— С голоду умираю! — твердил он.
Екатерина Ильинична поцеловала мужа в макушку.
— Привела Орача. Начинаем.
Стол был богатый, сытный и разнообразный. Все сели, зазвенели ложки и ножи. Компания готовилась к первому тосту.Зазвонил телефон:
— Саня! — сказала Генералова, вставая из-за стола.— Будет оправдываться... Но выволочки ему не миновать!
Она обращалась ко всем, но Иван Иванович понял, что эти слова предназначались для него.Генералова выплыла из-за стола, сняла трубку. Лицо ее выразило недоумение:
— Здесь,— подтвердила она.— Здравствуйте, Евгений Павлович. Передаю.— И Орачу: — Вас, Иван Иванович... Разыскали пропажу.
Евгений Павлович был явно расстроен. Говорил сдержанно, старался сохранить спокойствие. Но за долгие годы совместной службы Орач изучил его.
— Погутарил с Тюльпановым? Ну что?
— Бои местного значения,— ответил Иван Иванович, давая понять, что ничего существенного он здесь не обнаружил.
— Кончай именинничать, жду.— И повесил трубку.
После такого заявления начальства аппетит пропадает моментально.
— Извините! — сказал Орач хозяйке дома.— Служба. Екатерина Ильинична начала готовить ему в дорогу «тормозок».
— У вас с Евгением Павловичем все еще продолжается вчерашний день. Перехватите.
Генералова пошла провожать Орача к машине, которая стояла у ворот. Она несла нажористый сверток. Передала его водителю:
— Сергей, скормите ему хотя бы половину. Когда машина тронулась, Сергей сказал:
— Иван Иванович, и в самом деле поели бы... Потом будет некогда: вас по рации разыскивал полковник. Я ответил, что вы у Генераловых.
«Что же там стряслось? — с тревогой думал Иван Иванович.— И. Саня где-то задержался. Не связаны ли эти события?»
Он взял бутерброд с красной икрой и маслом, начал жевать, не чувствуя вкуса.
— А ты-то? — спросил он водителя.
— Матрена Ивановна закормила до полусмерти,— ответил Сергей.
Войдя к Строкуну, Иван Иванович спросил:
— Что тут случилось?
И увидел Марину. Она сидела в уголке возле стены в привычной для нее позе — вполуоборот: повернуться ей мешала подрезанная когда-то яшла на шее.«Санька!» — забилось, заклохтало сердце всполошившейся квочкой, которую свили с гнезда.— Неужели что-то с ним?..»
Иной причины, которая заставила бы Марину придти сюда, к ее давнему знакомому Строкуну, по было.
— Сдать оружие, гражданин Орач! — приказал Строкун, поднимаясь из-за стола.— Вы арестованы.
Первой мыслью, промелькнувшей в тот момент в голове Ивана Ивановича, была «разыгрывает».
— Что за дурацкие шутки! — возмутился он.
Но Строкун был по-прежнему суров. Кроме того, в кабинете сидела «посторонняя» — Марина. Нахмурилась, сверлит недобрыми глазами Ивана. Словно обвиняет в тяжком преступлении. Только не помнит Иван Орач за собой грехов.
— Вы же знаете: оружия при мне нет... Да объясните же, в конце концов, что это все значит.
— Гражданин Орач, отставить р-разговорчики! — оборвал его Строкун.
Вышел из-за стола. Демонстративно поставил посреди кабинета стул, как арестованому на допросе. И ткнул на стул указательным пальцем.Иван Иванович сел. Строкун протянул ему пачку протоколов, подписанных короткой, ломаной на конце подписью: «Крохина М.»
— Гражданка Крохина явилась к начальнику областного управления МВД генералу Гладышеву с повинной,— пояснил Строкун.— Она призналась, что двадцать девятого апреля в восемнадцать ноль дне вместе с двумя сообщниками, Иваном Орачем и Александром Орачом, совершила вооруженное ограбление мебельного магазина «Акация». Она «брала» кассу, Александр Орач в это время устроил «шмон» в кабинете директора, а Иван Орач стоял с автоматом в дверях и наводил страх на присутствующих. Для маскировки все трое прикрепили фальшивые бороды. Показания Крохиной убедительны, они не противоречат имеющимся в следствии данным. Вам, гражданин Орач, осталось лишь прочитать показания Крохиной и признаться в содеянном. Если вы вернете следствию награбленное, я по старой дружбе впишу в протокол, что вы это сделали добровольно.
Иван Иванович вскочил со стула:
— Пошли вы... оба!!!
— Гражданин Орач, если вы не прекратите безобразие, я вызову конвой и запишу в протокол, что вы оскорбляли полковника милиции, который находился при исполнении служебных обязанностей.
Иван Иванович взмолился:
— Да мы же сидели с тобой вдвоем, когда позвонил участковый... Решили покончить с курением, я еще выбросил в окно твою последнюю пачку сигарет. И свою тоже.
— Неубедительно, гражданин Орач,— Строкун показал на горку окурков в пепельнице: мол, ссылка на то, что выброшена в окно «последняя пачка» — несостоятельна,— И кто с кем где «сидел» — в протоколе не записано,— делая ударение на слове «сидел», сказал Строкун.
— Да бросьте вы меня разыгрывать! — возмутился Иван Иванович.
Строкун разложил на столе портреты бородатой троицы.
— Подойдите ближе, гражданка Крохина. Кого вы здесь узнаете?
Марина подошла и ткнула пальцем в один из портретов.
— Это он,— она кивнула на Ивана Ивановича.— Это — я, глазастая. А третий — Александр Орач, мой племянник.
— Да ты что, белены объелась! — не выдержал Иван Иванович.
— А ты — мухоморов? — вдруг перешла в атаку Марина.— Отдал распоряжение взять у Саньки подписку о невыезде! И язык не отсох при этом. А ну, покажи, есть он у тебя! — Она подступила к Ивану, намереваясь вцепиться ногтями в его физиономию.
— Но, но! Сообщники! — прикрикнул Строкун.— Марш на свои места!
— Какая-то шизофреничка нагородила черт знает что, и он на основании этого возвел на сына обвинение! Грабил магазин вместе со мной! — заорала она.— Попробуй докажи, что нет! Под расстрелом это же подтвержу! — Ее колотила нервная дрожь.
Конечно же, она была права. Защищая Ивана Орача двадцать лет тому назад, она пошла на нож, на унижение. А сейчас с неменьшим неистовством защищала своего любимца Саню.
— Извини, Марина,— покаялся Иван Иванович.— Перегнул... Решил: пусть все будет по закону. Саня не виновен, так что все встанет на свое место. И еще этот Крутояров мозолил глаза. Я же понимал, что он ждет не дождется, когда я где-то в чем-то ошибусь, допущу какую-нибудь оплошность, и он тут же по инстанции напишет докладную.
— И правильно сделает,— поддержал ретивого служаку Строкун.— А ты, подполковник Орач, не ошибайся и не допускай оплошностей, тогда на тебя докладную не напишут, ограничатся анонимкой.
— Столько случайностей нагромоздилось,— каялся Иван Иванович.— Грабили бородатые в спортивных куртках. Лазня привез к магазину тоже бородатого. Фоторобот определил: Александр Орач. Лазня делает себе «железное» алиби. У Лазпи находят деньги. Начальник участка Пряников угопаривает жену Лазни завернуть в тряпочку улики и выбросить их с балкона. На участке, где когда-то работал Саня, процветали Кузьмаков и Дорошенко вместе с «папой Юлей». Причем все это в какой-то мере имело отношение к Сане. Ну, чтобы не было кривотолков, я и приказал Крутоярову делать все по закону. Убежден, что никто ничего плохого в адрес Сани показать не может. Уходя, полушутя сказал: в случае чего — оформите подписку о невыезде. А тут — эта Жеболенкина... Кто мог подумать?
— Кто? Ты и должен был подумать! — опять подала голос Марина.— Он, видите ли, «полушутя»... Ты — полушутя, Крутояров — полусерьезно, А каково Сане? Ты когда-нибудь находился под следствием? Нет? Когда на тебя все глазеют с подозрением. Не бывал — так походи! Чтобы знал, какую долю определил сыну. Двадцать лет в милиции! Очередное звание ему присвоили! Да тебя надо гнать в три шеи по статье несоответствия! Прежде чем предъявить обвинение...
— Марина, да никакого обвинения я не предъявлял! — защищался Иван Иванович.
— Не предъявлял, так способствовал этому, что еще хуже. По отношению к своему сыну! А как же тогда с другими? Ты проверил материалы следствия? Сопоставил показания? Ведь речь идет о сыне! О твоей чести, о твоей
гордости, а ты...
— Так его, Марина, так! — поддержал ее Строкун.— Ему еще никто не говорил правды в глаза. Шепчемся по углам, а сказать в глаза боимся — обидится.
— Почему ты не посоветовался со своим другом и начальником? Почему дал ход делу без его санкции? — бушевала Марина.— Теперь походишь под следствием сам. Попробуй отмыться. Грабил магазин вместе со мной — и все
тут!
Строкун поднялся из-за стола.
— Вы тут погомоните по-родственному еще чуток, а я — к генералу. Доложу ему, что главный преступник задержан, признался и сейчас дает показания.
Они остались вдвоем. И сразу Марина обмякла, притихла. Глядела виновато на Ивана.
— Извини, Марина... Глупо все вышло,— признался он.
— Дурак ты, Ваня, причем — круглый, как колобок.— Она вздохнула.— В Саниной душе еще ноют старые раны: помнит он, что Гришка Ходан был ему родным отцом. А ты на старую рану — соли.
Иван Иванович был ей признателен. В его сердце забушевала буря, как двадцать лет тому назад, после суда, в арестантской комнате. Он готов был сказать Марине что-то очень важное для обоих. Тогда он не осмелился.
Теперь же им никто не мешал. Но Иван понял, что ничего уже не скажет: поезд ушел. Тогда, двадцать лет назад, его ничего не обременяло, ничего не связывало по рукам и ногам — вольный казак! Решил поехать вслед за любимой — и подался. Топал пешком, полз на коленях.
Любовь! Что еще в жизни выше и чище этого! Подстрелили лебедушку, и лебедь с высоты падает вниз, сложив крылья. Любовь сильнее смерти.
— Саня мне сказал: «Ты всю жизнь любишь Марину, а она — тебя!» Чудак...
— Чудак петух: воду пьет, а не мочится,— с горечью ответила ему Марина.— Съеду я от вас, Иван. Невмоготу уже мне все это. И Саню уведу.
Он испугался:
— Да ты что! Без тебя дом осиротеет. Ты — душа всего...
— Когда-нибудь и душе отдохнуть надо. Успокоиться. А то ведь всю жизнь жарят на медленном огне...
Ивану нечего было возразить. Он молчал. Лишь один раз в жизни человек может встретить счастье. Второго раза не дано. Не текут вспять реки, земля крутится в одну сторону: неумолимо бежит время вперед.
— Дай-ка погляжу на твоих бородатых,— попросила Марина.
Иван Иванович подал ей портреты, оставленные Строку ном па столе. Долго присматривалась Марина. Затем сказала:
— Этот, глазастый, Суслик. Жил крысенком и сдохнет в норе. Такие чуму разносят. И чего их закон жалеет? Неисправимых надо так: поймали второй раз — и к стенке. Зла на земле меньше будет. А этот — Жора-Артист,— ткнула она пальцем в потрет Георгия Победоносца.— Умен, хитер. Его бы на необитаемый остров, творил бы там чудеса пуще Робинзона. Попадись ему Пятница, он бы и его съел. А этот... Гришка Ходан,—показала на портрет «папы Юли».
— Быть такого не может! — вырвалось у Ивана Ивановича.— Он же в сентябре сорок третьего погиб: раздавил наш танк подводу с полицаями.
— Знать, не всех раздавил. Говорила тебе: виделась с Гришенькой па пересылке в Сибири. Его этап уходил, нага пришел. Лицом к лицу! Он па меня вытаращился, я уставилась па него. Мне ли не узнать Гришеньку!
Ходан! Матерый фашист, профессиональный убийца. Сколько жертв на его черной совести! Но если это действительно Гришка Ходан, надо немедленно писать рапорт в Комитет государственной безопасности. Только чем Иван Иванович подтвердит свое подозрение? Двадцать лет тому осужденной Крохиной показалось, будто она мельком увидела своего истязателя. А не почудилось ли измученной женщине? Ведь с Гриш-
ки Ходана начались все ее страдания, заведшие ее в места не столь отдаленные.Нужны факты. И он их найдет! Или опровергнет версию Марины.«Папа Юля» — волк стреляный. Это он со своими дружками «пас табун» сговорчивых мужичков на четырнадцатом участке. Не исключено, что он подкинул Пряникову и саму идею этой аферы.
Но ушел «папа Юля». Хватанул выручку в мебельном, не упустил свой шанс, и подался в бега. Теперь ищи ветра в ноле. От генерала Строкуп вернулся вместе с Саней. Парень смущенно глянул па отца. На смуглом лице виноватая улыбка. В глазах — радость.
— Ну что, родственники-грабители, роли между собой распределили? Кто где что делал. Кто с автоматом, кто с пистолетом типа наган.— Он взялся свертывать из бумаги тюричек, готовясь закурить. Настроение у него было озорное.— Генерал считает, что с присвоением очередного звания Орачу поспешили: не дозрел до подполковника, ему вернуть бы капитана... Вкатал он мне, Александр не даст соврать,— ну, а я уж отыграюсь на вас, подполковник, сполна.
— Ругался,— подтвердил Саня.— Знаешь, что после работы случилось с Жеболенкиной? Пришла домой, мужа с детьми нет. Заперлась, забаррикадировала входные двери. Откуда только сила взялась,— подтащила к дверям трехстворчатый шкаф. Муж вернулся, она не пускает, не отзывается. Он стучал-стучал, решил, что с женой беда. Хотел взломать дверь, взял у соседа топор. Услышав, что к ней в квартиру ломятся, Шеболенкина выпрыгнула из окна с криком: «Грабят! Убивают!» Живут Жеболенкины на втором этаже. Под окнами асфальт, так что изрядно покалечилась. Отвезли в травматологию. Ода и там бушевала, мол, врач пытался ее убить.
Иван Иванович поймал иа себе взгляд Марины. Нельзя сказать, чтобы она торжествовала, но в ее глазах можно было прочитать злой упрек.
— Трагедию Жеболенкиной запиши, Иван Иванович, на нашу совесть,— сказал Строкуп.— Жертва происшествия в мебельном. А с Дробовым побеседуй, из участкового может получиться хороший оперативник.
Теперь стало ясно, от кого поступили сведения о Жеболейкиной. Строкун подошел к Марине, пожал ей руку:
— Марина Ивановна, спасибо за проявленную чуткость. Если бы не ваши решительные действия, наш новоиспеченный подполковник наделал бы тут — на семи самосвалах не вывезешь.
Он взял под руки Марину и Саню и повел их к дверям. Проводил и вернулся. Сел за стол и долго молчал, изредка пристукивая пальцами по столу.
— Все, что я должен был бы сказать тебе по этому поводу, высказала Марина. Вспомни ее слова и подкрепи их мужскими выражениями. Но итог подведу: не пошел бы я нынче с тобой, старший сержант Орач, в разведку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50