мне. Сколько уже работаю — ни разу носа не запачкала...
— Ну ясно-ясно: в общем и целом живешь спокойно, — хмыкнул я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54