- Что так?
— У Анны такой цикл, чтобы матери меньше дошкулять. В минувшем году, на ноябрьские, Александр Васильевич вернулся из командировки — и пожаловали. Привезли мне рыбки. Омулем зовется. Может, и хорошая по тамошним понятиям, да запах у нее пе нашинский. Я к нему так и не смогла привыкнуть. Уехали они, я хотела отдать омуля свиньям, но Иваныч возмутился: «Очумела! Первостатейный продукт — свиньям. Да этот омуль па вес золота, любимое лакомство байкальского медведя». Говорю: «А я — не медведь, по мпе лучше картоха с конопляным маслом». Отдала рыбу мужикам, у них под водку идет всякая. Еще
и благодарили.
— Приезжали-то на машине? — поинтересовался Орач, желая проверить, насколько прочны связи Тюльпановой с Пряниковым.
— На белой «Волге»,— не без гордости подтвердила Лукерья Карповна.— Говорю Александру Васильевичу: «Не доверяйте руль этой балахманной, себя угробит и вас не пощадит». А он только улыбается в ответ. Чудной такой... Теперь года через два, раньше не появится,— повторила она.
Звягинцев посмотрел па Орача. Они оба подумали о злополучной телеграмме. «Если не ждет дочку в гости, то выходит, что и не вызывала...»
Звягинцев лукаво подмигнул хозяйке и доверительно посоветовал:
— А вы бы Анне — телеграмму, мол, так и так, в церковь ходила, куличи святила, слегла-занемогла, бог к себе призывает, приезжай на парное молочко, а то корову доить некому.
От таких слов Лукерья Карповна даже перекрестилась.
— Свят-свят, да разве ж можно па здорового человека напраслину возводить! Так и в самом деле беду накличешь.
В игру неожиданно подключился сельский механизатор, которому Орач давал почитать телеграмму. По всему, Иван Иванов мужик сообразительный и успел разобраться в ситуации.
— А зачем самой грешить? Намекнула бы Пантелеевне, уж она для подружки расшибется, а сделает.
— Иваныч,— возмутилась Лукерья Карповна,— пе знала бы я тебя сорок пять лет, сказала бы, что ты лукавый мужик, которого надо обходить седьмой дорогой. Чему учишь? А ну, забирайся вместе со своими карасями!
Иван Иванов взмолился:
- Да пошутил я, Карповпа. А ты шуток не понимаешь.
— То-то же, пошутил,— обмякла хозяйка.— Позоришь меня на людях. Что обо мне подумают?
— Что есть, то и подумают,— торжественно, как на митинге, проговорил Иван Иванов.— Что ты у нас передовая звеньевая, что тебя наградили орденом...
— Поехал наш Иваныч,— смутилась женщина от похвалы.— Садись-ка лучше за стол и гостей приглашай.
— А где Пантелеевна? — спросил колхозный механизатор.
— У нее в погребе на сегодняшний случай припасена банка огурцов, побежала и, как всегда, пропала.
Пантелеевна легка па помине. Вот о ней можно было бы сказать: Алевтинина бабушка. Ее-то худой не назовешь. Па вид лет под восемьдесят, все лицо испещрено морщинками. Рот беззубый, губы запали. Не предупреди Ивана Ивановича колхозный механизатор, что Карповна и Пантелеевна сверстницы, им нет еще шестидесяти,— ни за что бы не определил возраст этой бабули. Само собой стало ясно, что Пантелеевна не из тех, кто разыгрывает ближних.
Лукерья Карповна представила ей гостя:
— А это Иван Иванович, из Донецка. Еще вчера видел и Анну, и Александра Васильевича. Привез мне от них привет.
Относительно «привета» хозяйка преувеличила, но уж очень хотелось матери получить добрую весточку от детей и невольно похвастаться перед подругой: видишь, не забывают меня, а ты их оговаривала.
Посидели. Выпили. Поговорили о том, о сем. Орач воспользовался тем, что Лукерья Карповна вышла со Звягинцевым на несколько минут (он специально увел хозяйку), и показал Елене Пантелеевне телеграмму. Она смутилась.
— Не поверишь, сынок, но я неграмотная. Учиться но довелось. В семье была старшей. Детишек много, мать постоянно болела. Все хозяйство лежало на мне, не до школы. Оттого и замуж пошла поздно, за вдовца. Мать умерла, отец женился на другой, братья-сестры подросли, я стала лишняя в доме. Я не здешняя приезжая, из-под Курска. Если что в том письмо, так ты уж мне прочти.
— А я думал, что вы решили сделать для Карповны доброе дело и вызвали Анну, чтобы она приехала на праздники,— пояснил Орач и зачитал телеграмму.
Женщина покачала головой:
— Нет, сынок. Это кто-то пошутковал. Анка в свое время тут многим насолила. Потом приезжала с мужем. Такой солидный, ладный, красивый. Она с ним прогуливалась под руку по станице дня три. Как уехала, на год разговоров было. Может, кто из зависти? Анка хоть и непутевая, но любит мать. Вот и решили ей досадить, мол, мать при смерти. Анка, поди, напереживалась. Но почему же пе приехала по вызову? Ума не приложу.
— Не смогла.— Орач понимал, что такой довод смахивает на отговорку, и поспешил уточнить: — Ее с мужем пригласили па именины к академику. Человек почтенный, учитель Александра Васильевича, которому он всем в жизни обязан. Отказать — обидится. Тем более, что телеграмма пришла с опозданием, когда они уже приняли приглашение.
Это была стопроцентная ложь. Генераловы пригласили Тюльпановых, все верно. По Алевтина выехала по телеграмме п теперь сидит в изоляторе.Врачи иногда тоже лечат больных полуправдой...
Объяснение Анкиного знакомого, человека солидного, вполне устраивало Елену Паптелеевну.Когда пришло время расставаться, Лукерья Карповпа категорически заявила трактористу:
— Иваныч, имей совесть, с тебя хватит и одного гостя. Своего забирай, а моего не сманывай. Мы с ним хоть об Александре Васильевиче погутарим. Сам знаешь Анку,— где сел, там и слез, лишнего слова из нее не выжмешь. А матери все знать хочется...
Для пользы дела Орачу следовало бы заночевать у Лукерьи Карповны. Оставались невыясненными два щепетильных вопроса: первое замужество Алевтины Кузьминичны и ее связь с компанией «трудных» подростков. Конечно, матери вспоминать об этом периоде жизни своей дочери будет не очень приятно. Пока она воспринимает Орача как доброго знакомого Анны и ее мужа. А если начнет копаться в грязном белье, какими глазами Лукерья Карповна поглядит на гостя?
Конечно, если Анну судили, подробности можно узнать в управлении в Краснодаре. А вот о первом муже... Что он за человек? Кто такой?
- Я, пожалуй, останусь у Лукерьи Карповны,— решил Орач. И пояснил хозяйке: — Провожу ребят и вернусь. Нам с Игорем надобно погутарить.
- Знаю я этого Иваныча! — усомнилась Лукерья Кар-повна.— Набрасывается па гостя, как кошка на мышку. Оставайся у меня, а то потом скажешь — дороги не нашел.
- Найду! — за перил он гостеприимную хозяйку.- Я же фронтовик.
Она обрадовалась:
— Тогда я тебя буду ждать. Зажгу на базу свет.
Не хотелось ей отпускать гостя.Когда они отошли от дома, Звягинцев сказал:
— Телеграмма — за мной. Завтра всю станицу перевер-ну, но автора установлю. Я бы поверил, что кто-то из зависти решил досадить Анне, испортить праздничное настроение, но уж слишком много неясности вокруг уважаемой Алевтины Кузьминичны.
Лукерья Карповна убрала, сменила посуду, выставнла новую закуску,
— Может, еще рюмочку? — предлозкила она.
— Сыт покуда, съел полпуда,— отказался Орач.— Разве что чайку... Если не трудно.
— Воду я тебе подогрею мигом, но нет в доме заварки, не держу. Мы, станичные, больше пьем узвар. Сад свой: насушишь яблок, груш, вишни... абрикос... Вот и варим всю зиму фрукты. Юшку сама выпьешь, гущу за милую душу слопает поросенок. Может, тебе кофею? Привозила Анна, когда приезжала с Александром Васильевичем. Но мне он без надобности.
Орач от кофе отказался:
- Потом не уснешь. А вот водички...
Лукерья Карповна постелила ему в большой комнате, где стояли сдвинутые две широкие металлические кровати с сетками.
— Перина — пушинка к пушинке, своими руками собирала. Предлагала Анне: забери. А она смеется: «Эту штуку выдумали, когда хаты топили соломой. К утру выдует, на стенах иней, а под периной тепло. В городе — паровое отопление, так что пуховая грелка без надобности». Такая перина рублей двести пятьдесят стоит, ан не нужна,— вздохнула Лукерья Карповиа.— Живешь ради детей, стараешься, копишь, хочешь им отдать то, что дорого тебе, и вдруг оказывается, что им ничего твоего не надо. То, что ты ценила,— для них лишнее. Звал меня Александр Васильевич к себе, мол, комната у вас будет своя, пи о чем
Заботиться не надо. Открыла холодильник — бери, что душа пожелает. Да только уходить в чужой мир от того, с чем родилась и жизнь прожила, не годится. В этой хате родилась, здесь и помирать буду.— И тут же спохватилась: — Это я так, к слову. На самом деле хата эта совсем другая, и не на том месте. В родную хату угодила бомба и осиротила меня. Пятерых детишек похоронила. Ставить новый дом на пепелище не захотела. Заложила сад. В память о каждом по вишенке, по яблопьке, па мальчишек — по абрикосу, девчонкам — по груше. Цветет сад на весне, а мне в каждом цветочке чудятся их глазепки. Летает пчела, сытно гудит, а я сяду поодаль и пою колыбельную. В молодости я была певунья и хохотунья. И куда все делось? Если и поем теперь с Пантелеевной, то все печальное,— взгрустнула Лукерья Карповна, вспоминая прошлое, и закончила свой рассказ очень просто: — Новую хату поставила на огороде. У меня шестьдесят соток: с марта по ноябрь успевай только поворачиваться. А появится какая копейка — все Анне. Много ли мне одной-то надо! Она молодая: и то хочется, и это...
Вместо воды Карповна принесла из погреба компот: кисленький, настоявшийся. Он пах осенним садом. Орач с удовольствием выпил целую кружку.
— Вот уж вкуснотища! Как у нас па хуторе. Говорю жене: почему у тебя не получается, как когда-то у моей матеньки? А она: вырос ты, Ванюша, в детстве времена были голодные, все и казалось вкуснее. А оказывается,
секрет-то в другом.
— Наложи полкастрюли всякой сушки — вот тебе и весь секрет,— улыбнулась Лукерья Карновна.— У нас все свое, а в городе — за каждую граммульку заплати, да еще сходи за ней... Ты ложись,— вдруг сказала она,— а я посижу рядом, как, бывало, сиживала возле своих сыновей. Пела им песенки и байки рассказывала.
Она дождалась, пока он лег. Справилась, как подушки? Не дать ли еще одну? Подоткнула, словно младенцу, под плечо одеяло и присела на табуретку у его изголовья.
— Расскажи об Александре Васильевиче. Счастлива мать, имеющая такого сына. Но и я, хоть чужим счастьем, а все согрета.
Начал было Орач сочинять о подвигах кандидата геологических наук доцента Тюльпаиова, да туг же п выдохся. Вспомнил кое-что из Саниных рассказов о том, как они были на Байкале. Об уникальном озере, хранилище чистой-
шей воды, которая, будто «святая», век будет стоять в сосуде и хоть бы что.О чем еще поведать? Память шарит по пустым кладовым... О том, что сорокалетний дядя Саша Тюльпанов до самозабвения любит футбол и предпочиает смотреть его по телевизору, сидя на полу?
Увы, мы так мало знаем хорошего о людях.А майор милиции Орач собирал, в основном, информацию отрицательного характера. Сведений о сумбурной жизни Алевтины Кузьминичны ему вполне хватило бы на роман с продолжением. Почему с продолжением? Да потому что пока было неизвестно, чем все это закончится...
Добрых чувств к Александру Тюльпанову у Орача тоже хватило бы на поэму. Но шли на ум общие слова: отзывчивый... мягкий... душевный... любимый ученик академика Генералова...
Пословица гласит: дурная слава далеко бежит, а хорошая под камнем лежит. Почему она залегла под тяжелым камнем? Кто ее туда упрятал? Наше равнодушие к ближнему? Наша зависть к чужой удаче? А ведь человек — высшее творение природы! Но, увы, не совесть природы...
Лукерья Карповиа предложила гостю полистать семейный альбом.Иван Орач еще из школьной истории помнил, что кубанские казаки — переселенцы из Запорожской Сечи. Перебрались они с Днепра на дальние кордоны государства Российского, да и прижились на степной вольнице. Об этом и поведал ему старинный альбом с металлическими застежками.
— Наши с мужем фотографии пропали, когда разбомбило хату. А этот альбом мне достался от тестя. Умер старик, я и забрала.
Мужики в галифе с лампасами, в косоворотках под поясок, в форменных фуражках. Бородатые, чубатые... Рядом с ними — чинные, гладко зачесанные матроны в многоярусных юбках и высоких шнурованных ботинках. А вокруг многочисленная детвора. Детей у всех было много, очень много.
Шорники, должно быть, жили неплохо, по крайней мере, имели возможность приглашать к себе в дом фотографа.
Но Орача больше интересовал сегодняшний день. Обратил внимание на цветное фото Лукерьи Карповны при всех регалиях. «Ого!» — удивился Орач. Вся грудь в наградах, улыбается, смущенная, не привыкшая к параду.
— Меня на Героя готовили. Приехал фотограф, отснял.
В газетах писали. Но, знать, не дошел тогда мой черед, дали мне орден Трудового Красного Знамени — и на том спасибо. Да и какие я совершаю подвиги? Работаю. Земля своего требует, я ей угождаю, и всех-то делов. Деды-прадеды наши на этой же земле работали не меньше и не хуже нас. Правда, тогда еще не было сахарной свеклы, но были пшеница, подсолнечник и кукуруза, бахча и огород. Надо было жить, детей растить, вот и делали свое дело. Никто им не давал за это орденов. А меня отметили из всею рода. Дальше шли любительские фотографии. Некоторые из
них уже выцвели.
— Это все Анна. Купила я ей фотоаппарат: на, только не бездельничай. Да не хватило у девчонки терпении. На всякое серьезное дело человеку нужно терпение. Л у нее в ту пору гулял ветер в голове.
И вдруг... Принимаясь за альбом, Иван Иванович, конечно же, надеялся найти в нем что-то интересное. Но на такое. Групповой снимок. Семь человек. Шестеро пареньков и одна девчонка. Если бы не такой вызывающий вид — кто-то выставил напоказ бутылку с вином,— можно было бы подумать: школьники-старшеклассники или учащиеся
техникума.Орач сразу узнал Анну. Молоденькая, прехорошенькая. Лукавые глазки. Сочные губы. Волосы в завитушках. Словно принцесса из сказки, которую влюбленный великан носил в шкатулочке у себя па груди. Уже округлилась пухленькая фигурка. Анна стояла в центре, а обнимал ее
за плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50