Впрочем, поскорее жениться у него была особая причина: приспело время официально усыновить Саню, который жил с ним. А женатому пройти все бюрократические рогатки на этом пути гораздо проще.
Марина вернулась из заключения через три с половиной года. Иван с Аннушкой и Саней в ту пору жили в большом обветшавшем доме Крохиных. Марина, конечно же, тоже поселилась под родительским кровом. Она быстро нашла общий язык с мальчишкой. И с тех пор стала членом Ивановой семьи.
Не слукавил ли Иван Иванович в то далекое время перед самим собой? Он никогда не задавал себе такого вопроса, поэтому и ответа на пего не было.Саня сидел перед ним, как неумолимый судья.
«Судить других — легко,— думал Иван Иванович.— А вот себя... И не только судить, но и осудить! Приговорить! А ведь мы чаще всего лишь делаем вид, будто судим себя. На самом деле лишь защищаем и оправдываем. По любому случаю находим смягчающие вину обстоятельства, смягчающие до такой степени, что вина кажется заслугой»,
Да... Приходит время, и сыновья судят отцов. Только не по отцовским законам, а по своим, предлагая свои мерила добра и зла.
— Ты, отец, прошел в жизни мимо своего счастья. Вернее, не прошел, а прошмыгнул и обрадовался: «Не заметили». Такую женщину обошел! Чище и выше ее нет на земле. А она свою любовь к тебе выстрадала. Она и сейчас живет в твоем доме только для того, чтобы видеть тебя.
— Ну уж ты... Сочинитель,— смутился Иван Иванович, которому укорные слова сына были приятны. По крайней мере, не противны.
— Но я видел, каким добрым теплом светятся твои глаза, когда ты смотришь утром на Марину, и сколько равнодушия в них, когда ты приходишь с работы и тебя встречает Аннушка.
— Это же естественно,— осторожно оправдывался Иван Иванович.— Утром я встаю бодрый, отдохнувший, полный надежд, а прихожу уставший, опустошенный, нередко злой.
Саня покачал головой, он с такой версией был не согласен.
— Ты пе думал, как страдает от такого двойственного положения Аннушка? Она же все видит, все понимает! С того дня, как вы расписались. А та боль, которая все эти годы живет в сердце Марины! Тебя все это устраивало — чужая боль, чужая мука, чужое страдание.
— Саня! Сын! В чем ты меня обвиняешь! — взмолился отец.— В том, что я после возвращения Марины не расстался с Аннушкой?
— Ты проповедуешь — дома и па службе — идеалы добра и милосердия. А по каким канонам сам живешь? По таким ли? Пет! По чужим, которые тебе навязали другие. Может быть, и хорошие люди. По и они сами исповедуют совсем-совсем иные каноны. «Почему?» — спросишь ты. Да потому, что любой закон отражает опыт прошлого. А человек живет будущим.
— Да ты, Александр Иванович, анархист! — вырвалось у Ивана Ивановича. — Ты отрицаешь всякую законность.
— Не законность, а догматику прописных истин! Жизнь всегда шире и многограннее буквы. Вот природа живет по объективным законам, которые не зависят от чьей-то воли. В основе человеческих отношений должны лежать объективные законы природы. Совесть, что ли. Для меня тетя Марина — идеал женщины. Встречу такую — отдам ей себя всего без остатка. Не встречу — значит, туда мне и дорога.
(Вот это признание! Как мало мы знаем своих детей!)
— А Екатерина Ильинична? — не без подколки сказал Иван Иванович сыну, который только что развенчал всю его жизнь.
Саня протестующе поднял руку:
— Это совсем другое. Екатерина Ильинична — друг, от которого нет тайн, кото-рому можно поплакаться в жилетку. Иногда мужчине просто необходимо поплакаться и выговориться. Женщины умеют слушать. Мужчины — рассказывать, а женщины — слушать.
Иван Иванович пытался вспомнить, с чего начался у них с Саней этот трудный, видимо, давно назревший разговор.
— Слушай, сын! А какое отношение все то, в чем ты меня обвинил, имеет к Тюльпановым?
— Ты сказал, имея в виду нестандартность отношений в их семье. И Екатерину Ильиничну сюда приплел... Мол, все ненормальное становится источником беды. А я показал тебе, что ты сам вот уже более двадцати лет являешься источником ненормальной жизни близких.
— Нет, это черт знает что! — воскликнул Иван Иванович, обидевшись на Саню всерьез.
Неизвестно, чем бы закончилась их беседа, если бы в это время в кабинет не вошли Крутояров со старым учителем.Майор был, как всегда, доволен собой. Рот — до ушей, глаза расцвели васильками. Он с чувством победителя — этак небрежно, мол, глядите! — бросил на стол перед Ора-чем три мокрых фотоснимка одного и того же человека (в разных позах).
— Ну как? Давайте-ка сюда «бородатых», сравним! Тут он увидел сидящего на стуле возле стола своего начальника бородатого Саню и остолбенел. «Что? И этого уже взяли!» — прочитал Иван Иванович удивление на его поглупевшей физиономии.
— Знакомьтесь, мой сын Александр. Это его привез Лазая на своей машине к мебельному за несколько минут до ограбления. Позже вы, Олег Савельевич, зафиксируете беседу с ним протоколом. Они с Лазней работали на одном участке, были до последнего времени в хороших отношениях. Но теперь, как вы помните, Богдан Андреевич начисто отрицает это знакомство.
У Крутоярова мгновенно созрела версия (у него все версии всегда возникали «мгновенно»):
— Он что же, «прикрыл» друга на всякий случай? А вдруг тот все-таки причастен к ограблению!
— Вот вам и придется это выяснить,— пояснил Иван Иванович.
Он понимал, как тяжело отказываться самолюбивому офицеру от прежней мысли, что Лазня — прямой участник преступления. А что же теперь получается?
— Тут есть несколько моментов,— успокоил Иван Иванович поникшего было Крутоярова.— Мы с Орачем-млад-шим, кажется, нашли объяснение кладу, обнаруженному у Лазни.
Иван Иванович протянул руку к мокрым фотографиям, которые принес Крутояров. Нет, ошибки быть не могло! Эти злые глаза! Это сухое, вытянутое клином лицо. В нем что-то крысиное, неприятное. «Суслик! Кузьмаков!» Это же он вместе с Георгием Дорошенко, по кличке Жора-Артист, двадцать с лишним лет тому назад «благословили» ломиком демобилизованного воина на службу в милицию.
— Знакомый? — поинтересовался Крутояров.
— Близкий. Можно сказать, родственник.
Иван Иванович разложил на столе фотографии «троицы» бородатых и эту, новую, Кузьмакова. Сомнений не оставалось: злой бородач — он и есть Кузьмаков. Учитель биологии сразу опознал его.
— Он! — обрадовался старик, будто встретился с родным человеком, за которым соскучился.— Ну вот и свиделись! Я же тогда ему сказал: «Как вам не стыдно бросать огромным молотком в маленьких собачек!»
Все четверо, сгрудились возле стола, где лежали фотографии. Саня взял фото безбородого Суслика. Долго к нему присматривался:
— А я его знаю. Ей-ей! Видел на шахте. Может быть, даже на четырнадцатом участке. Мельком однажды, но видел. Эти глаза... Да и вся физиономия, смахивающая на крысенка, попавшего в ловушку...
— Шахта! — обрадовался Крутояров.— Это уже адресок. Поищем! Чтобы среди трех с половиной тысяч не найти одного!
Иван Иванович тоже порадовался:
— Могу с точностью определить и второго бородача,: Георгий Дорошенко. Неразлучная пара: Дорошенко и Кузьмаков. Надо запросить из архива дела обоих.
— Фото и отпечатки! — ликовал Крутояров в надежде, что в старом деле все это есть.
Начинался новый этап поиска. Старого учителя можно было отпустить. Поблагодарив сердечно за помощь, Иван Иванович проводил Новгородского до машины.
— Сережа, в полное распоряжение Арсентия Илларионовича!
Когда Иван Иванович вернулся к себе, там уже сидел бука букой Богдан Лазня. В кабинете стояла угнетающая тишина. Орач мгновенно оценил ситуацию.Вопросы, которые мучали его: кого из бородатых привез Лазня в мебельный, отпали. Проблема богдановского «клада» общей суммой в пятнадцать тысяч не очень волновала заместителя начальника областного уголовного розыска, скорее всего, это по профилю другого отдела — ОБХСС. Но во время розыска нельзя пренебрегать никакими фактами, любая деталь, даже по первому впечатлению «нестоящая», может указать нужное направление поиска. Пятнадцать тысяч, обнаруженные у бригадира сквозной комплексной бригады проходчиков, это, кажется, результат поборов, заведенных на шахте «Три-Новая». Где-то там же, на шахте, Саня видел и Кузьмакова, одного из участников ограбления мебельного магазина. В бригаде «блатных мужичков» у Лазни каждый второй в прошлом был не в ладах с законом. Не может ли что-нибудь конкретное рассказать о Кузьмакове бригадир четырнадцатого участка?
Иван Иванович, кивнув на Саню, спросил Лазню:
— Знакомить не надо? Тот угрюмо молчал.
— Богдан, да ты что! — воскликнул Саня, удивленный таким поведением своего бывшего бригадира.
— А черт вас знает, что вы все делали в магазине! — пробурчал тот.
Иван Иванович мгновенно сориентировался, схватил со своего стрла фотографию бородатого Кузьмакова.
— «Вы все» — это кто? Он, которого ты привез, и те, кого отвозил?.. К примеру, вот этого! —и он протянул Лазне фотографию.
Видать, перехватило у Богдана Андреевича в горле. Глаза готовы из орбит выскочить. Палились кровью.
— Никого я не отвозил, чего вы мне шьете,— пробурчал тот.
— Может, и не отвозил, но видел двоих бородатых, которые выходили из магазина через главный вход. Или ты их увез, или видел, как они уехали.
— Никого я не увозил! — набычился еще больше Лазня.
— Значит, видел...
— И не видел.
Иван Иванович по опыту знал, что Лазня теперь будет твердить одно: «не увозил, не видел». Надо было предъявить ему такое обвинение, которое заставило бы Лазню уверовать в серьезность ситуации и неотвратимость наказания. Он, конечно, будет на первых порах, пока его окончательно не приперли к стенке, отнекиваться. Вот тут-то
и подбросить, как бы невзначай, главный вопрос. Лазня захочет убедить собеседника в искренности своих намерений и подтвердит «малое», чтобы ему поверили и в «большом». Но «малое» и есть для следствия главное.
— Богдан Андреевич, хотите, раскрою вам тайну пятнадцати тысяч, которые были обнаружены у вас в машине и в гараже? — Не дожидаясь его согласия, Иван Иванович закончил: — По триста рублей с каждого «блатного мужичка»... Пряникову на молочишко.
Лазня вскочил со стула и в ярости ударил себя кулачищем в грудь:
— Мои! Кровные! Никакому Пряникову не отдам!
— А он их ждет.
— А вот ему! Вот! — Богдан Андреевич на каждой руке скрутил по два кукиша и ткнул все четыре куда-то в пространство.
Иван Иванович понял: отдавать начальнику участка пятнадцать тысяч Богдан Лазня не намерен. Почему? Сейчас это не имело особого значения, но веры в то, что эти деньги заработаны тяжелым горняцким трудом, у майора милиции не было. Так что же: собрал, а отдавать не хочет? Считает их своими?
«Интересно... Интересно...» Иван Иванович протянул Лазне фотопортрет безбородого Кузьмакова:
— Напомните, как его фамилия?
Лазня мгновенно скис. То бушевал, клокотал, шипел гневом возмущения, а тут словно выключился. Сел на стул и спокойно сказал:
— Не помню. Кажется, работал, но уволился.
— Давно?
Он пожал плечами.
— Директора ушли, дела на шахте пошатнулись и многие разбежались... Как крысы с тонущего корабля.
«Придется поинтересоваться в отделе кадров»,— решил Иван Иванович. А начальник отдела кадров шахты «Три-Новая» — Екатерина Ильинична Генералова.
— Что с вами прикажете делать, Богдан Андреевич? — спросил Орач.— К ограблению магазина, похоже, вы прямого отношения не имеете. Если, конечно, не отвозили двух своих бывших... Этого,— теперь Иван Иванович положил на стол портрет бородатого Кузьмакова и прихлопнул его рукой для пущей важности,— и этого... Только
кого из двоих-то? — Он приложил к портрету Кузьмакова обоих бородачей: одного слева, другого справа.
Лазня проглотил вязкую слюну. Он понимал, что от ответа зависит его судьба, но то, что он мог сказать, майора милиции не устраивало. И он молчал.
— Что же вы, Богдан Андреевич, будто языка лишились?
— Никого я не увозил... Детьми клянусь. Александр,— обратился он к Сане,— скажи отцу... Ты бросил матрасы на заднее сидение и пошел в магазин. Через три-четыре минуты выбежала женщина и завопила: «Ограбили!» Когда мне было с кем-то договариваться?..
— Хорошо, не отвозил. Но видел. Этого? — требовал Иван Иванович подтверждения.
Он был убежден, что Лазня вполне «созрел», по тот почему-то не хотел отвечать.
— Тех, которые вышли, не знаю... А этого я бы признал. На том разговор и закончился.
— Похоже, Богдан Андреевич, свидание с родными у вас откладывается, скажем так, на неопределенный срок.
— А я верю ему: не отвозил он никого,— вмешался в разговор Саня.
— Если не отвозил, то зачем ему было нужно «железное» алиби? — спросил Иван Иванович.— Весь этот спектакль со спуском в шахту...
— Со страху... по дурости,— признался Лазня.
— Возможно, со страху, но не по дурости,— возразил Иван Иванович.— Привезли вы бывшего горного мастера... бородатого... А из магазина после ограбления вышли еще двое ваших знакомых, эти бородатые. И вы решили, что магазин грабили все трое. Вот и дали стрекача. Этот был? — стучал Ивап Иванович пальцами по фотокарточке Кузьмакова.
Но столь очевидного, по мнению Ивана Ивановича, факта Богдан Андреевич признавать по хотел.Почему? Что-то стояло за этим...
«Еще сам попросишься на исповедь»,— подумал майор милиции.
НЕ ВЕРЬ РЕЧАМ - ВЕРЬ ОЧАМ
Мягким звонком напомнил о себе красный телефон на столе у майора Орача — прямая связь с начальником областного управления.Иван Иванович давно ждал этого звонка. Ждал и до последнего момента молил бога отсрочить разговор. Что он мог доложить генералу еще полчаса назад? Все общее? История с Богданом Лазней... Его попытка обеспечить себе «железное» алиби, деньги, обнаруженные в двух местах... Версии, версии... Они скорее уводили в сторону, чем вели к истине. Вот номер серой машины, которая крутилась вокруг мебельного накануне ограбления. Это уже что-то. Невыразительные портреты трех бородачей? Их зацепкой не назовешь. Единственная реальность — портрет бородача, выполненный фотороботом со слов Лазни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50