..
У того парня, сказал я, были очень приятные манеры; но он пригласил меня к заведение, пользующееся дурной репутацией, и там он и его дружки отобрали у меня бумажник. И вот теперь я сижу на бобах и жду, пока брат, которому я отправил телеграмму с просьбой о помощи, вышлет мне деньги в письме, да еще боюсь, как бы конверт не вскрыли на французском почтамте, и так далее, и тому подобное...
Он то изумленно охал, то испуганно ахал, то кудахтал, как почтенная матрона: "Боже! Какой ужас! Не может быть!" Он меня до того раздражал, что мне все сильнее хотелось щелкнуть его костяшками по челюсти, чтобы успокоить нервы.
Он сразу же предложил одолжить мне денег. Я, разумеется, изобразил из себя гордого кабальеро. Я, мол, не тот, за кого вы меня принимаете, у меня, мол, собственного достоинства — девать некуда, и все такое. Он начал настаивать, и через три минуты у меня в руке оказался десятитысячный билет.
— Ладно, — сказал я. — Соглашаюсь только потому, что вы мой соотечественник. Но тогда скажите мне, пожалуйста, свою фамилию и адрес.
— Да не стоит вам беспокоиться из-за такого пустяка!
— Нет. Долг — это святое.
Ну, он и раскололся: зовут его Робер Рапен (счастливые, по его мнению, инициалы). Остановился он в "Альберго Реджина" — роскошном заведении в районе Лидо... Он ни в чем себе не отказывал, и вместо подушки у него, похоже, был пузатый мешок с деньжатами, навевающий безмятежные радужные сны.
Потом начал рассказывать он. Мне на его историю было наплевать, но я был вынужден уделить ему немного внимания — хотя бы на его десять тысяч лир. Купюра жгла мне карман. В голове вертелась оДна мысль: как бы поскорее пойти разменять ее в ресторане и заказать столько жратвы, чтоб потом штаны было не застегнуть!
А он все трепался, трепался... Жил он в Париже. По крайней мере, до смерти отца... Тут его глаза увлажнились:
— Папы не стало месяц назад. Для меня это был ужасный удар! Он Держал антикварный магазин... Я все продал. Все подчистую: и магазин, и квартиру, и нашу виллу в Марн-ла-Кокетт...
Надо было слышать, как он произносит название этой дыры!
— Что поделаешь, — продолжал этот хлястик, — я остался совершенно одиноким. А Париж всегда был для меня невыносим, Вот я и решил съездить в Италию, чтобы хоть как-то развеяться, а вернувшись, поселиться на Лазурном берегу и открыть магазин спорттоваров...
Я покосился на него. Нечего сказать, странная у него была манера носить траур. Правда, глубина горя измеряется вовсе не цветом одежды... Пожалуй, он все же здорово переживал, но итальянское солнце залечило его душевную рану. Я видел, что теперь он уже доволен жизнью, как молодой кот. Пусть почтенный папашка кормит червячков — отжил свое, и черт с ним! Все теперь — сынишке: билеты с портретами, кремовые костюмчики, гондолы и гондольеры! Монеты в его ручонках, похоже, долго не держались.
— Может быть, поужинаете со мной?
Он скучал. Он, видно, уже пытался снять парочку коридорных из отеля, но цеплять местных жителей все же побаивался — мало ли что им в голову взбредет. Моя французская национальность, мой бархатный взгляд и мои городские манеры внушали ему гораздо больше доверия. А то, что я сидел без гроша, сразу давало ему бесспорное преимущество предо мной. Он уже играл себе марш победителя, этот самый Робер. Я был как нельзя более подходящей добычей...
— Охотно... — как бы со стороны услышал я собственный ответ. В конце концов, почему бы еще и не пожрать задарма? Сэкономленные деньги означали для меня выигрыш во времени.
Мы отправились в какой-то модный кабак. С артистами международного класса и американскими попками. Чтоб культурненько поскучать и позевать, лучше места и не надо. Съехавшиеся отовсюду важные шишки хвастались своими прилипалами-подружками; порция икры стоила три тысячи, и тот бедняга, который вздумал бы заказать для начала форель с печеными яблоками, рисковал заслужить всеобщее презрение...
Я был не совсем подходяще одет, чтобы хряцать цып-ленка с карри, но мой синьор Роберто просто ликовал. У присутствующих уже не осталось-на наш счет никаких сомнений. То, что я его любимый дружок, — это было так же заметно, как Эйфелева башня на кухонном буфете. С виду я относился к категории соблазнителей из низшего сословия, от которых чаще всего балдеют как раз гомики-аристократы. Когда мы входили, на нас таращились вовсю. Дамочки смотрели на меня с симпатией и интересом, потому что педы всегда вызывают у них тайную нежность и подогревают их скрытые желания. Мужчины — настоящие, разумеется, — слегка морщили нос, но те, другие, прямо пожирали меня взглядом. Им всем страшно хотелось отведать стройного красавчика вроде меня. А один паша в тюрбане — тот вообще, видно, готов был загнать на барахолке весь свой, гарем, чтоб купить хоть чуток противоестественного экстазу.
Вы себе представить не можете, что чувствуешь, когда забрасываешь в пустое брюхо ужин вроде того, что он мне устроил. Я подметал его глазами, втягивал носом, уплетал за обе щеки... Я исходил слюной, как старый немощный пес, сидящий у подвала колбасной лавки... Это был настоящий рай. Я почти обессилел от удовольствия. Я чувствовал себя маленьким мальчишкой. Куда и подевался убийца Капут... Мой аппетит, мое наслаждение делали меня безобидным и безвинным. Все будто началось заново. Я будто только что выскочил из маминой утробы, и первородного греха во мне было не больше, чем денег в кармане у папуаса.
Рапен с умилением смотрел, как я чавкаю: даже про собственный ужин забыл.
— До чего же вы, видно, изголодались! — пробормотал он, когда я выплюнул в пустую тарелку последнюю персиковую косточку.
Теперь меня охватил легкий стыд. Все вокруг смотрели на меня, как смотрят на только что вышедшего из-за кулис шпагоглотателя: с любопытством и даже с некоторым восхищением.
— Хотите, поедем в какой-нибудь клуб? — спросил Робер. — Я тут знаю несколько довольно любопытных местечек...
Я покачал головой.
— Нет, сегодня не могу. Извините, но мне нужно отдохнуть. Я падаю с ног...
— Что ж, тогда я вас отвезу, ладно?
И отвез — на моторной лодке, которой управлял одетый в форму лодочник. Меня уже не интересовали ни полная яркая луна, ни залив, ни цветные витражи дворцов, отражающиеся в темной воде... Я, как святыню, вез домой в животе свой ужин. Я радовался починающемуся во мне трудному и благородному процессу пищеварения. Радовался простой, почти животной радостью...
Я понял, что ему хочется засечь, где я живу. Он проникновенно сказал мне "до свиданья" у входа в мою "Стеллу де Оро", и я тяжело вполз по крутой лестнице наверх.
Хозяин встретил меня пристальным взглядом, выстукивая пальцами "Риголетто" на крышке стола.
Я бег» единого слова положил перед ним десятитысячную купюру.
Его лицо засияло, как Париж вечером 14 июля. Ом отсчитал мне сдачу и воскликнул завидным бельканто:
— Буона нотте, синьоре!
— Чтоб ты сдох, засранец! — ответил я ему с сердечной улыбкой,
Жратва возвращала мне силы; я полным ходом превращался в прежнего Капута.
На следующее утро, когда я храпел. громче "боин-га", в дверь осторожно постучали.
Я зевнул, как аллигатор, пытаясь сообразить, кто это может быть. Потом мои подозрительность и недоверчивость резко выставились вперед, как антенны насекомого. Когда стучат в дверь гостиничного номера, в котором живет убийца, — это ничего хорошего не предвещает. Это может означать многое: например, приход карабинеров с полными карманами железа.
— Кто там? — спросил я.
— Это я, Робер...
Я узнал его сладенький голосок. Этот хлыщ времени не терял: решил застать меня еще в постели, чтобы я не успел упорхнуть.
Накануне, видя мою усталость, он решил не настаивать, но сегодня утром будущее принадлежало ему.
Я открыл.Ни дать ни взять — картинка из журнала мод! На нем были сиреневые брючки и белый пуловер, а на запястье — золотой браслет, пробудивший у меня неко-
торий интерес. Наглаженный, причесанный, надушенный, он опять улыбался, как на рекламе зубной пасты,
— Доброе утро, соня вы этакая! — сюсюкнул он,
— Доброе утро.
— Я хотел предложить вам прогулку к морю...
— Да я вообще-то не готов...
— Да что там готовиться! Держу пари, это займет у вас не больше трех минут. Кстати, я захватил вам свитер.
Надо же, какой внимательный... Обо всем подумал.
— Мне очень рекомендовали один ресторанчик в лагуне. Туда нужно добираться по берегу Моря. Местечко, говорят, замечательное: стоит среди скал, в сказочно красивом уголке...
"Местечко" я себе уже представлял: мандолины и кьянти, кьянти и мандолины...
— Хорошо. Подождите меня внизу. Видели там плетеное кресло? Оно заменяет здесь светский салон.
Робер тоненько хихикнул.
— Какой вы забавный. Послушайте, а почему бы вам не переехать в мой отель? Обслуживание у нас превосходное...
— Потому что мои средства к существованию не позволяют мне обитать во дворцах...
Он пожал плечами:
— Ну, к этому мы еще вернемся...
Он никак не мог заставить себя выйти. Ему, видно, хотелось поглазеть на мой утренний туалет. Меня все это уже начинало порядком доставать. Я чуть было не послал его ко всем чертям прямо на месте, но сдержался, вспомнив, что должен ему десять тысяч лир.
— И все же — прошу прощения. Я сейчас спущусь.
Он нехотя убрался. Я закрыл дверь и задвинул засов.
Если б этот тип не раздражал меня до такой степени своими педерастическими ужимками, приключение могло бы показаться мне даже в какой-то степени занимательным. Но он был мне слишком уж неприятен, а долгого соседства с неприятными мужиками я никогда не мог выносить.
Внезапно у меня возникла идея. Причем идея отличная. Такая, которую не стыдно было бы вписать в историю достижений человеческого мозга...
Я быстро побрился, вытащил из-под матраца свои штаны, натянул его лимонно-желтый свитер и старательно причесал волосы.
Результат получился неплохой. Я стал красивым парнишкой — со спокойным загорелым лицом и в довольно приличных шмотках.
Я сунул свои последние деньги в задний карман брюк и спустился к гомику.
Он сидел в том самом косолапом кресле и листал "ла газетту".
— Вы просто очаровательны! — восхищенно воскликнул он.
Я молча потянул его к выходу.
На моей узкой улочке было полно народу. Здесь витали запахи кислого вина и плесени, к которым Примешивался слабый душок горячего подсолнечного масла. Горожане болтали, как попугаи...
Мы медленной и счастливой походкой дошли до площади Сан-Марко. Я раздумывал, с чего лучше начать, и испытывал некоторые затруднения; с одной стороны, мне не хотелось сразу хватать быка за рога, но с другой, я чувствовал, что гомик вот-вот заработает лучший за всю мою карьеру удар правой в челюсть.
Я выпалил свою заготовленную тираду посреди залитой солнцем площади, в окружении сотни голубей:
— Робер, я парень прямой. Я не хотел бы вас шокировать, но...
Он побледнел, решив, что я собираюсь объявить об ортодоксальности моих нравов. Бедный херувимчик уже горько сожалел, что обманулся и зря потратил время на ухаживания. Поэтому мои дальнейшие слова подействовали на него лучше, чем ведро крема на больного геморроем.
— Знаете, вы мне очень нравитесь. Я чувствую, что между нами зарождается крепкая привязанность...
(Держи карман шире).
Ну, он, конечно, сразу расцвел и возбудился до упора.
— ...Вот только Венецию я в последнее время не переношу. Я столько здесь натерпелся, что этот город стал мне просто отвратителен. Скажите, вас здесь ничто не держит?
— Нет-нет, — поспешно заверил он. — Даже наоборот: я собирался отправиться во Флоренцию...
— Так давайте уедем?
— Когда же?
— Прямо сейчас!
— Ого, дружочек, какой вы решительный!
— Вы себе даже не представляете, насколько вы правы, — искренне подтвердил я.
Уговорить его не составило никакого труда. Он любил жизнь, а значит, и неожиданности.
— Хорошо. Я только заеду к себе в отель, заплачу за номер и соберу вещи. А вы пока тоже собирайтесь. Встречаемся на причале Сан-Марко через час. Договорились?
— Идет.
И я бросил ему такой взгляд, от которого растаяла бы ледяная гора.
— А вы молодчина, Робер...
Он томно улыбнулся, нисколько не сомневаясь в том, что уже меня покорил, что я уже стал его могучим тигром и пушистым зайчиком...
Я посмотрел, как он удаляется своей танцующей женской походочкой... Да, есть все-таки на свете люди, которые сами мчатся, нагнув голову, навстречу своей судьбе.
Часом позже, усевшись на причал и поставив рядом свой тощий чемоданчик, я смотрел в грязно-зеленую воду Большого канала, по которому плыли пучки соломы, гнилые овощи и дохлые коты. Увидеть в этой вонючей клоаке поэзию мог только последний псих. А между тем в этот самый момент во всем мире люди пускали слюни, разглядывая венецианские каналы на цветных календарях...
— Э-эй! — крикнула моя "Роберта".
"Она" подплывала к причалу на моторке, которой правил служащий "ее" отеля. Я поднялся на борт.
— Мы куда — на вокзал? — спросил я. Он удивленно моргнул:
— Зачем — на вокзал? У меня машина.
— Ах, вот как...
В каком-то смысле это меня очень даже устраивало...
Тачка у него была, я вам скажу, — не бабкина каталка. Рапен отхватил себе "альфа-ромео",.. Классный метеор, державшийся на дороге не хуже укатчика. На таком снаряде можно было давить, сто восемьдесят по прямой и даже этого не замечать.
Я устроился по его десницу. Он включил радио, и на фоне ветра какой-то малый затянул сиропно-сладкую песенку. Вкупе с солнцем и морем это било наповал. Мне казалось, что я залез прямо в фильм компании "Парамаунт",
— Скоро собираетесь возвращаться во Францию?— спросил я.
Он вел машину неплохо, только как-то напряженно. Сев за руль, он сразу утратил свою обычную любезность. Над его бровями появились дугообразные морщины, и он покусывал нижнюю губу.
— Вообще-то спешить мне некуда, — ответил он спустя несколько секунд. — Главное — успеть вернуться до пятнадцатого.
— Разве вас никто не ждет?
— Никто. Других родственников, кроме отца, у меня не осталось, а с парижскими друзьями я надолго попрощался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54