полицейские заглядывали внутрь и жестом разрешали ехать дальше. Было ясно: облава на меня. Делать им было, что ли, нечего у себя в конторе — такую толпищу согнали из-за одного несчастного жулика...
Я попался, и гордиться тут было особенно нечем.
Тогда я сказал себе, что должен что-то делать. Хоть что-нибудь, если не хочу, чтоб меня повязали, как последнего олуха.
В кармашке на спинке переднего сиденья лежала курительная трубка. Я украдкой достал ее и приставил чубук к шее водителя так, чтобы его жена не видела, что у меня в руке.
— Слушайте,— сказал я,— похоже, эти господа ищут меня, потому что я сбежал из Руанской тюрьмы. Я ничего плохого вам делать не хочу, но если вы меня не отмажете, я пальну вам в череп, чтоб развеять ваши грустные мысли.
Женщина повернулась и посмотрела на меня так,
словно только что заметила. Похоже, я уже не казался ей прежним жалким недотепой...
— Хорошо,— сказал мужчина.
Он не дрожал. Напротив, он держался очень даже спокойно.
Когда к нам стал подходить парень из дорожной полиции, он высунул голову в окно, чтобы тот не су-пул туда свою.
— В чем дело?
Полисмен по-военному отдал честь.
— Вы не брали по дороге пассажиров? — спросил он.
— Нет, — сказал человек с седеющими волосами, — я еду с женой и с сыном моего садовника, а попутчиков вообще никогда не беру. Случись что с ними — страховая компания проходу не даст. А что, кто-нибудь сбежал?
— Угу,— буркнул полисмен.— Ладно, проезжайте. Мой водитель благословил его сердечным взмахом
руки и уверенно включил скорость.
Когда мы проехали заслон, он, не оборачиваясь, сказал:
— Положите-ка трубку на место и перестаньте валять дурака.
На мгновение я потерял дар речи и почувствовал себя полным кретином. Я и не заметил, что на машине два зеркала: одно на обычном месте и второе на левом переднем крыле. В него-то он и заметил мою уловку.
Я не мог взять в толк, почему он меня не сдал. На него это быЛо не похоже. Я-то воображал его образцовым гражданином, крепко сидящим на своих принципах и всегда готовым что-нибудь пожертвовать на полицейский алтарь... Честное слово, я просто оторопел.
Я глуповато засмеялся. Реакция не бог весть какая, но в моем положении и в моем наряде трудно было придумать что-нибудь получше. Я сунул трубку на место и откинулся на спинку сиденья.
Женщина больше не смотрела в мою сторону. Мужчина молчал.
Через двадцать минут мы проехали туннель Сен-Клу. Водитель съехал по спуску, обогнул клумбу у моста, проехал по левому берегу реки, затем свернул на узкую улочку с богатыми особняками.
Я недоумевал, куда это мы едем и почему он меня не высаживает, хоть и не сдал полиции.
Все эти вопросы прыгали в моей голове, как стая кузнечиков, но я гордо молчал.
Еще один поворот — и машина остановилась возле дома из шершавого камня. Мужик прогудел клаксоном условный сигнал. Почти сразу же за забором заскрипел гравий, и ворота отворились.
Поместье было большим и каким-то печальным. Огромный сад казался заброшенным — это и нагоняло меланхолию. Это, да еще закрытые ставни на окнах.
Мы подкатили к парадному. Женщина вышла и стала подниматься по ступенькам. Я вышел тоже. Я стоял посреди сада, плохо соображая, что со мной происходит. В голове у меня гудело.
Ворота уже закрылись, и от них шел высокий черноволосый парень в джинсах и черном свитере, державший руки в карманах.
На слугу он был не похож. Однако по его манерам было видно, что он и не родственник, и не друг семьи.
Мой водитель сухо спросил его:
— Новостей никаких?
— Нет, — буркнул парень, глядя на меня.— Удачно съездили?
— Очень.
Парень в свитере указал на меня пальцем:
— А это еще кто?
— Это наш друг... новый. Дай ему комнату на третьем этаже, белье и бритву.
Хозяин повернулся и ушел. Я остался стоять перед парнем в свитере. По его глазам было видно, что я ему совсем не по нутру.
— Ты кто? — спросил он.
— А тебе какое дело?
Я думал, что он на меня кинется, и уже готовился врезать ему, как умел. Но он сдержался, не зная толком, с кем имеет дело.
— Может, тебя как-нибудь зовут? — спросил он.— Или тебе свистят, как шавке?
— Зови меня Капут, если так уж хочешь прилепить мне табличку.
— Имя вроде немецкое? — проворчал он.
— Не отрицаю, но это неважно — все равно не мое, Я был собой доволен. Раз все вокруг темнят, то и
я в долгу не останусь — буду разыгрывать высокомерное безразличие...
Черноволосый парень хлопнул ресницами, что свидетельствовало о его замешательстве.
— Ну, а я— Робби, — произнес он и повел меня в дом.
В этой берлоге, видно, давно не жили, потому что внутри стояла гнетущая сырость и изрядно воняло плесенью. Пауки чувствовали себя здесь на своей территории и старались переплюнуть лучших городских кружевниц. Переступаешь порог — и всю рожу залепляет паутиной...
Робби отвел меня наверх, в комнату, где пахло пылью и старой бумагой. Он подошел к умывальнику, повернул кран: в кране сначала захрипело, потом забулькало, и в конце концов из него побежала-таки желтоватая вода.
— Подожди, — сказал он. — Сейчас схожу за мылом и бритвой. — Потом окинул меня долгим взглядом, будто снимая мерку.
— Да ты вроде прямо из тюряги, — сказал он,
— Что, заметно?
— И воняешь к тому же...
Я и сам это знал, черт возьми, да только мне очень не понравилось, как грубо он это сказал.
— Повежливей, приятель!
Не желая, видимо, обострять ситуацию, он молча пожал плечами и куда-то скрылся. Вернулся он минут через десять. Я валялся на клоповнике, подложив руки под голову, и разглядывал замысловатую трещину на потолке.
Робби приволок с собой кучу всякого добра.
— Держи, парень, — буркнул он. — Все, что нужно для превращения в сказочного принца. А еще вот распашонка и костюм. Я на глаз прикинул — должны подойти. Расфуфыришься — все так и попадают!
Он гыгыкнул и исчез.
Я повернул ключ в замке и разделся догола. Мои старые тряпки, лежавшие кучкой на полу, казались мне теперь вообще никуда не годными. Они и в день ареста были уже в стиле "хиппи", а пребывание в тюремной камере хранения их почему-то не обновило.
Я вымылся "по-взрослому", как говорила моя мама, когда я был шпингалетом. Потом побрился. Робби — даром что бука — ни о чем не забыл: принес даже расческу и флакон лавандовой воды. Видно, запашок у меня и вправду был не из лучших...
Надраившись, я стал свеженьким, как ломтик ананаса в вишневой водке. Я сиял и благоухал. В крапчатом зеркале над умывальником отражалась теперь
знакомая и дорогая сердцу физиономия, и было снова видно, что мне двадцать два года и что парень я хоть куда. Будто с плаката красавчик. Девчонки увидят — задом будут пятиться,
Воротник рубашки был чуть велик, а брюки длинноваты, но если ворот не застегивать, а ремень затянуть потуже, получалось очень даже ничего. Костюм мне нравился: серый, неброский, в тоненькую розовую полоску. В нем Я сразу стал выглядеть как некто. Даже как некто достойный, осмелюсь доложить.
Эти приготовления меня отвлекли, но лишь только я привел себя в порядок, как снова ощутил всю двусмысленность своего положения. Люди подбирают на дороге преступника и преспокойно поселяют его в пустом доме, за которым присматривает этакий крутой парень... Это, ио-вашему, нормально?
Но в таком возрасте недолго ломаешь кочан над загадками, а к чудесам привыкаешь быстрее, чем к тесным ботинкам. Ведь я, в конце концов, не так уж давно перестал верить в Деда Мороза...
Взглянув напоследок еще разок в зеркало, я вышел в коридор. Потом спустился по лестнице — и на втором этаже столкнулся нос к носу с той самой бабой. Она тоже успела переодеться, Теперь на ней были сиреневые штаны и едко-зеленый джемпер. Все это ей чертовски шло, а главное —г четко обрисовывало ее авансцену. Глаз туда так и прилипал, будто муха к варенью, и нужно было скорей запихивать руки в карманы, пока они не бросились на добычу полезных ископаемых.
Я усек, что эта цыпка смотрит на меня уже по-другому — с явным интересом.
— Да он же совсем мальчишка!— пробормотала она. Я улыбнулся ей.
— После чистки я получше?
— Да я думала, что вам лет сорок. А сколько на самом деле, кстати?
— Двадцать два.
— А за что сидели в тюрьме?
— За рассеянность: покупал в баре пачку сигарет, а унес кассу.
Она засмеялась.
Это шло ей не меньше, чем джемпер и брюки Я вдруг ощутил, как давно не залазил на бабу И не нужно было звать на помощь экстрасенса, чтобы понять по ее бесстыжим глазам: она тоже не прочь...
Есть люди, которых можно с первого взгляда отнести к тому или иному слою общества. Вот так и для
парочки, которая меня выручила, мигом нашлось место в моей личной картотеке. Его я представлял себе врачом, практикующим в каком-нибудь богатом квартале, или архитектором. Да, пожалуй, скорей; архитектором. Л ее без колебаний причислил к тем мымзам, которые посещают парикмахерские "Карита", водят на длинном поводке боксера с не менее длинной родословной и пилятся днем в тихой пригородной гостинице.
Однако вскоре я стал подозревать, что мои выводы слишком поспешны и требуют пересмотра. За добропорядочной наружностью и светскими манерами моих хозяев, похоже, скрывалось нечто темное. Я согласился бы отсидеть еще полгода сверх недосиженного, чтобы узнать, что именно. Но считал делом чести держать рот герметично закрытым и строить из себя расслабона, который всякое видал и ничему не удивляется.
Я спустился на первый этаж. Одна из дверей была открыта, и за ней виднелась большая, под старину меблированная комната. Я вошел туда, плюхнулся в кресло и положил ноги на столик из красного дерева. Утомленный волнениями, пережитыми за этот тяжелый день, я уже начал было дремать, но тут на пороге появился хозяин.
Увидев мою позу, он нахмурился.
— Ведите себя прилично, пожалуйста, — тихо сказал он.
Мне захотелось послать его куда надо, но он смотрел на меня так сурово, что я невольно подчинился и сел как полагается,
Он прикрыл дверь и шагнул вперед. Я смотрел, как он подходит, и понимал, что крупно ошибался на его счет. Вблизи он был совершенно не похож на обычного мелкого буржуа. Надо было видеть его квадратный подбородок, тонкие губы и внимательные глаза... Да, уж поверьте, это была личность. И личность неординарная,
— Кажется, вас зовут Капут?— сказал он с улыбкой.
— Кажется, да,— ответил я, стараясь выглядеть подостойнее.
— Это пережиток детства, — заверил он. — Вы, наверное, мальчишкой любили играть в гангстеров, а? Капут... Неплохо звучит!
Он зажег сигарету и выпустил большое пахучее облако. Мне захотелось выхватить соску у него из
рук и поскорее зачмокать. Он понял и протянул портсигар. Я тоже принялся напускать в комнату тумана. И жизнь снова показалась мне прекрасной, несмотря ни на что. Я почему-то чувствовал, ЧТО благодаря этому человеку покинул тюремные стены раз и навсегда. Если уж он спас, мне жизнь, то не для того, чтобы тотчас отшить. Он наверняка имел на меня виды. Оставалось только надеяться, что оказанная им помощь будет мне по карману...
Последовало долгое молчание, не слишком приятное для меня. Он стоял у открытого окна и мечтательно смотрел на ветвистые деревья, где воробьи устроили настоящий фестиваль лирической песни. Обо мне он, казалось, забыл.
Вдруг он обернулся.
— Вы сказали моей жене, что ограбили табачную лавку?
Я пожал плечами,
— Да ну, ограбил,.. Просто цапнул, что было в кассе. Голодный был, не подыхать же с голоду, когда монеты прямо перед носом лежат. Логично?
— А что вы делали раньше?
— Кормил старого дядьку, который меня приютил... Матушкин брат, жлоб и скотина. Когда мать отдала богу душу, он забрал меня к себе с условием, что я буду зарабатывать на двоих. Я работал на фабрике химикатов, вместе с арабами. Ох и дерьмо! Не арабы дерьмо — химикаты. Через месяц — спазмы, через два начинаешь кровью кашлять. Кто упорствует, кончает больницей, а то и крестом. Так что я бросил и фабрику, и дядю. Перебивался то здесь, то там, и еще кое-где, ну, вы понимаете, что я имею в виду.
—Понимаю.
— Ну вот. И однажды погорел. В той самой лавке. Удача ведь сопутствует не всетда... Табачник поднял крик, и какой-то, как говорят газетчики, мужественный прохожий подставил мне подножку. В таких случаях всегда находятся мужики, которые усердно лезут не в свое дело. Болезнь, что ли, у них такая? Я получил пятнадцать месяцев: почти на всю катушку, потому что еще я заехал ногой по шарам тому легавому, который меня забирал. Фараоньи яйца для присяжных священны...
Он искренне засмеялся.
— И сколько вам еще оставалось отбывать?
— Почти год... Для моего возраста это много; двадцать лет бывает в жизни только раз.
- Понимаю. Он задумался,
В целях безопасности вам не мешало бы на время исчезнуть со сцены, верно?
— Пожалуй, что так.
— Можете пожить здесь. Я только что купил этот дом, его нужно привести в порядок. Будете помогать Робби. А взамен получите жилье и питание. Предложение, по-моему, неплохое?
Я едва сдержал радостный порыв, который наверняка показался бы этому ледяному столбу неуместным.
— Идет!
В конце концов, он не просил ничего невозможного. У него, видно, были очень вольные представления о законах и о том, как их следует соблюдать: он рассматривал меня просто как дешевую рабочую силу.
— Согласны?
— Согласен.
— Тогда для начала протрите до обеда машину. Робби вам все даст.
Начистив тачку, я взглянул на личную карточку водителя, приклеенную к приборной доске. Она гласила: "Поль Бауманн, Париж, Рю де ля Помп, 116". Тут я почувствовал, что на меня смотрят, и поднял глаза на фасад дома. Муж и жена молча наблюдали за мной из открытого окна второго этажа.
— Годится? — спросил я.
— Блестяще, — сказала женщина.
"Он" ограничился одобрительным кивком. Я еще плоховато его знал, но уже сообразил, что мужик не из болтливых. Говорил он только главное, прочие мысли оставлял при себе, для личного пользования, и безработица его извилинам, похоже, не грозила.
Я пристроился в кухне на углу стола и проглотил плотный обед на базе консервов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54