Да и 'во — если допустить, что рядом не окажется местных героев, привлеченных стрельбой. Хотя это вряд ли: скорее всего, они давно уже попрята-лись у себя в норах. Деревенские рыболовы — это,
как правило, мирные и спокойные дедки, и подобная
эпидемия выстрелов должна.была их порядком перепугать...
Вдруг Сказка, уже почти достигшая противоположного берега, вскрикнула и исчезла под водой. Кровь взревела у меня в ушах. Сволочи! Прямо у меня на глазах., Я поплыл быстрее, увидел на поверхности воды розоватую пленку и нырнул. Сказка была на дне реки, ее медленно относило течением. Красивые застывшие черты ее лица были наполовину скрыты мокрыми прядями волос.
Я рванулся к ней, крепко обхватил ее за талию, оттолкнулся каблуками — и мы поднялись на поверхность.
Мне казалось, что всему настал конец и что мои последние отчаянные усилия уже никому не нужны. Я не знал, куда поразила ее эта проклятая пуля, но рана, видимо, была очень тяжелой, судя по тому, как быстро девушка пошла ко дну.
Я выбрался на берег... Я уже не обращал внимания на щелкающие вокруг пули. К великому счастью, теперь нас прикрывала полоса деревьев.
Я поднял Сказку на руки — и как сумасшедший побежал по свекловичному полю.
Перепрыгивая через ямы и спотыкаясь о комья земли, я смотрел на девушку и уже видел ее рану. Пуля прошла навылет через затылок, вроде бы не слишком глубоко. Я надеялся, что Сказку просто оглушило... Но сейчас было не время для тщательного осмотра.
Я рассчитывал, что после переправы через реку у меня будет запас времени в двадцать пять-тридцать минут Но я, похоже, слишком размечтался полицейские, как видно, решили рвануть на машинах к ближайшему мосту. До него было четыре или пять километров. Это расстояние, помноженное на два, они преодолеют по здешним разбитым дорогам примерно за четверть часа. Половину этого времени я уже истратил на переправу и на вылавливание Сказки из воды... У меня оставалось каких-нибудь несчастных пять минут. А я все еще ковылял по полю в мокрой, прилипшей к телу одежде, с бесчувственной девушкой на руках и под градом пуль, летящих с другого берега... В эту минуту я не сдавался только потому, что дух сопротивления был заложен во мне самой природой.
В отчаянии оглядевшись вокруг, я увидел какого-то крестьянина, стоявшего рядом с телегой навоза. Он смотрел на меня с таким глупым и ошарашенным видом, что я запросто мог бы убедить его в том, будто я воскресший святой.
Полицейские не могли разглядеть нас за деревьями; больше на горизонте никого не было. Я опустил Сказку на землю и достал свою пушку.
Это был здоровый, разъевшийся на деревенских харчах мужчина с грозными усищами и в надвинутой на брови фетровой шляпе.
Я подошел к нему с револьвером в руке.
— Подними руки!
Он, наверное, воевал на германском фронте, потому что подчинился с удивительным мастерством. Тогда Я попятился и с размаху врезал ему ногой в живот. Он тяжело рухнул па землю, словно дуб, сваленный последним ударом топора.
Я еще разок двинул его ботинком. Потом, не теряя ни секунды, стащил с него штаны и вельветовую куртку и наспех натянул их поверх своей одежды. Мои мокрые тряпки сильно стесняли движения; благо, штаны и куртка мужика были на меня велики. Еще никогда я не чувствовал с такой остротой, как быстро летит время. Завалить этого навозника и нацепить его шмотки заняло у меня около трех минут. Теперь счет шел на секунды...
Я надвинул на уши его шляпу, оттащил его, бесчувственного, в кусты.., Потом положил Сказку на телегу и принялся засыпать ее навозом, загребая его целыми охапками. Для ее раны это было вовсе не лучшим лекарством, совсем наоборот, но что поделаешь! Справившись с этим делом, я мимоходом подумал: что-то легавые запаздывают... Я схватил коняку за уздечку и крикнул "Но!" Однако эта скотина и не подумала пойти на взлет: видно, слушалась только хозяина.
"Ага, значит, ты у нас персональный транспорт, — подумал я. — Ну подожди, я тебя сделаю общественным"... Я достал из кармана вельветовой куртки перочинный ножик и ткнул им в лошадиную задницу. Кобыла, видимо, поняла, что "иди, детка, дам конфетку" — это не мой стиль, и двинулась вперед,
Я снова взял ее за уздечку и пошел рядом с телегой. К этому времени стрельба за. деревьями прекратилась. Зато впереди, на дороге, появился черный автомобиль. Мне опять пора было вступать в игру.
Я замахал рукой. Машина остановилась рядом с нами; в ней сидело четверо фараонов со злобными рожами. Их, похоже, злило все сразу: что они легавые, что все у них сегодня идет через пень-колоду и что высокое начальство уже готовит им за это суровую вздрючку.
Я поступал крайне рискованно; они могли меня узнать. Однако, если вдуматься — они гнались за двумя промокшими беглецами, и им было плевать на небритого селянина, везущего навоз.
"Только бы Сказка не подала голос!" — подумал я,
Старший из полицейский рявкнул такое "Ну?!", от которого упал бы в обморок батальон марокканских стрелков.
Я показал пальцем на рощицу посреди поля, в километре от нас.
— Они вона куда побегли...
Полицашки выскочили из машины, которая не могла проехать по полю, и рванули к роще.
Я заколебался. Спокойнее было бы продолжить путь на телеге... Только Сказку нельзя было долго держать под этой кучей навоза. К тому же тащиться по полю было еще полбеды, но в деревне местные сразу узнали бы эту лошадь.
Я подождал, пока легаши отойдут достаточно далеко. Потом стащил девушку с ее вонючего ложа... Ее ресницы едва заметно вздрагивали.
— Потерпи, любимая, все будет хорошо, — прошептал я.
Для таких слюнявых утешений момент был совершенно неподходящий, но я ведь действительно ее любил..,
Я заслонил машину телегой и буквально бросил Сказку на заднее сиденье. Потом отшвырнул прочь свою помятую шляпу и сел за руль. Двигатель завелся сразу, но передние, ведущие колеса, стоявшие на жирной земле, начали дьявольски буксовать...
Я попытался тронуться с места на второй передаче, "внатяжку", и машина наконец вылезла из грязи. Легаши на поле уже сделали "кругом" и неслись обратно. Бедняги размахивали ручонками, как огородные пугала во время бури! На задницах вовсю пробивалась седина... Продвижение по службе вылетало в трубу... Еще бы: в наши дни такая хреновина случается разве что в кинокомедиях!
Теперь дело пошло куда лучше. Оседлав мотор, я будто вновь оказался в родной стихии. Тем более что, пока они поднимут тревогу, пройдет не меньше двадцати минут... А пока их лопухи-коллеги снова нагромоздят на дороге баррикады, пробежит уже добрых три четверти часа... Опыт подсказывал мне, что мои подсчеты окажутся верными.
Я дал полный газ, не жалея амортизаторы. Главное было побыстрее выехать из этой опасной зоны...
Не иначе, отныне мне было суждено передвигаться только на полицейских машинах. Странно: абонемента я вроде бы не покупал...
Когда они найдут эту свою тачку, то для начала им придется вылить на нее ведро одеколона, чтоб заглушить оставленный много на память навозный штын. Не говоря уже об остальном ремонте...
До Овера нам не встретилось ни одной машины. Проехав его, я свернул налево, и после этого, уж поверьте, ни разу не убрал ноги с акселератора.
Теперь у меня оставался единственный выход, попробовать добраться до Парижа. Там я еще мог затеряться, благодаря своим долларам, Я знал несколько гостиниц, чьи хозяева охотно принимали вместо паспортов букетик купюр. Вот только до столицы было еще шестьдесят километров, и из-за интенсивного движения я мог преодолеть их не быстрее чем за час...
На заднем сиденье стонала Сказка. Она еще не пришла в себя. Ее рана сильно кровоточила, и ей срочно требовалась помощь.
Я на приличной скорости пересек два небольших поселка и достиг Таверни. Оттуда можно было ехать прямо, на Сен-Дени, или свернуть на Аржантей... Я избрал второй маршрут: так было ближе ехать до пригородных районов.
Каждое мгновение я ожидал, что легавые внезапно перегородят мне дорогу, но ничего такого не происходило. Я гнал так быстро, что встречные водители крутили пальцем у виска. Но мне было на это наплевать...
На подъезде к Патт-д'Уа движение замедлилось. Мне не нужно было рисовать иллюстрацию: я сообразил, что фараоны уже установили на шоссе турникет...
Хорошо еще, что по дороге валила приличная толпа: иначе я угодил бы головой прямо в сети.
Заметив справа второстепенную дорогу, я повернул туда. Улица оказалась узкой, без тротуаров. С одной стороны громоздилась заводская стена, с другой стояли деревянные домишки рабочих. Я медленно покатил дальше.
Эту улицу пересекала другая, такая же узкая, но чуть более живописная. Справа она заканчивалась тупиком, слева выходила на шоссе, означавшее для меня конец путешествия.
Я остановился, озираясь, тяжело дынт, ругаясь как извозчик (которым, кстати, и был одет). В это время дня все здесь было спокойно. Мужики были на работе, бабы пошли по магазинам или стирали белье, слушая "РТЛ". Да, все было тихо, но стоило мне тут засидеться — и моё присутствие обязательно привлекло бы внимание. Тем более что видок у меня был прямо-таки дикий, а на заднем сиденье истекали кровью раненая девчонка...
И тут — ужё во второй раз за этот час — мне приветливо подмигнул случай. Подмигнул почти в буквальном смысле слова: из домика побогаче вышел какой-то тип, и в солнечных лучах сверкнула висевшая на двери медная табличка; "ДОКТОР ОБУЭН".
Ниже мелкими буквами были приписаны ученые звания хозяина, но издали их было не разглядеть. Впрочем, мне было начхать на все его дипломы и степени...
Я тихо подъехал к воротам и позвонил.
Дверь гаража была открыта, и там стоял маленький горбатый "рено"; это должно было означать, что костоправ дома.
Наконец на пороге показалась истрепанная годами женщина.
— Мне к доктору Обуэну! Срочно! — крикнул я.
Служанка вылупилась на меня, и результат осмотра оказался явно не в мою пользу, поскольку она бесстрастным голосом заявила:
— Доктор уже окончил прием и собирается на выезд. Он не сможет вас принять...
Говоря, она слегка морщила нос: от меня продолжал исходить веселый и назойливый запах навоза.
— И все же я должен к нему попасть. Я привез раненую. Случай очень серьезный.
— Если серьезный, тогда везите ее в больницу... Я начал закипать.
— Послушайте, она истекает кровью, а на дорогах пробки. Неужели он допустит, чтобы она умерла у него на пороге?'.
В доме открылось одно из окон, и в него высунулся худой парень в очках
— Что там такое, Соланж?
— Девушка тяжело ранена! — крикнул я ему через плечо старой совы. — Надо спешить!
— Хорошо, входите!
— Откройте ворота, — велел я бабе. — Чтоб не так далеко было ее нести.
Она, ворча, открыла, и я поставил машину позади гаража. С улицы она теперь была не видна — этого я и добивался.
Служанка помогла, мне внести Сказку в дом. Бедняжка уже вся побелела. Я и.спугался, что она уже отдала концы, но потом увидел, что ее грудь чуть-чуть приподнимается.
Тут подоспел и сам врач; он уже надел белый халат и стал в нем похож на измученного девственностью студента. Он наклонился над стоявшей в коридоре банкеткой, на которую мы положили раненую, и скорчил гримасу. Мамаша Соланж потонила на кухню за тряпкой.
— Что случилось? — спросил врач.
— Да, по всему видать, пулевое ранение... Он подскочил и посмотрел на меня.
— Что-что?
— Я работал у себя в поле, тут остановилась машина, какие-то типы вытащили из нее эту девку, пальнули в нее и уехали. Ну, пока я ходил за своей машиной...
Но он уже не слушал. Все его внимание было обращено на рану.
— Ее нужно немедленно везти в больницу! — объявил он. — Я позвоню, чтобы прислали "скорую".
— А что, плохо дело?
— Хуже не бывает...
Я внезапно стал весь холодный, как ледышка.
— Неужели помрет?
— Пуля насквозь пробила ей основание черепа. Это просто чудо, что она до сих пор жива.
Я судорожно сцепил пальцы.
— Скажите, но, может быть, ее еще можно починить? Ну, какими-нибудь там переливаниями, пересадками...
Он покачал головой.
— Нет, ничего уже не поможет.
— Вы уверены в своем диагнозе?
— К сожалению, да.
Тон, которым он это произнес, был для меня не менее мучителен, чем сами слова.
Я посмотрел на Сказку... Она, казалось, понимала, о чем говорят. Глаза ее были открыты, и в них блестели слезы. И внутри у меня словно что-то закричало, но крик этот так и не смог вырваться наружу.
Ее губы зашевелились. Я наклонился и услышал ее шепот:
— Не бросай меня...
И вдруг я заорал гулким голосом, от которого аа-
дрожали стекла:
— Нет, Сказка, я тебя нет брошу! Не бойся, не брошу никогда!
Врач попятился; служанка застыла с тряпкой в руке».
— Но... — пробормотал эскулап.
— Что?
Он шагнул к телефону, висевшему на стене у лестницы.
— Я позвоню в больницу. Тогда я вытащил револьвер.
— Стойте!
Он обернулся и увидел оружие. Баба начала повизгивать; этот визг противно царапал мне барабанные перепонки. Я подошел к ней и жестоко врезал ей по роже. Она взвизгнула еще разок, но уже гораздо тише, и повалилась без чувств. Вставная челюсть наполовину вылезла у нее изо рта.
Молодой костоправ сразу утратил свои замашки будущего гран-патрона.
Я шагнул на него, подняв ствол револьвера. Револьвер, кстати, мог уже не действовать, хотя пробыл в воде совсем недолго.
— Ладно, доктор, хватит ломать комедию. Я преступник; моя шкура ценится сейчас дороже крокодиловой, и я намерен ее защищать. Я пробуду здесь до наступления темноты. Ведите себя спокойно, и все будет хорошо. Иначе завтракать будете уже на небесах. Ясно?
Он обреченно кивнул,
— Вот и хорошо,— сказал я.— Для начала надо убрать отсюда вашу старую кошелку. У вас тут есть погреб, который закрывается на замок?
— Да.
— Тогда помогите мне ее туда оттащить.
Я повернул ключ в замке входной двери, продолжая угрожать ему пистолетом; впрочем, я был совершенно уверен в его покорности. Такие, как он, борются разве что с холерой, но уж никак не с вооруженными бандитами.
Он взял старуху под мышки, я — за ноги, и мы спустились в подвал. Там были винный и угольный погреба;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54