Всего предвидеть никогда не удается. Разве могло мне прийти в голову, что в последнюю, решающую секунду почтальонша подцепит не ту посылку?!
Часы на колокольне теплым, звонким тенором пробили шесть.
— Шесть часов? — проговорил я.
Почему у меня было такое ощущение, что эти шесть ударов возвещают о конце сражения? Ах да: потому что во Франции почтовые отделения закрываются в шесть часов...
Был вечер пятнадцатого числи, и никем не полученная посылка уходила н отдел невостребованных отправлений.
Все.Это вызвало у меня даже какое-то облегчение. Что ж, удар был тяжелый, но и он уже позади. Больше предпринять нечего.
С улицы, из-за двери кафе, на меня смотрела та нескладная девчушка. Смотрела серьезно, как они это умеют. Она, похоже, принимала меня чуть ли не за принца, вышедшего из ее самых волшебных снов...
Я поманил ее пальцем и, когда она, дрожа от волнения, встала у моего стола, протянул ей куклу.
— Держи: это тебе.
Бедная маленькая девочка, которой дарят прекрасную куклу: у скольких дамочек киношники вышибали слезу подобной сценой! Но я вовсе не собирался разыгрывать перед самим собой многосерийную "Золушку".
Она осторожно взяла куклу в руки. Потом побежала к двери и вдруг остановилась как вкопанная.
— Спасибо! — крикнула она во весь голос.
И улетела, словно жаворонок. А ее "спасибо" еще долго отдавалось эхом в стенах зала.
От этого "спасибо" я почувствовал в душе блаженство. Глубокое, еще неизведанное блаженство... Такое, которое дано почувствовать только мерзавцам вроде меня.
Этот праздник души вполне стоил двадцати с лишним миллионов. Да это, впрочем, было и немного...
Я наклонился над своей яичницей. Она была уже холодной. Холодной и чересчур соленой. Видимо, от моих слез...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
БЕЗ ДУРАКОВ
Уже больше двух дней я почти ничего не жрал, и желудок мой возмущался вовсю. Водичка из фонтанов и несколько червивых яблок, подобранных на обочине — это, согласитесь, не бог весть что! От голода я даже начал дрожать, как столетний деревенский старикан, и стыдился самого себя.
Наконец как-то вечером я добрался до крохотного городишки, где буйствовала передвижная ярмарка, и там сказал себе, что пришла пора поправить мое положение. Иначе, если дальше так пойдет, я скоро окажусь среди нищих и начну ночевать в приютах Армии Спасения, в компании всех местных и приезжих попрошаек...
Наверное, меня взбодрили огни и музыка. Я остановился напротив торговца, который продавал под открытым небом вафли, и стал с умилением смотреть на малышей и влюбленных, хрустевших этими сладкими пустышками.
Толпа — это лучшее лекарство для людей в моем положении. Она успокаивает их своим теплом и убаюкивает своим бестолковым гулом. Толпа — это тот же наркотик.
Я стал косить по сторонам в .поисках какого-нибудь не слишком герметичного кармана, куда можно было бы сунуть воровской пинцет из двух пальцев. Но деревенщина обычно носит кошелек в кармане штанов, и чтоб его выудить, требуется профессиональное оборудование. Я не хотел рисковать: заметит какой-нибудь зануда — и крику будет на весь городок. Мне сразу начали рисоваться силуэты жандармов, безликие, как в китайском театре теней... Дальше все как всегда: арест, выяснение личности, суд... Нет, погореть на грошовой карманной краже мне было не к лицу. Капут, схваченный за руку в момент похищения кошелька у честного землепашца! Представляете? Вся уголовщина будет хохотать до упаду!
Я подошел к манежу, где ездили, сталкиваясь, маленькие электрические автомобильчики, и засмотрелся на малолеток, которые с воплями и дурацким сме-
хом изображали из себя гонщиков "Формулы-1". Зрелище было яркое, достойное кисти художника-баталиста: цветные машинки-черепашки проворно сновали взад-вперед по жестяной площадке, антенна скребла по железной сетке под потолком, высекая голубые искры... Я просто глаз не мог отнести.
Хозяйка аттракциона сидела на кассе и торопливо рассовывала по рукам билеты: на машинки была очередь. Ее муженек, пузатый, будто накачанный выхлопными газами тип, руководил работой манежа. Он звонком возвещал о старте и финише, включал и выключил ток да покрикивал на пацанов, влазивших на деревянные перила ограждения.
Его помощник, высокий молодой араб с понурым лицом, собирал билеты у садящихся в машины. Он был гибким, как кошка, и перепрыгивал с одного автомобильчика на другой, не становясь на жестяной пол и даже не держась руками, за борта. Когда он заканчивал контроль, пузан включал рубильник, и маленькие разноцветные машинки возобновляли свою идиотскую круговерть, а араб уже на ходу рвал билетики двух последних экипажей. Его акробатический номер тоже был частью программы. Те, кому в этот раз не досталось тачки, наблюдали за прыжками ловкача, чтобы скоротать ожидание,
Я уже собрался было уходить, как вдруг на манеже произошло что-то непредвиденное. Странное дело: у меня, похоже, иногда появляется двойное зрение. Может, голод оттачивает человеку восприятие, и голодный замечает происходящее за секунду до того, как оно случается? ! Вот так, когда я уже хотел идти своей дорогой, какое-то предчувствие приковало меня к земле. Я увидел...
Араб спрыгнул с последней машинки. Он собирался занять свое обычное место на платформе, но тут двое пацанов из очереди затеяли свару, началась толкотня, и парня выпихнули на манеж, как раз в тот момент, когда одна из машин летела прямо на него. Послышался удар, крики... Толстяк тут же выключил рубильник. На манеж выскочили люди... Араб корчился на отшлифованном до блеска жестяном полу. Ему сломало лодыжку, и ступня болталась из стороны в сторону. Лицо у бедняги стало яблочно-зеленым, губы побелели. Он так страдал, что не мог выдавить из себя ни слова, и в конце концов, принял, самое мудрое решение: взял да и отключился. Добрые души отнесли его в кафе на углу площади — в ожидании машины, которая должна была доставить парня в больницу округа.
Манеж остановился на добрые четверть часа: милосердный хозяин первым вызвался помочь своему пострадавшему помощнику.
Я увидел, как он выходит из кафе: бледный, хм у-рый, покусывающий губы от досады.
— Послушайте, патрон...
Он посмотрел на меня невидящими глазами, думая о своем.
— Ногу сломал, — проговорил он. — Что ж, могло быть и хуже.
— Да... На пару месяцев — гипс, и опять сможет плясать твист как ни в чем не бывало. Значит, остались без помощника?
— Ага. Придется пока одному...
Он грустно посмотрел на деревенских пацанов и девчонок, толпившихся у манежа. Видимо, производил в уме отчаянные подсчеты... Прикидывал, что теряет по меньшей мере один заезд из пяти... Радоваться было нечему. Тем более что приближался конец сезона — самое время развернуться на полную катушку.
— Послушайте, я видел, как работает ваш парень. Это не так уж сложно. Если захотите меня взять, я тоже так смогу — за исключением тройного сальто...
Я почти увидел, как ему защекотало хребет.
— Вы? — пробормотал он и наконец-то посмотрел на меня. Зрелище было, надо сказать, не слишком привлекательное. У меня к этому времени отросла бороденка, и я напоминал скорее подзаборного алкаша, чем Робин Гуда. Да еще, небось, малость попахивал. Когда ночуешь под открытым небом, это неизбежно...
— Не обращайте внимания, — сказал я ему.— Помоюсь, почищусь — и буду как новый.
— Вы нездешний?
— Да, я из Парижа... Там работы не нашел, поехал в Лангедок на виноградники. Урожай уже собрали, и вот ехал домой.
— Ну, на пробу могу взять,— сказал он.— Только учтите: через два месяца мы все равно сворачиваемся.
— Годится.
— Тысяча в день, плюс еда и ночлег. Устраивает?
— Вы поняли, в чем будет заключаться ваша работа?
— Понял...
Он все же решил пояснить:
— Клиенты покупают билеты. Когда они сядут в машинки, вы эти билеты надрываете.
— Запросто.
— Смотрите, чтобы вас не зацепили. А впрочем, я буду включать только после того, как вы закончите. Главное — постарайтесь побыстрее: в счет идет каждая минута.
— Не беспокойтесь!
В плане акробатики я, может быть, и уступал тому арабу, зато опережал его по проворству. Мне удавалось обежать все восемь машинок меньше чем за минуту. Хозяин, похоже, остался доволен. Я и и дел, как он улыбнулся и подмигнул своей мегере но время одной из "гонок".
Хозяйка была самой что ни на есть типичной ярмарочной кассиршей. На вид ей было около полтинника, может, чуть меньше.. Волосы светлые, с ресниц сыплется краска, губы кое-как подмалеваны какой-то оранжевой дрянью, шея вся в морщинах... Правда, слеплена она была недурно — особенно выше ватерлинии.
Она смотрела на меня внимательным испытующим взглядом, словно боялась, что я вдруг запихну весь ее аттракцион в карман и убегу. Видно, моя рожа не внушала ей безграничного доверия...
Я делал свое дело как можно лучше и быстрее, стараясь не думать о еде. От голода у меня порой все плыло перед глазами, проклятые машинки начинали кружить меня в чудовищном водовороте, и я напрягал, все мышцы, чтобы не отключиться. В животе было совершенно пусто, но меня тошнило, как после обильного ужина с кучей сладостей.
Я уже не соображал, сколько времени прошло с начала работы и сколько осталось. Мне думалось только о том, что сегодня воскресенье, что вечеру не будет конца и что мне придется - разорвать еще целый мешок билетов, чтоб получить жратву и постель...
Перед глазами мелькали грязные, красные, ногтистые руки деревенских парней, неловко сующие мне розовый бумажный прямоугольник. Я едва держался на ногах. Эта беготня после двухдневного голодания была хуже каторги. .
И все же в глубине души (как говорят в театральных спектаклях) я смеялся и ликовал. Легавые искали меня повсюду: во всех отелях, на всех дорогах, а я, убийца Капут, вертелся здесь, у всех на виду, посреди гуляющей толпы. Пожалуй, именно эта мысль укрепила меня тогда и помогла перенести все мучения.
И вот толпа стала постепенно редеть, и в конце концов у манежа осталось лишь, несколько пьяных мужичков, которых хозяин разогнал пинками под зад. Он погасил гирлянду из ламп, окружавшую крышу
манежа, оставив только две лампочки по углам. Вечерняя темнота навалилась на меня с такой силой, словно хотела раздавить. Парк аттракционов, снова превратился в простую деревенскую площадь. Киру селыцик и хозяин тира тоже закрывали свои лавочки. Худые бродячие собаки подбирали вафельные крош-ки... Наступала прохладная ночь, серебристая, как жестяной пол манежа.
Я обессиленно присел на деревянную платформу. Ноги мои гудели, руки отваливались, желудок казался про сторным и гулким, как церковь после богослужения.
Хозяйка пересчитывала выручку. Сбор оказался будь здоров! Там были и тысячные бумажки, и пятисотенные, что побольше размером, но все рекорды побили монеты: полная холщовая I умка! У меня зачесались руки. Я подумал, что хапнуть всю эту кассу будет проще простого. Вытряхивать выручку из торговцев гоночными иллюзиями — это ведь самые азы уголовной науки... Боднуть толстяка головой в живот, врезать бабе ребром ладони по шее — и деньги мои!
Только это ни к чему бы не привело. Лучше было остаться, пожить немного под маской безработного и работать себе на аттракционе, наблюдая, как разворачиваются события вокруг. Это обещало мне хотя бы частичную безопасность. Служить дичью в охоте на человека мне к этому времени уже изрядно осточертело.
Толстяк спросил у своей бабы, сколько за сегодня получилось, потом с довольным видом подошел ко мне.
— Годится, — сказал он. — Теперь надо зачехлить машины.
— Простудятся они, что ли?
Я ляпнул это с явным раздражением, и толстяк нахмурился; тогда я сделал вид, что шутил, и он тут же расцвел, как георгин.
Я укрыл дурацкие автомобильчики клеенчатыми чехлами и спросил толстяка:
— Шеф, нельзя ли чего-нибудь перекусить?
_ Да-да.. — спохватился он. — Сейчас хозяйка все устроит. Я, видите ли, ем только после сеанса... "Сеанса"! Он, не иначе, воображал себя администратором "Комеди-Франсез"...
Только теперь он познакомил меня со своей старухой.
— Это мадам Джейн, — сказал он. — Моя фамилия Манен, а тебя как зовут?
Я мигом состряпал себе новую личность:
— Антуан Дюран...
Выдумка была не из лучших, но что поделаешь: с пустым брюхом трудно быть гением. Кстати, большая ошибка считать, что гений остается таковым только тогда, когда ему нечего жрать. Совсем напротив! Он ничуть не поглупеет от цыпленка по-охотничьи или антрекота в вине.
— Ладно, топай за нами, — буркнул Манен, сразу переходя на "ты". И то верно: фамилия "Дюран" не располагает к дворянскому величанию...
Я побрел к их фургончику. Внутри все оказалось — высший класс! Манен сделал себе настоящую виллу на колесах. Кухня с газовой плитой, душевая, столовая, спальня... На борту такого парохода сам черт не страшен!
— Можно мне помыться? — спросил я.
Баба под названием Джейн многозначительно потянула носом.
— Даже нужно!
Я сдержался, но подумал, что если она и дальше будет отпускать такие задрочки, то скоро ох как об этом пожалеет...
Я залез в пластмассовый шкаф, служивший душевой, и с блаженством намылил физиономию, растирая кожу чуть ли не до дыр. Ощущение было сказочное. На умывальнике валялась бритва папаши Манена. Я подправил свою молодую бородку, пустив ее ободком, и стал похож чуть ли не на интеллигента из левобережных кварталов столицы.
Когда я вошел в столовую, расчесав волосы на пробор, мамаша Манен захлопала глазами. Моя возрожденная мужская красота стала для нее пикантной неожиданностью; она тут же метнула на меня свой коронный взгляд, которым, наверное, и заарканила своего мужика лет двадцать пять тому назад. Я вежливо улыбнулся ей в ответ.
— На ужин кровяная колбаса с печеными яблоками!— объявила она.
— Отлично!
— Любите?
— Обожаю! Я даже мороженое всегда покупаю не ванильное, а кровяное и колбасное!
Шуточка была, конечно, медвежья, но им понравилась. Они усмотрели в ней доказательство моего чистосердечия. Раз человек шутит — значит, не замышляет ничего дурного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54