Иван Иванович знал, что ото результат коллективного творчества. Авторами портретов были очевидцы событий в мебельном магазине. Только человек опрошено? Десяток? Два? Ка-валось бы, каждый должен был увидеть «свою» деталь и тем самым придать портретам неповторимость. Но дело в том (а в этом и беда), что все опрошенные видели то, что прежде всего бросалось в глаза: бородачи, в спортивных куртках, причем в одинаковых. Все происходило в считанные мгновения — однажды увидел, а проверить свои впечатления нет возможности, поэтому одинаковость затеняет остальное, и намять невольно усредняет приметы преступников, подгоняет их к стереотипу восприятия. Возраст? Где-то 30—55 лет. Глаза? Круглые... Выпученные от напряжения. Только у одного из троих бородачей глаза оказались настолько особенными, что на это обратили внимание многие: очень злые, маленькие, прищуренные глаза.
Есть такой прием в плакатной живописи: с какой бы стороны ты ни глядел на плакат, под каким бы углом к нему ни стоял, глаза (или дуло пистолета) обязательно смотрят на тебя в упор.
Может быть, особенность впечатления от глаз одного из троих порождена пронзительностью злобного взгляда?У двух остальных глаза на портретах были совсем не прорисованы. Лишь намек, как в древнегреческой скульптуре, которая сначала поражает не одухотворенностью выражения лица, а пустыми глазницами.
Одеты все трое одинаково: джинсы, кеды, куртки с тремя вшитыми разноцветными полосками на рукавах. У каждого в руках по спортивной стандартной сумке, из серии «молодежная» — черный саквояж, с каким в давние времена посещали больных земские врачи. Но у эскулапов саквояжи были из кожи, с жесткой ручкой, а эти из прорезиненной материи, на длинных лямках, чтобы можно было
носить на плече.У Ивана Ивановича защемило сердце: положи рядом с этими тремя бородатыми портрет, сделанный фотороботом по описанию Лазни,— и любой скажет: «Одпа шайка-лейка!» Борода, сумка-саквояж на лямочках, куртка с сине-бело-красными полосками на рукавах. Единственное, что отличало Саню от остальных,— на ногах у него были кроссовки, импортные, на «липучках». Их ему недавно достала через своих знакомых Марина.
Портрет «Сани» был составлен в деталях, так что он выигрывал перед «плакатными» лицами троицы. Поэтому при осмотре внимание свидетелей привлечет прежде всего его портрет. И все известное им об ограблении мебельного они невольно свяжут с этим портретом. Тако заблуждение может иметь пагубные последствия для Сани.
А что, если Арсентий Илларионович, увидев все четыре портрета, иод комментарий Крутоярова (а уж тот, зараженный навязчивой идеей, что бородач, описанный Лазней,— непременный участник ограбления, а возможно, что и главарь, постарается все расписать в красках), потеряв свою объективность, опознает в бородатом «Сапе» своего безбородого обидчика, который запустил в собачонку Умку молотком? Совершив под впечатлением внешних факторов ошибку, он будет па пей настаивать и тогда, когда начнет создавать с помощью фоторобота портрет водителя серой машины с номерным знаком ЦОФ—94.
Иван Иванович непременно покажет старому учителю биологии все четыре фотопортрета, но позже, когда Арсептий Илларионович вернется с Крутояровым из лаборатории. Иван Иванович убрал портреты «трех богатырей» к себе в стол, туда, где лежал портрет «Сани», и перевел разговор на другую тему:
— Что по серой машине?
Крутояров начал описывать трудности, с которыми столкнулся при выполнении задания, и как он лихо выкрутился в, казалось бы, безвыходной ситуации.
— Связь называется! Ночью и то едва дозвонился. Ни черта не слышно. От крика охрип.— Он продемонстрировал, как осел его голос от натуги.— Сделал запрос. Позвонят, ребята будто надежные. А нет — напомню.
Крутояров любил комплименты. Он и сейчас набивался на похвалу. Явно хотел произвести впечатление на «клиента», с которым ему предстоит работать. Иван Иванович похвалил его:
— Олег Савельевич, да лучше вас в управлении никто бы не справился с этой работой. Благодарю!
Крутояров преобразился, ночная усталость исчезла с лица, в плечах раздался, появилась строевая осанка во всем его облике.
«Силен человек своими слабостями»,— невольно подумалось Ивану Ивановичу.Крутояров вежливо пригласил с собой учителя. На пороге обернулся и предупредил:
— Товарищ подполковник, жена звонила. Говорит: «Сын нашелся»... Он что, малолетний? Потерялся...
— Да ужо двадцать восьмой. Такие порой теряются еще надежнее.
«Я у него стал уже подполковником»,— подумал Иван Иванович. Крутояров всегда с удовольствием подчеркивал, что они оба «в одной весовой категории», и называл за глаза своего начальника «мой майор». А вот сейчас, еще до официального объявления приказа, повысил Ивана Ивановича в звании и тем самым как бы поставил его над собою.
Санька нашелся — это и тревога, и успокоение одновременно. Сейчас должеп состояться самый важный разговор. Но освободит ли он отца от тяжести, осевшей на его сердце?
Иван Иванович позвонил домой.
— Доброе утро...
— Доброе, Ванюша,— отозвалась Аннушка,— Саня-то, оказывается, и не пропадал. Позвонил с вечера, трубку подняла Иришка. Сказал: «Я у Генераловых, задержусь». Ни меня, ни Марины дома не было. Иришка ушла. Вернулась поздно, говорит: «В библиотеке задержалась». Знаю я эти библиотеки до часу ночи... Пришла, легла спать...
«У Генераловых...» На какое-то мгновение болт» в сердце ослабла. Но тут же всплыла новая тревога. «Сейчас у Генераловых... А вчера в восемнадцать ноль-ноль где был? В мебельном? Лазня тоже в 18.25 находился уже в шахте, зарабатывая «железное» алиби».
— Не звопил... с утра-то?
— Отец! —возмутилась Аннушка.— Ты па часы глянь.
Он посмотрел: четверть седьмого. А у пего такое ощущение, будто и ночи-то не было, до сих пор продолжается вечер, который принес столько тревог и сомнений.
— Я еще немножко тут подзадержусь... «Немножко» — это до вечера?
Он представил, как жена сидит на кровати, подобрав ноги, этакая клушка-хлопотушка в розовой ночной рубашке до пят, которую ей сшила сестра Марина,
Кроме пальто, в доме все было сшито умелицей Мариной: от занавесок до модняцких брюк для Ирины и рубашек для мужчин. Аннушке — сорок второй. Она жила двумя великими проблемами: как бы повкуснее накормить всех, а самой... похудеть. Первое у нее получалось отлично. Одних борщей в ее меню двадцать восемь наименований. А какие блины! И с чем только она их ни ухитрялась делать: с мясом, творогом, медом, топленым маслом, со сметаной, с вареньем... А какие сырники! Во рту тают. А тушеные овощи! А всякие деликатесы! Саня был бесцеремонен с мачехой. Отодвинет тарелку: «Сыт покуда — съел полпуда». И тут же встанет из-за стола. «Посидел бы... -— осторожно просила Аннушка.— Другие еще едят». «Помочь пе могу»,— со скрытым намеком говорил парень. А если Аннушка начинала потчевать кулинарной новинкой, на которые была таровата, оп с усмешкой говорил: «Я — не подопытная свинка».
Ивану Ивановичу был неприятен такой тон, но он старался не разжигать семейные конфликты. «Положи-ка, мать, мне еще кусочек»,— говорил, протягивая тарелку. Аннушка, глотая слезы, вознаграждала мужа от всей души. Он ел п нахваливал.
Аннушка свято верила в древнюю истину, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Следовательно, хороший аппетит мужа — верный признак любви.Иван Иванович старался ее не разочаровывать. И если бы по его хлопотная работа, разнесло бы его, как рождественского борова. А так — держался в пределах. А вот сама Аннушка норму в этом плане перевыполнила. Не так чтоб уж очень, но все же... Она завидовала сестре: «И ешь ты, не меньше меня, а фигура — как у Иришки...» Марина отшучивалась: «Порода во мне малопродуктивная: не в коня корм».
...Иван Иванович прекрасно понимал: сколько бы ни оттягивал, а встреча с Саней необходима. И чем раньше — тем лучше. Прямо сейчас, пока Крутояров колдует с учителем над портретом владельца серой машины с краснодарскими номерами.
Но звонить на квартиру академику в половине седьмого не совсем удобно. Трубку наверняка снимет Екатерина Ильинична. А после вчерашней встречи... Ошибся розыскник, за неимением ничего путного — набросился на первый попавшийся манок. Конечно, и Генералова хороша! Как она обошлась с работником ГАИ! Можно сказать, по-хамски. Выставила из квартиры с барской вежливостью. А ее
машина, оказывается, во время ограбления магазина где-то «гуляла», по крайней мере, в гараже ее не было. Подобный случай подлежит проверке. Но как же! Заела нас кошачья гордость: «Меня! Генералову — проверять?! Не принимала ли я участия в «гоп-стопе»! Идиотизм!!!»
В вашем понимании, Екатерина Ильинична, возможно, что и идиотизм. Но проверяется десять версий. И вот одно из предположении заинтересовало работников правопорядка. В остальных девяти случаях приходится приносить извинения.
Как говорится, и слава богу, что Генералова со своей машиной оказалась в числе тех девяти.Иван Иванович набрал номер квартиры, но долго не решался отпустить диск на последней цифре. В такую рань тревожить порядочных людей... Неблагодарнейшая работа. Но что поделаешь! Пока среди преступников не появится мода: согрешил — и тут же с повинной...
Трубку подняла Генералова.
— Екатерина Ильинична, прошу извинить. Вас беспокоит Орач-старший. Где-то там у вас Орач-младший. Нельзя ли...
— Иван Иванович,— весело отозвалась Генералова,— можно и, пожалуй, нужно. Саня тут такие страсти-морда-сти рассказывает об ограблении мебельного — жуть берет! Как в кино! Крупным планом: «Рука с автоматом поднялась, и зрачок дула уперся ему в грудь: «Ни слова, сэр! Если вам дорога ваша жизнь, как память». Викенти-ий! — позвала Екатерина Ильинична мужа.— Где Александр? Тут его к телефону. Срочно! Безотлагательно.— У Генераловой было игривое настроение.— Сейчас его доставят,— оповестила она.— Иван Иванович, а вы пам с Викентием Титовичем не доставите удовольствия видеть вас сегодня после пятнадцати ноль-ноль? Академику — семьдесят два. Будут только свои, самые близкие. Дата по круглая, и, потом, Викентий Титович поклялся на Библии, что после семидесяти — никаких торжеств. «Поздравлять старика с очередной годовщиной — насмехаться над возрастом»,— считает он.
— Извините, Екатерина Ильинична, вынужден отказаться,— искренне признался Иван Иванович.— Для меня все еще продолжается вчерашний день.
— И грозится перерасти в завтрашний,— в тон ему проговорила Генералова.— Вот и Александр...
Сын взял трубку.
— Папка, я тебя вчера вечером искал-искал... Домой позвонил, Иришка сказала: «Не видела». Дважды звонил на работу. Вначале телефон молчал, потом трубку поднял кто-то чужой...
Звонил... Искал...
— Спросил бы Крутоярова: где отец? Оставил бы свои координаты, передал бы: когда майор Орач появится, пусть обязательно...
— Неприятный тип,— заключил Саня.— С ехидцей... Голос у Сани спокойный, ровный, его тональность не исказила даже досада, промелькнувшая в последних словах. Такова уж его манера: давать оценки людям точные и образные. Со стороны зто порой коробило, по свои, близкие, знавшие щедрость его души, привыкли к внешней резкости и грубоватости.
Саня был в своем обычном репертуаре, и это успокаивало отца.
— Мы тут,— продолжал Саня,— два Александра, академик и Екатерина Ильинична под руководством Матрены Ивановны субботник по уборке территории организовали. Сад обрезали, прошлогодний мусор в террикон сгребли и сожгли. Клумбу обновили.
«Традиционное предмайское мероприятие в большом хозяйстве Генераловых»,— вспомнил Иван Иванович. И как это он сразу не догадался? Позвонить бы вечерком... Если Саня в эти весенние дни был в городе, он непременно принимал участие в субботнике.
— Нам надо встретиться.
— Я же тебе сказал, что еще с вечера...
— Собирайся! Сергей подъедет.
— Выхожу. Я уже умылся.
Иван Иванович услыхал, как хозяйка запротестовала:
— А завтракать? Мы с Матрешей пирожки наладили. Твои любимые.
— Екатерина Ильинична! Пирожки! С мясом! И чтобы я упустил? За кого вы меня принимаете? Четыре штуки — с собой: по два отцу и сыну.
Ивана Ивановича съедало нетерпение. Ждать, пока Сергей съездит к Генераловым и привезет Саню, было невмоготу. Он решил: поеду сам.Сидя в машине, вспоминал короткий разговор с сыном. «Мы тут, два Александра...»
Кто же этот «второй» Александр? Майор милиции напрягал свою память, но вспомнить не мог.«Александр... Александр... Кто таков?» Со слов сына он знал все окружение академика. Но «второго» Александра припомнить не мог. И это его почему-то нервировало.
Саня с Генераловой ждали машину возле ворот.
Иван Иванович открыл переднюю дверцу, чтобы сесть на заднем сидении вместо с сыном. Генералова поздоровалась. Озорная, веселая. В глазах — смешливые чертики. Вся словно па пружинах: пританцовывает от внутреннего нетерпения. «Сколько же в пой пылу-жару!» — невольно подивился он.
— Иван Иванович,— озоровала Екатерина Ильинична, взяла Саню за руку, как воспитатель детского сада перед тем, как перевести ребенка через опасный перекресток,— передаю вам из рук в руки! Но с возвратом. Александр, надеюсь, вам не надо напоминать о вежливости королей?
— ...которые не опаздывают...
Она привычно чмокнула его в щеку. Иван Иванович случайно перехватил взгляд сына, потупившего глаза в землю. Сколько в них было тайного страдания!
Ему стало неудобно: подсмотрел чужую тайну. И в то же время по сердцу полоснула мужская обида за сына: если он до сих пор страдает, то «сестринский» поцелуй, словно ушат воды на пылающую нефть, лишь усиливает неудовлетворенную страсть. С умыслом или по привычке мучит опытная женщина привязанного к ней сердцем парня?
— Екатерина Ильинична, верну. Непременно верпу. Только когда — пока не знаю.
Машина тронулась с места. Саня раскрыл «тормозок», переданный Екатерипой Ильиничной: горячие, душистые пирожки. С ладонь каждый.
— Угощайся! Матрена Ивановна сработала. Вкусноти-ща! Мясо с капустой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50