... Нет, это могло только померещиться. Анну облапил обоими руками Кузьмаков! И пьяно улыбался. Узкие, злые глазки прищурены, мелкие зубы, тонкие губы... «Суслик» — в этом не могло быть сомнений.
Кузьмаков выглядел гораздо старше всех. Всем было лет по пятнадцать-шестнадцать, а ему не менее двадцати двух — двадцати пяти.
— А это кто? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Ее дружок,— недовольно ответила мать.
— Что же вы бережете такую фотографию? — удивился
Иван Иванович.
— А другой, где была бы молоденькая Анна, больше нет.
Сопоставив псе, что он узнал о Тюльпановой, Иван Иванович подумал: уж не Кузт.макова ли привозила Анна в дом в качестве мужа?Ну и Алевтина Кузьминична! Если она так хорошо знакома с Сусликом, значит, он подсел к ней в машину не
случайно. Пока неважно, где именно: в Донецке или па Мариупольской развилке. «Водила все нас за нос с «опознанием»...» Остаться в дураках — всегда обидно, а опытному розыскному тем более. «Клюнул на бабью исповедь! Размяк, как старая галоша в бензине»,— ругал себя Иван Иванович.
Пришло время показать Лукерье Карповне фотографию, которую он прихватил с собой.
— Лукерья Карповна, не сходить ли нам с вами к моему тезке, у пего остался мой портфель с бритвой. Утром встану — печем подмолодиться.
- У тебя что за бритва? А то у меня от мужа осталась, первостатейная, «Золинген».
— Я бреюсь электробритвой.
- Давай тогда сходим,— согласилась женщина.
- А не поздно? — Орач посмотрел на часы: начало первого.
— Можно и завтра. Подою корову, угощу тебя парным молоком. Ты парное пьешь?
— На хуторе вырос. Первым делом было — парное молоко.
— Я нацедила Александру Васильевичу кружечку, а он побрезговал. Сказал: «Не хочу спозаранку... Еще зубы не почистил». Я слыхала, как он жаловался Анне: коровой пахнет.
Спал Иван Орач на мягких жарких перинах. Вот где насморк выгревать — лучше любой ингаляции.Утром проснулся — мысли все о том же: почему Алевтине удалось его провести? Да потому, что говорила правду, да не договаривала. Не всю правду, как и он вчера Пантелеевне. Та спросила: почему дети не приехали? А он ей: их на именины пригласили. Пригласить-то пригласили, да только где теперь Алевтина Кузьминична?
Он сходил за портфелем и взялся в очередной раз раскладывать «пасьянс» из портретов и фотографий. Увидев безбородое лицо Кузьмакова, Лукерья Карповна ахнула:
— Видать, провела его жизнь по крутым тропам: постарел.
— А кто из нас молодеет, Лукерья Карповна! — философски заметил Орач.— Двадцать лет прошло.
— Двадцать третий,— уточнила женщина.— А тебе-то откуда известно про то? — с опаской спросила она.
Он молча выложил перед нею фотографии Кузьмакова и Дорошенко, переснятые из старого дела.
— Они! Вот таким Кузьма и был! — еще больше удивилась гостеприимная хозяйка.— Да и Георгий тоже...
- Когда это было? Когда Анна привела его в дом и ска-вала: мой муж?
— Иваныч,— простонала Лукерья Карповна,— да откуда тебе все известно?
— Все оттуда же,— ответил он— Лет двадцать пять тому этот Георгий огрел меня ломиком по затылку, а Кузьма бил каблуком по руке, чтобы я выпустил чемодан. Теперь я, Лукерья Карповна, служу в милиции и ищу эту
пару.
— Господи! Покарай ты их обоих! — взмолилась она, крестясь.—Этот Георгий пришел за свата, мол, отдайте Анну за Кузьму, не пожалеете: в шелках будет ходить, в шампанском ноги мыть. Увидела я, что дело никудышнее. Привела его Анна и говорит: «Стели нам с мужем вместе». А самой-то еще и шестнадцати не было, паспорт не оформили. Что мне было делать? За волосы отодрать? Поздно. Нынче бы сказала: «Оставь девчонку в покое». А тогда испугалась срама: ославят девку на всю станицу. И давай хлопотать, чтобы их расписали. Не сумела.
— Может, и к лучшему,— подумал вслух Иван Иванович.
— И то так,— согласилась хозяйка.— Был бы возле нее Кузьма, не встретила бы Александра Васильевича.
К двум часам Звягинцев привел чернявого мальчишку лет четырнадцати.
— Отправитель телеграммы,— доложил ои.— Расскажи-ка нам еще разок, как все было. Да не дрожи: бить я тебя не буду, заработанных денег не отберу.
Мальчишка не сразу справился с волнением. Наконец заговорил, сначала сбиваясь, потом все увереннее:
— Он меня встретил возле станции, мы там с ребятами играли. Спрашивает: «Хочешь три рубля заработать на конфеты?» Отвечаю: «Мне конфеты без надобности, от них зубы болят». «А что тебе нужно?» — «Удочку,— говорю,— бамбуковую, с леской и крючками». Он говорит: «На почту смотаешься — будет тебе бамбуковая удочка с крючками и леской. Я,— объясняет,— работаю па элеваторе. Меня попросили отправить телеграмму, да уже не успеваю. Сбегаешь?» «А чего ж!» Дает мне бланк и говорит: «Пиши». Ну, я и написал. Потом дает десять рублей. «Отправишь телеграмму — сача твоя. Но квитанцию принесешь мне сюда, на вокзал». Я принес ему квитанцию.
На бланке отправленной телеграммы был написан обратный адрес Лукерьи Карповны Шорник, улица и номер дома, где она живет.
— А это откуда? — показал Орач пальцем на обратный адрес на изъятом бланке.— Он продиктовал?..
— Он, кто же еще!
Иван Иванович разложил перед мальчишкой свою коллекцию портретов.
— Кто-нибудь из них похож на того дядьку? Присмотревшись, мальчишка выбрал фотографию молодого Дорошенко.
— Ну что ж, спасибо,— отпустил Орач мальчишку. Но Звягинцев сказал:
— Придется познакомиться с его родителями. Допрашивать таких сопляков надо в присутствии папы-мамы, иначе протокол будет считаться недействительным.
Звягинцев с мальчишкой ушел, а Орач погрузился в н-вселые думы.Может показаться странным, но за двадцать лет работы врозыске, имея дело с матерыми преступниками, он не разучился верить людям. И первое знакомство с подозреваемым чаще всего начиналось именно с доверия к пему. Потом уже, вникая в детали дела, докапываясь до истины, он часто ругал себя за такое головотяпство. Но поручали новое дело — и все было по-прежнему: он верил в то, что человек случайно оказался причастным к преступлению. Иван Иванович много думал над тем, почему так с ним случается? И пришел к выводу: верить людям — черта его характера.
Теперь можно было объяснить, почему Тюльпанова посадила на глухой развилке к себе в машину двоих мужчин: она их хорошо знала! Если с ними были связаны лишь неприятные воспоминания более чем двадцатилетней давности, зачем было бы останавливаться? Увидела, опознала, прибавила газа и — будьте здоровы! Но она остановилась и позволила им сесть в «Жигули».
Что из этого следует? Значит... Стоп, майор милиции Иван Орач! Не увлекайся! Не принимай желаемое за действительное. Пока еще нет неопровержимых доказательств, что они сели в машину к Тюльпановой возле мебельного магазина. Это лишь домысел.
Когда они со Звягинцевым возвращались в Краснодар, тот радостно сказал:
— Теперь я верю, что дело об автомате с меня спишут, мы его раскроем,
Третьего мая был рабочий день. Звягинцев нашел в архиве старое дело, где главными действующими лицами были Кузьмаков и Алевтина Шорник. На скамью подсудимых тогда село восемь человек: шестеро мальчишек и две девчонки. Они называли свое сборище «шарагой». Алевтина, по кличке Крошка, считалась «королевой». Собирались обычно вечером, начинали «с пузырька». Своих денег на такое мероприятие, как правило, не было. Из шестерых работало двое, один учился в институте, один в десятом классе и один в ремесленном. Обе девчонки — из медицинского училища. Кузьмаков был «вольной птицей». Он, не стесняясь, определил на суде свою специальность: «Я — вор. Так и запишите: вор в законе».
Деньги на вечеринки добывали просто. Алевтина с подругой подыскивали возле гостиниц и ресторанов «клиентов», из приезжих. Идти в помер отказывались, мол, там могут «накрыть», и предлагали более «безопасное» место. «У подруги родители уехали в отпуск... Оставили ключи от квартиры. Подруги дома нет, вернется под утро. Но все это будет стоить двадцать пять рублей»,— сразу же предупреждала «королева».
Обе девчочки были молоденькие, и «клиенты» «клевали». В подъезде или подворотне заранее облюбованого дома приезжих кавалеров уже поджидала «шарага». Забирали часы, деньги, ценности. Документы и одежду не брали. «Чтобы не бежали в милицию»,— поясняла на суде Алевтина Шорник.
В деле имелось тридцать шесть фотографий. Королеву фотографировал кто-то из своих. И разоблачение «шараги» началось с того, что один предприимчивый студент сделал из снимков фотобуклеты и продавал их в общежитии.
Понимая, что разговор с Тюльпановой предстоит нелегкий, Иван Иванович прихватил с собой несколько таких снимков. Он возвращался с твердой убежденностью, что Тюльпанова — соучастник ограбления мебельного магазина. Все было сделано по продуманному сценарию, начиная с телеграммы о болезни мамы и кончая «случайной» встречей с Кузьмаковым и Дорошенко.
Для Ивана Ивановича было ясно одно: сценарий, в котором было задействовано такое количество не связанных между собою людей, писал некто весьма неглупый. Он учел даже тонкости характеров отдельных персонажей, таких как Тюльпанов и Генералова, щепетильность их взаимоотношений. И все-таки в чем-то промахнулся. Казалось бы, все предусмотрел... Да только в какой-то момент сдали
нервы у одного из исполнителей, и он схватился за автомат на Тельмановском посту ГАИ. Не прояви бдительности постовой, явных следов не осталось бы, и пришлось бы раскручивать дело совершенно с другой стороны, где главными героями оказались бы Пряников и Нахлебников с бригадами «сговорчивых мужичков».
Кто же он, этот стратег, разрабатывавший организованное преступление? Алевтина Тюльпанова в его руках была всего лишь «отмычкой» к чужим душам. А вот Пряников с Нахлебниковым оказались активными соучастниками. Без их содействия «стратег» не смог бы существовать.
Таким лидером, по мнению Ивана Ивановича, мог быть кто-то из «святой троицы». Кузьмаков — вздорный, неуравновешенный. Он и в давние времена ходил на побегушках (в «шестерках», как принято говорить в воровской среде) у Дорошенко. Его вечно унижали и оскорбляли, вот и вырос угодником, готовым лизать пятки тому, на чьей стороне сила.
Дорошенко — умен, хитер, ловок. Но, пожалуй, слишком бесшабашный. Лихой казак, из породы тех, о ком говорят: халиф на час. Подвернулась удача — он ее не упустит. Сорвалось дело — беги на все четыре стороны.
Выходит, «папа Юля»? Если Марина не ошиблась, это Гришка Ходан... Другие — Строкуи и генерал — могли в это не верить, но Иван Орач не сомневался, что рано или поздно встретится с тем, кто расстрелял из пулемета его младшего брата Леху, зверски замучил в благодатненской школе свою учительницу Матрену Игнатьевну, ставшую ему матерью, и других...
Гришка Ходан — это зло, против которого борется Иван Орач всю свою жизнь. Борется, да никак не может до конца искоренить его. Рассыпались по свету ядовитые споры. В одном месте выкосишь их всходы, а они лезут из-под земли в другом.
И казалось Ивану Орачу: если извести Гришку Ходана, то исчезнет и зло.
Из аэропорта Иван Иванович позвонил домой. Трубку взяла дочь.
— Здравствуй, Иришка.
— Здравствуй, папулька.
— Как вы тут без меня?
— Нормально. А ты?
— Да вот прилетел. Как Саня? — В институте.
— А тетя Марина?
— На работе. — А мама?
— Тоже.
— А ты что же дома?
- Забежала переодеться. Спешу в библиотеку. Вот и исчерпана тема разговора с дочерью, в которой он души не чает. О своей работе не расскажешь. А если ты в силу служебной необходимости таишься даже от самых близких, то на чем же строятся ваши взаимоотношения? Семья — единый организм, где все зависят друг от друга. А здесь давно уже каждый живет своей внутренней жизнью. У каждого свои радости и огорчения, свои друзья и свои враги.... Не в этом ли один из признаков нашего
времени?В управлении Иван Иванович подробно доложил Стро-куну о результатах своей поездки в Краснодар. Выслушав его внимательно, Евгений Павлович с присущим ему юмором заметил:
— Ну что ж, подполковник Орач,— теперь тебе и карты в руки: оформляй расписку о невыезде Алевтины Тюльпановой и отпускай ее на все четыре стороны.
Иван Иванович был признателен полковнику за то, что тот в свое время не позволил ему пороть горячку.
— Поспешишь — людей насмешишь,— признался он.— Думаю, дело тут не в Тюльпановой, всему голова «папа Юля». Пока можно было в компании с Пряпиковым «доить» шахту, он сидел тихо. Но вот убрали директора шахты Нахлебникова, который обеспечивал главное прикрытие всех махинаций на четырнадцатом участке, и «папа Юля» понял, что лафа закончилась, понял — и сразу же со своими дружками ушел с шахты. А на дорожные расходы «взял» мебельный. Подозреваю, что па мебельный «троицу» вывела Тюльпанова. Очевидно директор магазина Матронян была клиенткой Алевтины Кузьминичны и выболтала ей необходимые сведения.
— Не исключено,— согласился с его версией Строкун.— У нас тут тоже произошло кое-что интересное. Во время праздников из отдела кадров шахты «Три-Новая» исчезли учетные карточки всех, кто работал па четырнадцатом
участке.
— Как так «исчезли»? — удивился Иван Иванович. - Исчезли — и все. Помещение опечатали. Уходили на праздники после застолья все вместе. Пришла третьего - печать целая, а стеллаж, где хранились дела по четырнадцатому,— пуст. Все испарилось, до последней бумажки.
- Бумага не испаряется,— сказал Иван Иванович.
- Если б сгорела, остался бы пепел. Но и его нет. Никаких следов. Вот тебе, Иван Орач, и повод заняться четырнадцатым участком и вообще всей шахтой службе ОБХСС.
— А что же Генералова? Она-то как объясняет это происшествие? — спросил с тревогой Иван Иванович.
- Так же, как и я тебе: вышли все вместе тридцатого после небольшого застолья, около четырнадцати часов. Пришли третьего к восьми часам — ничего нет. А в остальном пусть разбирается милиция.
— Интересно! — заключил Иван Иванович, думая, какими последствиями все это может обернуться для Генераловой.
— Весьма,— поддакнул Строкун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50