— Из «Жовтня». А что? — насторожился Строкун. Иван Иванович рассказал историю с трактором.
Тут Евгения Павловича прорвало. Последними словами ругал он тракториста и себя.
— Не он ли хозяин того трактора? Не польстись, дурак, на «ничейную» машину, мы бы его не задержали до полудня, и тогда история с трактором, возможно, выплыла бы много раньше, еще утром. Пришел на ферму — трактора на месте нет. Поднял бы шум. Кстати, почему трактор на ночь оставили возле фермы? Ему положено быть на мех-дворе.
— Не знаю,—признался Иван Иванович.— Должно быть, во время беседы с начальником Тельмановского райотдела я еще не дозрел до такого вопроса, не спросил. Но думаю, процветает в колхозе безалаберщина и безответственность. Телятник, по всей вероятности, на выселках, где-нибудь на старом хуторе... От мехдвора до него далековато, вот и закрепили трактор за фермой. Тракторист убедил начальство, что каждый день гонять туда-сюда невыгодно: перерасход горючего. А лично ему так лучше: когда ушел с работы, когда пришел... Ручаюсь, дела на этой ферме неважнецкие, корма воруют подводами и машинами.
— Полная характеристика хозяйства! — пошутил Строкун.— Приятно иметь дело со специалистом.
— Если бы все всюду делалось по-хозяйски, милиции наполовину было бы меньше работы,— пробурчал Ива:: Иванович.— Многое идет от пашей беспечности. «Ладно, пройдет!» А оно — рал прошло, второй пронесло, а на третий зацепило, да так, что мы потом четттем затылок и удивляемся: «Кто бы мог подумать?»
— Что-то ты, Иван, нынче злой. Какая муха тебя укусила? — удивился Строкун.
А Иван Иванович думал о Сане, о Лазне, о Пряникове, о бригаде сговорчивых мужичков, готовых выделять по триста рублей с тысячи для «папы». Откуда у них такие деньги? Ясно, что сосали государство, как пиявки.
— Будешь тут злой! Доброта наша порой хуже воровства,— боком вылезает.
И он стал подробно докладывать. И об одиссее Богдана Лазни, и о бородатом, которого тот привез к магазину.
Прочитав материалы, которые имели отношение к Сане, Строкун внимательно посмотрел на Ивана Ивановича и сказал:
— Один — ненормальный, вторая — неврастеничка.— Он отложил материалы но Александру Орачу отдельной стопкой палевый край стола. «Уперся наганом в живот»,— процитировал из протокола. Вышел из-за стола.— Ну-ка, встань! — приказал он Ивану Ивановичу. Подошел к нему вплотную, смотрит в глаза. И неожиданно ткнул пальцем в живот.
— Каким пальцем я тебя продырявил? Иван Иванович растерялся:
— Вот так вдруг разве определишь...
Строкун вернулся к столу и плюхнулся в кресло.
— Гражданка Жеболенкина — крупнейший специалист по оружию: даже через платье она определила марку пистолета: к ней прикоснулись наганом.
— Крутояров записал с ее слов. Всему городу, поди, уже известно про этот наган.
— На чужой роток не накинешь платок,— согласился Строкун.— Попрошу Дробова, он мужик сообразительный, горячку пороть не любит, но из дотошных,— пусть поговорит с Жеболенкиной в спокойной обстановке. В конце концов, эту женщину можно понять: вчера такое пережила, а сегодня — он перед ней... И общее впечатление невольно перенесла на одного человека. Это называется «сдвиг
по фазе».
Когда круг вопросов, подлежащих обсуждению, был. исчерпан, Строкун сказал:
— Уже невмоготу, валюсь с ног от усталости. Заскочу часика на три домой, а ты тут погутаръ с Тюльпановой. Сделайте по ее описанию фоторобот того, которого она подобрала на мариупольской развилке.
— Уж она парисуст — помесь жабы с носорогом! — заключил Иван Иванонич.
— Тряхни молодостью, поищи пути к сердцу женщины, тем более что у вас общие знакомые: Кузьмаков и Дорошенко. Ты меня убедил: вместе с ней в машине была эта пара, а может, и вся троица. Примени свое красноречив, убеди Алевтину Кузьминичну.
— У меня в запасе есть еще Тюльпанов: куда он уехал на генераловской машине?
— Пора и с ним встретиться,— одобрил Строкун план дальнейшей работы. Он вспомнил о последнем сообщении начальника Тельмановского райотдела и чертыхнулся:— Обвели они нас вокруг пальца с этим трактором. За двадцать часов, пусть по пятнадцать километров в час... это триста километров! В какую сторону? Днепропетровск? Одесса? Ростов? Харьков? Ох, ротозеи! Оставили трактор на ночь без присмотра! Часов в восемь, поди, и пошабашили. Когда на ферме заканчивают вечернюю кормежку? Ты же сельский.
— Где-то в это время...
— Подобного хода я предусмотреть не мог! — ругал себя Строкун.— Век живи — век учись, а помрешь чуркой на растопку. Мы прочесываем посадки, контролируем перекрестки, барражируем вертолетами дорогу на Таганрог, а они —«трудолюбивые колхознички» — везут мимо нас навоз. Пойду каяться перед генералом. Надо искать трактор. Но я бы на их месте уже расстался с трактором и пересел на молоковоз.— Он набрал номер телефона.— Строкун,— доложил кому-то.— Где Папин-Мамин? Отдыхает? Живут же люди! — вздохнул он с завистью.— Двух суток не потрудился — уже завалился спать. Срочно запросите все свои посты и отделы: в Тельмановском районе угнали трактор «Беларусь» с лафетом для вывозки навоза. Найти во что бы то ни стало! И еще одно: любая информация но угону транспорта: от велосипеда до самолета... Поняли? Докладывать мне лично каждый час. Телефонистка будет
знать, где я.
«Вот тебе и домой часика по три»,— подумал Иван Иванович.
Строкун встал из-за стола:
— Понесу генералу заготовку под ореховую фанеру,— постучал он себя ладошкой по груди.— А на твоей совести — Тюльпанова со всеми ее дружками.
Иван Иванович ожидал, что Строкун, прежде чем окончательно отпустить его, скажет что-то утешительное о Сане: мол, по суинг себе голову, все будет хорошо, но тог промолчал, очевидно обдумывал, что скажет генералу.
Тюльпанова оказалась миниатюрной блондинкой с быстрыми карими глазами. На месте выбритых бровей — рисованные длинные шнурочки. Губы сочные, чувственные. Рот как у лягушки, большой. Рост — где-то в пределах ста
пятидесяти сантиметров. Вся такая кругленькая, рельефная. Одним словом, «пикантная дама». Одевалась Тюль-панова дерзко, вызывающе, предпочитая желто-фиолетовые тона. Несмотря на все это, Алевтина Кузьминична чем-то сразу «взяла» Орача за душу. Такую приметишь издалека, будешь смотреть, нона она не поравняется с тобой, а потом обернешься и поглядишь вслед.
Она сидела забросив ногу за ногу. Вперилась в Ивана Ивановича презрительным взглядом. Орач молча рассматривал ее, еще не зная, как начать беседу. Строкун предупредил его: «Фрукт».
— И долго будем играть в гляделки? — не выдержала она паузы.— Задавайте свой вопрос: где я подцепила того сопляка?
— Вы о ком? О том, который стрелял? — Иван Иванович положил перед ней портрет бородатого Дорошенко.— Или о том, который сел на ваше место за рулем и протаранил шлагбаум? — Словно раскладывай пасьяпс, он положил рядом с Дорошенко портрет Кузьмакова.— Хотя ни того, ни другого «сопляком» не назовешь.
Тюльпанова скривила губы:
— Можно было бы придумать что-нибудь и поинтереснее.
— Признаюсь, Алевтина Кузьминична, служба розыска — дело скучное, я бы даже сказал — нудное. Романтика — только в книгах и фильмах, а в жизни — самое забубенное дело Вот и мы с вами начнем с простого: вы мне разложите по минутам весь свой вчерашний день и сегодняшний. Встала, пошла, встретилась. Что вы делали, что говорили... С теми, кого вы назовете, я встречусь, побеседую и сообщу вам, в чем ваши показания не совпадают. Итак, экономя свое и мое время...
— Если вы, как и ваш начальник, заранее решили, что я порядочная дрянь, то о тем нам с вами разговаривать! — На лице Тюльпановой прозрение, губы выгнулись дугой.
— Я в своей жизни еще ни одну женщину не назвал «порядочной дрянью», это не из моего лексикона. А поговорим мы о том, что хорошо известно вам и непонятно нам, милиции. Итак, по порядку: день вчерашний.
— С кем спала и как — это тоже в подробностях? — пагло посмотрела на Ивана Ивановича.
Доводилось ему работать и с такими. . Женщина — это и божество, и вдохновенье, помогающее нам совершать подвиги и толкающее на преступления. Но если женщина теряет то, что ее возвышает над мужчиной, опускается
с пьедестала чистоты, то она летит в такую пропасть куда даже самый грешный из мужчин страшится заглянуть.
Такие «фрукты» порой выводили Ивана Ивановича и себя и он терял самообладание
— Если вы имеете в виду последнее свидание с При пиковым, когда он передал вам ключи от машины, то, думаю, интимные подробности можно опустить, за шесть лет вашего знакомства пропала острота первых впечатлений. Меня в основном интересуют факты: время и тема разговора,— жестко заметил он.— Итак — вчерашний день. В котором часу вы проснулись?
— На работе я появляюсь без четверти десять... Детей нет, заботами не обременена, так что люблю с утра понежиться в постели.
— Как так — «пег хлопот»? — Иван Иванович сделал удивленный вид.— А муж?
— Это вы о Саше? Если вам известно о Пряпикове, то, наверняка, и о Тюльпанове. Только не притворяйтесь, вы не актер, вас выдают глаза. Когда говорите неправду — прячьте их.
Ивану Ивановичу стало не по себе от ее проницательности. «Чертова баба!»— молча выругал он Алевтину Кузьминичну.
— Пряников рассказывал...— признался Иван Иванович.— Такая необычная история... Что в пей правда, а что вымысел?
— Никакой вымысел здесь не поможет. Мне бы на третий день после свадьбы подать на развод... Но он, на вид такой могучий и сильный, вдруг заплакал. Я никогда не видела, чтобы так рыдал мужчина. И согласилась. Пожалела. Мы, бабы,— дуры. Жалость нам порой заменяет любовь. А Саша — большой ребенок, совершенно беззащитный в жизни. А потом подвернулся Пряников. Он меня вполне устраивал. Без лишних претензий, без этих дурацких требований: «Скажи, что ты меня любишь, что у тебя больше никого нет». Любовь — не подаяние, ее не вымаливают, а заслуживают. Если бы мой Тюльпанов был мужчиной, я бы пошла за пего в огонь. Но судьба обидела его. В детство он попал под машину, два года пролежал в гипсе... Лет с пятнадцати все понял и начал накачивать себе мускулы. Сейчас более красивой фигуры, чем у него, не сыщешь во всей округе.
— А Генералова? — вырвалось у Ивана Ивановича.
— На машине капаются? Это напоказ. Я ему напоказ, он — ей... Она тоже умирает от жалости к Саше. Такая же дура, как и я, только наизнанку. По курортам его возит. Все ахают: «Какая пара!» А ей это в утеху. Она меня и с Пряниковым познакомила, чтобы мне не было скучно.
Иван Иванович начинал даже сочувствовать Тюльпановой, в нем невольно появилось к ней уважение. «Каждый имеет ту судьбу, какую себе выбрал...» Судьбу Тюльпановой легкой и безоблачной не назовешь.
— Мы отвлеклись, Алевтина Кузьминична.
Она ночувствовала смену в его настроении и продолжала уже без выкрутасов:
— В полдевятого позвонил Саша. Он живет у матери. Ему к девяти на кафедру. У Генералова — юбилей. Предупредил, что мы должны быть обязательно. А через полчаса после этого позвонили с почты: «Вам телеграмма». Прочитали: «Лукерья Карповна тяжело больна. Приезжай. Тетя Лена». У меня мать — в Кущевской. Всю жизнь страдалица. Было шестеро детей. Попала в хату бомба. Мама в это время па огороде возилась, я, простите за нескромность, но нужде за сараи выскочила. Вот и остались живы. А пятерых собирали потом но кусочкам. Отец не вернулся с фронта. Ближе матери у меня никого нет. Человек она болезненный. Уговаривала ее переехать ко мне в Донецк,— слышать не хочет: «Я,- говорит,— в твоем городе от тоски помру». У нее в станице сад, огород, всякая живность. Кряхтит, стонет, а рано-ранехонько поднимается. От телеграммы я наревелась и забыла о Саше. Побежала на работу, оттуда позвонила Пряникову: «Дай машину...» Он мужик не жмотистый: «Бери...» До шести — на работе. В шесть пятнадцать подъехал Саша. Мне надо было мотнуться по знакомым, разжиться продуктами, в село нынче с пустыми руками не ездят...
Все в рассказе Тюльпановой совпадало с показаниями Пряникова. «Или она говорит правду, или же они с Петром Прохоровичем все заранее отрепетировали... В таком случае Пряников должен знать, для какой цели брала у него Анка машину».
По если он не знал — дать свою машину для такого ненадежного дела может только идиот,— то не исключено, что Тюльпанова выехала из Донецка одна. А что если Кузьмаков и Дорошенко добирались до мариупольской развилки не на пряниковской машине, а на какой-то другой, с номерами ЦОФ 94-32, и потом решили «сменить лошадей»? Когда на Тельмановском посту работник ГАИ остановил машину, они почувствовали, что ищут именно их, ну и пальнули из автомата, чтобы выиграть время.
Если убили (на что и рассчитывали), то пока примут меры — они успеют уйти. Время вечернее. «Жигули» — машина скоростная...
— Но Саша поехать со мной не мог, он на это не спросил разрешения у Генераловой. Я и не настаивала. Можно было бы позвонить Катеньке, но подумала: все равно брать у Пряникова «жигуль»... Вечером, в начале одиннадцатого, явился Пряников, привез ключи. Около трех часов уехал. На следующий день где-то в одиннадцать я взяла в гараже пряниковскую машину. Мотнулась по знакомым, достала сыру, сухой колбасы, хорошей свинины.
— И когда выехали из Донецка? — поинтересовался Иван Иванович. (Факт для протокола.)
— Знаете, как-то по до того было, не посмотрела па часы... Под Волиовахой, возле поста ГАИ, была без десяти семь.
«Волновахский пост в пятидесяти километрах от Донецка»,— отметил про себя Иван Иванович.
— А мужа так и не предупредили? Вы должны были идти на юбилей к академику Генералову.
— Ну что вы, как можно было уехать, не повидавшись с ним! Он очень-мнительный и болезненно реагирует на каждую мелочь в наших взаимоотношениях. Взяла на базе мясо, сажусь в машину, подходит один старый знакомый,— когда-то работал мясником в гастрономе «Ленинград». «Подвези до Северного». Говорю: «До Северного не могу, но на трассу вывезу». Встретились с Сашей в условленном месте. Передала ему мясника и помчалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50