роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЯРМАРКА ОПАРЫШЕЙ
Одним мужикам везет, другим — нет. Третьего обычно не дано. Но со мной вышло как-то по-особому. Много мне досталось всяких пакостей, но когда уже начинало казаться, что моя старушка сыграла со мной злую шутку, родив меня на свет божий, какая-нибудь случайность вдруг исправляла положение и подсыпала мне в карман чуток оптимизма.
А оптимизм — это лучшее из всего, что можно носить в карманах.
Я отбывал свои полтора года в Руанской тюрьме и подыхал от тоски, но тут-то и произошла такая вот случайность. Как-то раз к нам притопали субчики с хмурыми рожами, которые принесли с собой уровни с воздушными пузырьками, оптические приборы и рулетки. Они сделали замеры, взяли пробы и что-то записали в блокноты со спиральным переплетом.
Потом они убрались прочь, бросая на нас осуждающие взгляды — мол, подумать только, бывают же на свете такие люди...
На следующей неделе мы узнали — ведь даже в этих храмах грусти все слухи разносятся, как ветер, — что наш жилой корпус грозит треснуть по швам. В один прекрасный день и я, и мои дружочки, и охранявшие нас крикуны могли оказаться на проселочной дороге среди груд камней и россыпей штукатурки. Чтобы этого не произошло, решено было основательно подлатать одно крыло здания. Вот только на время работ следовало куда-то переселить постояльцев.
Половину отдыхающих дирекция рассовала по другому крылу, но проблему это не решило, и остальных разбросали по соседним тюрьмам. Меня, например, решили перевести в центральную тюрьму Пуасси. Мне было безразлично, где сидеть; переезд даже обещал какое-то разнообразие. У нас ведь тут скучнее, чем на почте в отделе упаковки — там хоть дату на штемпеле каждый день меняют. А в цитаде-
лях печали нет ни числа, ни дня недели- один серый унылый туман. Так что возможность стрельнуть глазом по окрестностям меня изрядно порадовала.
Одним солнечным утром меня вызвали к интен-данту и вернули старые шмотки, которые я натянул с великим удовольствием: они создавали сладкую ил-люзию свободы.
В комнате сидели два бравых жандарма — два типичных представителя своей профессии. Первый был длинный придурок с акцентом Саоны-и-Луэры, вороньим клювом и гнилыми зубищами. Второй — толстый коротышка с блаженным лицом — похоже, проводил жизнь в постоянном ожидании обеда или ужина.
Они ласково надели мне наручники, и тут ощущение свободы стало понемногу пропадать. Тем более что длинный соединился со мной священными узами в виде короткой цепочки, зашитой в чехол из одеяла. Оказаться в одной упряжке с таким мерином — от этого любой повесит нос...
В этом снаряжении мы вышли из тюрьмы и пешком двинулись к вокзалу.
Будь у меня ярко-зеленое пузо, а в заднице павлинье перо — на нас, пожалуй, и то бы меньше оборачивались. Вид человека в наручниках производит потрясающее впечатление. Это возбуждает людей. Они начинают наслаждаться своей свободой и на минуту-другую даже проникаются состраданием.
Но я чувствовал себя неважнецки. Я не люблю корчить из себя восьмое чудо света.
Когда мы доплелись до вокзала, мне стало чуть полегче. Толстяк перекинулся словечком с начальником поезда, и нас разместили в купе второго класса. После отправления, по пути в Мант, к нам зашел потрепаться контролер и стал рассказывать, как воевал при Дюнкерке, Ух и расписывал, ух и заливал! Он попал там в плен и до сих пор, бедолага, от этого не отошел...
Наконец мы слезли в Манте, чтоб пересесть на другой поезд, потому что наш в Пуасси не останавливался.
Жандармы впихнули меня в последний вагон пригородной тарахтелки. Там было пусто, только в углу сидели два печальных сереньких араба и молча жевали какие-то подозрительные огрызки. Они даже не заметили штампованных браслетов, что охватывали мои запястья.
Мы уселись у окна и стали разглядывать пейзаж. "Саона-и-Луэра" рассказывал о своей жене, которая страдала какими-то там "сращениями". По его физиономии было
видно, что ему тоже всегда не терпелось срастись с чем-нибудь прочным и надежным — с жандармерией, со своим избирательным округом или с оргкомитетом ежегодной утренней пьянки в деревне Свистнирак.
Тем временем я во все глаза смотрел на травку и цветочки. Мир сиял и искрился. Местами виднелись плавные изгибы Сены, но дорогам сновали машины. Все вокруг дышало бодростью и весельем. А мне через час предстояло вновь оказаться на сырой тюремной соломе... Представляете перспективу?
В животе у меня заныло от тоски. И я решил, что буду последним дураком, если не попробую сыграть в догонялки... С такими лопухами, как мои охранники, это вполне могло удаться.
Не успел я принять решение, как у меня уже созрел план.
— Черт! — сказал я вдруг. — Мне надо и сортир. "Саона-и-Луэра" недовольно посмотрел на меня.
— Слушай, потерпел бы уже до Пуасси...
— Ну, вы даете! Когда вам приспичит, вы что, терпите до отпуска?
— Ладно, отведем, — согласился он.
Мы вышли втроем в тамбур, в углу которого и находился клозет. Из-за жары скользящие двери поезда были открыты, и за ними галопом скакали телеграфные столбы.
Толстяк открыл дверцу туалета, чтобы проверить там окно; оно оказалось слишком узким, чтобы туда смог пролезть человек.
Успокоившись, он снял с меня браслеты.
— Давай скорей!
— Пожар, что. ли? — огрызнулся я.
Я зашел в туалет, и кто-то из этих сволочей сунул ногу в дверной проем, чтобы я не мог закрыться полностью. Тогда я потер онемевшие запястья и вздохнул посвободнее, хотя для дыхательной гимнастики место было не очень-то подходящее. Ясное дело, сюда я пришел не затем, зачем просился. Я быстренько прикинул: поезд недавно отошел от второй станции и теперь катит на приличной скорости. Я могу в два прыжка добежать до двери и соскочить на насыпь. Правда, при неудачном приземлении можно было запросто свернуть себе шею. Но что делать: не время было изображать из себя примерную первоклассницу.
Я спустил воду и расстегнул пуговицы на штанах. Потом не торопясь вышел, сделав облегченное лицо. Те два урода поджидали меня у двери, приготовив свои железки.
Погодите, — пробормотал я,- дайте же застегнуться, ей-богу! — И стал поправлять одежду. Дверь вагона была всего в двух шагах от меня.
Я изловчился и двинул "Саону-и-Луэру" головой в лицо, одновременно стараясь попасть второму башмаком в пах. Они заорали в один голос — видать, координация у меня была еще ничего. Я подскочил к выходу и спрыгнул на подножку. Но излишне рисковать было не обязательно: жандармы еще не успели оклематься.
Мне не впервые доводилось прыгать на ходу с поезда. А в этот раз все было еще проще: ведь ехали мы в последнем вагоне.
Толчок, удар ногами о землю — и вот я уже бежал по инерции за поездом, хотя мне было с ним совсем не по пути. Еще десяток метров — и я смог остановиться. Жандармы выглядывали из дверей, но прыгнуть не решались; скорость была для них слишком высока. Кованые ботинки не располагают к сальто-мортале... Не дожидаясь, пока они вспомнят о стоп-кране и потянут за рычаг, я перелез через барьер, ограждавший колею, сбежал вниз по насыпи и бросился к шоссе... Поезд продолжал уходить'вдаль.
У меня будто выросли крылья — такие же, как у того человечка с обручем вместо шляпы, которого рисуют в книжках. Я жадно вдыхал первосортный кислород.
Стоп-кран, похоже, не стопкранил вообще, потому что хвост поезда уже скрылся из виду.
Однако отдыхать было некогда: через несколько минут в этих местах намечалось массовое развертывание полицейских сил.
Я был слишком паршиво одет, чтобы позволить себе насладиться радостями автостопа. Моя трехдневная щетина делала меня похожим на пещерного человека из энциклопедии. На таких водитель не клюет.
С другой стороны, топать по шоссе пешком было тоже нельзя. Это означало идти прямо в объятия легавых, вытянув руки подобно слепому, потерявшему трость,
К тому же нельзя было ни оставаться в этом районе4, ни появляться в населенных пунктах... Никогда еще я с такой остротой не чувствовал, как быстротечно время, Оно стремительным потоком шумело у меня в ушах; от этого шума, казалось, было даже больно.
"Черт возьми, решай же что-нибудь, Капут!— сказал я себе.— Решай и действуй, иначе сгоришь, А тогда уж завоешь: в Пуасси умеют обработать по всем правилам"...
Тут я увидел машину, стоявшую на обочине метрах в пятидесяти от меня: какую-то американскую
модель. У нее был поднят капот, и шикарно одетый тип таращился на мотор с видом человека, который сам не знает, что ищет.
Я подошел. Номер машины заканчивался на "75": Париж. Этот маршрут меня бы устроил.
— У вас поломка? — спросил я.
Хозяин обернулся и с надеждой посмотрел на меня. Похоже, ему было плевать на мою щетину и на мои затасканные шмотки.
— Не пойму, в чем дело,— сказал он.— Заглохла — и ни в какую. А вы разбираетесь?
Еще бы мне не разбираться: ведь я начинал свою карьеру с перепродажи подновленных машин — вместе с Ри-ри-Штукатуром! Автомастерские были моим родным домом. Только вот из-за полицейских на хвосте мне некогда было строить из себя угодливого парнишку-механика.
Я огляделся по сторонам п увидел только трактор, который тащил по нолю здоровенный прицеп с навозом.
— Дело наверняка в зажигании, — сказал я.
В диагностике я мог потягаться с любым эскулапом и сразу понял, что к чему: оборвался провод катушки зажигания. Сущая ерунда. Я мигом срастил оборванные концы. Бывало, когда к нам в гараж заявлялся какой-нибудь балбес вроде этого, мы разыгрывали перед ним целое представление: заменим пару поршней, притрем клапаны, потом, раз уж сняли головку, поставим новые гильзы. Сменим катушку, свечи, потом вдруг обнаружим зазор между шестернями коробки, устраним его и напоследок еще уговорим хозяина купить новые чехлы!
Мой горе-водитель не мог опомниться от удивления, когда я в два счета вернул к жизни его аппарат. Он был довольно молод, но уже с сединой, носил очки и, видимо, считал себя кем-то очень важным и незаменимым.
— Не знаю, как вас и благодарить, — сказал он, прикидывая, удобно ли будет предлагать мне деньги.
— А вы едете в Париж?
— Да...
— Тогда, может быть, подбросите? Мне тоже туда. Тут уж он сразу обратил внимание на мой мятый
костюм и небритые щеки. К тому же я еще носил с собой неуловимый запах тюрьмы, запах странный, мало кому знакомый и уязвляющий носы всех честных граждан во всем мире,
Однако после того, как я сослужил ему такую службу, бедняге уже некуда было деться.
— Садитесь, — нехотя сказал он.
Когда я подходил, то не заметил, что мужик не один. В машине сидела его цыпочка. Правда, назы-вать ее "цыпочкой" было бы настоящим богохульст-вом: чтобы описать такое создание, нужно сначала купить толстую пачку первосортных эпитетов.
Это была невероятно красивая блондинка с фиалковыми глазами и мечтательно-томным лицом. Мне словно кто-то дал под дых, и я подумал, не попал ли по ошибке в широкоформатный голливудский фильм.
У нее были роскошные духи. Они пахли, кажется, черной розой, но еще сильнее — денежными знаками.
Когда я садился в тачку, она бросила на меня равнодушный взгляд и зажгла сигаретку с золотым ободком.
Я с блаженством плюхнулся на сиденье. Пока что все складывалось не так уж плохо. Может быть, сегодня мой день? Надо будет заглянуть в гороскоп на последней странице "Франс-Суар". А талисманом мне служили — да, вы угадали, — прекрасная блондинка и ветер свободы!
Я запоздало взбунтовался. Эта шикарная машина, эта шикарная баба вдруг напомнили мне, какой она должна быть, настоящая жизнь. Теперь уж я ни за что бы не согласился вернуться в тюрягу. "Давайте, ловите, поганые полицашки! — думал я. — Чтоб зацапать меня живьем, придется здоровенные сети растянуть!"
Я твердо решил, что лучше уж деревянное пальто без рукавов, чем отдельные апартаменты в Пуасси. И — странное дело — от этой мысли появилось ощущение силы. Чего людям больше всего недостает, так это решимости. Без нее и мужик не мужик, а так, кусок камбалы.
Мы проехали мимо нашего поезда, стоявшего посреди поля. Я даже заметил, как длинный жандарм- скачет вдоль полотна, изображая ручищами ветряную мельницу, и кожаный подсумок хлопает его по заднице... Задергался, "Саона-и-Луэра"! Повышение свое он мог теперь засунуть куда следует, и поглубже! Небось, уже воображал, как, уйдя безвременно на пенсию, рыхлит соседские сады, чтоб заработать на воскресный антрекот!
Я тихонько усмехнулся. Поделом ему — надо было выбирать себе человеческую профессию!
Сидя в своем уголке и обхватив пальцами рукоятку подлокотника, я смотрел на стрелку спидометра, которая уже щекотала цифру "120". В технике мужик
не смыслил ни бельмеса, зато рулил будь здоров! Случай, кстати, очень характерный для знатных вельмож: для них автомобиль — это четыре колеса, руль и три дырки: для воды, масла и бензина. И поскольку они не разбираются в технике, то безжалостно мучают своего четырехколесного друга, напрочь забывая о бравых поршнях, верных шатунах и бедной малютке помпочке...
Мы проехали поселок, потом второй... Мой водитель даже не потрудился сбросить газ. Такие фокусы в населенных пунктах с ограничением скорости могли запросто навлечь на нашу голову мотоциклистов. Но штраф его, похоже, не пугал. Зато вот мне это было не в масть.
Мы выскочили на дорогу, прилегающую к скоростной магистрали, и мне стало чуть спокойнее. Я прикинул, что жандармы едва-едва успели всполошить оперативную группу, и, если не случится невероятного прокола, я спокойно доберусь до Парижа.
Но оказалось, что я слишком размечтался. У въезда на автостраду стояла машина радиопатруля и два ряда колымаг перегораживали оба направления: на Сен-Жермен и на Париж.
— Что там такое? — спросила женщина.
Она раскрыла рот впервые с тех пор, как я влез в машину. И могу сказать, что ее голос соответствовал всему остальному: он шел прямо в спинной мозг.
Но не время было погружаться в сладкие грезы.
— Полицейский заслон,— проворчал мужчина.— Иногда их заставляют устраивать проверки,..
У обочины вытянулась вереница автомобилей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54