Саня, ухмыльнувшись, отрицательно покачал головой!
— Богдан — работяга. Для него нет большего удовольствия, чем обскакать всех на белом свете — пройти выработку быстрее и «репернее» — то есть строго по реперам. Ты бы видел его глаза, когда он рассказывает о шахте! Они светятся. С такими глазами и без светильника в глухом забое не пропадешь. У него никакой жадности к деньгам. «Богдан, займи!» — Если своих нот — возьмет для тебя у другого. Душа! Он весь наружу, весь открыт.— Саня подумал и добавил: — Для друга и врага... Для плохого и хорошего.
— Хочешь сказать — для подвига и преступления? — переспросил Иван Иванович.
— Можно и так. Его мир со всеми плюсами и минусами четко вписывается в понятие «шахта». Остальное — как приложение. Даже семья, если хочешь.
Вначале и у майора милиции Орача было такое же «романтическое» представление о Лазне. Особенно после его откровенного признания, как оп организовывал себе в шахте «чистое» алиби. Но потом начали проступать такие детали — деньги, найденные в гараже, разговор Прянико-ва с женой Богдана Андреевича: «В тряпочку — и выброси», которые резко изменили его мнение о Лазне.
— А если бы кто-то попросил его о простой услуге: «Богдан, я кое-что должен взять в мебельном... Подскочи к шести. Но без опозданий». Богдан, не ведая ни о чем, подъехал. Вышли двое. Один его знакомый, второй — знакомый знакомого. «Поехали». А тут— крик: «Ограбили!» — цредложил Иван Иванович свою версию.— Клиентов где-то высадил, долю получил и — в шахту, организовывать алиби...
Саня глянул отцу в глаза и подавленно признался:
— Пожалуй, это в его характере. Ребята рассказывали, еще на Ливийской шахте... Кум попросил у него пять тысяч — на машину не хватало. Своих таких денег у Богдана не было, на книжке всего полторы тысячи. Снял все до копейки и еще занял три с половиной тысячи у помощника начальника участка. Осчастливил кума. Пришло время платить долги — кум хвостом вертит. Разбил свою
машину, по пьяному делу чуть всю семью не угробил. И говорит Богдану: «Какие деньги? Может, ты кому-то другому одалживал, а с похмелья запамятовал? Покажи мою расписку...» Богдану и в голову не могло прийти, что надо было требовать какой-то документ с близкого человека, у которого он крестил сына. «За пять тысяч продать совесть, Иуда Искариотский!» А помощник начальника участка придерживался иных житейских принципов: табачок — на всех, а жена—у каждого своя. И если хочешь потерять друга — займи ему в долг, причем побольше. Помощник начальника участка принес в суд Богданову расписку. А тот и не отрицает: «Брал. Для кума. Но кум не возвращает, клятый». У суда решение простое: «Брал — верни. А с кумом регулируй свои отношения сам. Хочешь — подавай на него в суд». Не подал. Набил спьяну морду сквалыге, и на том дело кончилось. И что же?.. Каким был, таким и остался. Уже на нашей шахте давал взаймы деньги, опять на машину и опять без расписки. По тут все разрешилось в срок и полюбовно.
Сколько в человеке противоречивого... И как по-разному можно" толковать одни и те же поступки. В одном случае они будут возносить, а в другом изобличать его...
— От магазина Лазня поспешил домой, бросил машину во дворе, переоделся в тряпье, спустился в шахту по вентиляционному и — бегом к людскому. По дороге отметился в трех точках, чтобы видели его в шахте. Позвонил на участок. Выехал. Отметился в табельной: «Девочки, я две смены отмаптулил....» «Железное» алиби... Не подскажешь ли, в каком случае с такой изобретательностью человек готовит себе фальшивое алиби?
— Здесь двух мнений быть не может,— согласился с доводами Саня.— Но я лично не верю в то, что Богдан — грабитель.
— Предложи другую версию.
Саня долго думал, затем признался в своем бессилии:
— Сдуру!
— Самое надежное доказательство непричастности — стой на своем месте. Прибудет милиция — разберется. Но, допустим, драпанул сдуру, как ты говоришь. Однако так же «сдуру» он делает умнейшие вещи! Весь его путь от вентиляционного ствола до людского — образец стратегического мышления.
— Случается, мы совершаем такие поступки, которые потом ни объяснить, ни оправдать не можем. Страх перед наказанием порою заставляет легкий проступок маскировать преступлением: мелкую растрату — поджогом, поджог — убийством, а убийство — изменой Родине. И в конце концов запутавшийся в отчаянии решается на самоубийство.
Конечно, логика в рассуждениях Сани была. Но майору милиции Орачу нужна не логика, а истина.
— При досмотре в его машине под ковриком обнаружили шесть с половиной тысяч. Сто тридцать пятидесятирублевок, накрытые свежей «Вечоркой»,— продолжал Иван Иванович выкладывать «доводы обвинения». Сам он не мог найти им объяснений, которые были бы в пользу Лаз-ни. Может, какую-то свежую идею подкинет Саня, который лучше него знал бригадира сквозной комплексной...
— И ты решил, что это плата за проезд? — не скрывал Саня скепсиса.
— Вначале — да. Но при обыске в гараже наткнулись еще на один клад: восемь с половиной тысяч. Разными купюрами.
Саня растерялся.
— Но он-то, он как все это объясняет?
— «Не те», «не ваши» — и ни слова больше.
— «Не те»,— размышлял Саня.— Тогда какие же?
— Вот и я не могу найти ответа на этот вопрос. Жена Богдана Андреевича категорически заявила: «Деньги начальника участка Пряникова».
— Ничего не понимаю! — признался Саня и нахмурился Иван Иванович не любил эти «хмурые» мгновения. Они искажали на лице выражение доброты, свойственной Сане, и напоминали о том, что в его жилах течет кровь Гришки Ходана.
— Еще одна деталь: узнав, что Богдана Лазню увела из бани милиция, Пряников позвонил его жене и предупредил: Богдана — «замели», если есть что-то в доме — в тряпочку и выброси. Перед вашими окнами клумба — скроется в траве, не заметят. И еще, мол, пусть Богдан все берет па себя: статья мягче и срок поменьше. А Пряников за это найдет адвоката и «подмажет» следователю с судьей...
Глаза Сани просветлели. Хмуринки на лбу растаяли.
— А вы, товарищ майор, знаете, что месяца четыре тому назад Богдан Андреевич подавал на Пряникова в суд?
Об этом Иван Иванович понятия не имел.
— Оскорбление действием... Только во время следствия Пряников из обвиняемого превратился в свидетеля, а второй бригадир четырнадцатого участка — Юрий Ракоед — в обвиняемого. Явился Ракоед в гараж к Лазне со своими дружками и «проучил» Богдана. Тот полтора месяца пролежал в больнице с сотрясением мозга. Досталось тогда и сыну Лазни, его спустил в подвал Пряников. Суд решил, что причиной драки стали неприязненные отношения между двумя бригадирами, дескать, в свое время они не поделили место иод гараж.
Новость заслуживала внимания. С одной стороны, это объясняло причину ненависти бригадира Лазни к начальнику участка Пряникову, а с другой... еще больше затуманивало суть их нынешних отношений — ведь после суда Богдан Андреевич поил Петеньку у себя в гараже и возил его на свидание к Алевтине Тюльпановой.
— Ты мне об этом почему-то не рассказывал,— посетовал Иван Иванович.
— Так все это произошло в то время, когда я уже не работал на шахте. Встретил кого-то из ребят своей смены, позлословили... Лазпю уважают, а Пряникова побаиваются, поэтому в детали не вдавались, так, в общем. Похихикали.
— Что-то связывает Лазпю с Пряниковым, причем настолько, что друг без друга жить не могут,— размышлял Иван Иванович.— Не думаю, что добродушный добряк, как ты рисуешь Богдана Андреевича, мог затаить обиду десятилетней давности: место-де под гараж не поделили. Там все гаражи равноценные, и гараж Лазни не хуже других. Выходит, кому-то было выгодно все свалить на давнюю обиду, а истинную причину драки в гараже утаить. О ней умолчал и сам пострадавший, который пролежал в больнице с сотрясением мозга полтора месяца...
— Могу еще один слушок обнародовать,— предложил Саня.
— Ну-ну,— подбодрил его отец.
— На четырнадцатом участке у забойщиков в бригаде Ракоеда и у проходчиков Лазни — заработки в пределах тысячи. На соседних участках — по пятьсот. Так вот, болтали, будто на четырнадцатом в пользу начальника участка собирают по триста с тысячи. Со мной лично на эту тему никто никогда не заговаривал,— предупредил Саня.
— Еще бы! Ты же горный мастер. И потом, Пряникову наверняка было известно, что твой отец работает в милиции. Кстати, как ты перешел на четырнадцатый?
— Екатерина Ильинична предложила, там, говорит, хорошие заработки. Она знала, что я собираюсь вернуться в институт,
Не нравились Ивану Ивановичу эти совпадения. Что-то за ними стояло...
— Вот мне сейчас пришло в голову: тебя наградили значком «Шахтерская слава». А ты к тому времени проработал на участке всего месяца три... За какие такие заслуги тебя выделили?
— Не знаю. Сам удивлялся. Я говорил Екатерине Ильиничне: «Эта награда жжет мне руки, я не смогу ее надеть. Какая-то она... незаслуженная». Екатерина Ильинична отвечала: «Если бы ты ее не стоил, мандатная комиссия министерства тебя бы вычеркнула из списка. Такие случаи у нас были. А ты прошел по всем статьям, так что не суши себе мозги».
«Может быть, тут без Генераловой и не обошлось,— подумал Иван Иванович.— Она знала, что Саня расстается с шахтой и уже не вернется в угольную промышленность — займется наукой. Вот и хотела зафиксировать в его биографии это событие. Для потомков».
— Саня, мы снова отвлеклись. Феноменальные заработки на четырнадцатом участке...
Иван Иванович вспомнил, как Лазня хвалился: «У меня в бригаде каждый второй — бывший заключенный». Тогда шел разговор о засорении его языка блатными выражениями. А теперь этот факт позволил Ивану Ивановичу на все взглянуть с другой стороны.
— Тебе не доводилось слышать такое выражение; «блатные мужики»?
— Ну как же! — воскликнул Саня.— Так Богдан называл за глаза своих проходчиков: «Мои блатные мужички».
— А «блатной мужик» на воровском жаргоне — это раб, который в заключении отдает часть своего труда или пайка «пахану», воровскому воеводе. Сколько у Лазни в бригаде людей?
— Четыре забоя по четыре смены. В смене — по три человека. Двое — подсменных. Всех без бригадира — пятьдесят шесть. А что?
— Да то... Округлим: пятьдесят человек. По триста с каждого... Выходит — пятнадцать тысяч, по заявлению Елизаветы Фоминичны — пряниковских денег.
Иван Иванович был доволен, что долгие логические рассуждения привели его к такому выводу.
— И ты решил, что Богдан собирал?
— А ты считаешь, что Пряников в день зарплаты садится с мешком в нарядной участка и ждет, когда каждый из забойщиков и проходчиков кинет ему в торбу? Убежден, что для систематического проведения операции по изъятию денег у Пряникова существует целый штат. Есть «давилы», которые ведут крутой разговор с колеблющимися, и «банкиры», которые собирают мзду. А кто же лучше бригадиров выполнит эту функцию! Себе Пряников оставил благородную миссию: получать «чистоган» от «банкиров» и распределять между сообщниками.
— Неужели Богдан взялся за такое лакейское дело? — не верилось Сане.
— Пряников вытащил его из грязи и возвеличил. У Лазни были неприятности на прежней шахте. На Ливенке, говоришь? Он там покупал больничные листы у какого-то лекаря. Исключили парня из партии, лишили доверия. Вот такой, вкусивший славы, но лишившийся ее, Пряиикову и был нужен. Он рассчитал правильно: Лазня — способный организатор, влюбленный в горняцкое дело человек. Верни ему то, что у нет отобрали, и он будет на работе творить чудеса. Ну, а поборы со своих проходчиков по простоте душевной будет считать мелкой услугой. Не знаю, прилипало ли что-нибудь в результате этой операции к рукам Лазни...
— Ручаюсь, что нет! — вырвалось у Сани.
— Не ручайся! Какая-то заинтересованность у него была. Хотя бы самая элементарная: ему всю зарплату оставляли целиком, он пай в копилку Пряникова не вносил.
— Но это же не уголовное преступление!
— Все зависит от того, каким образом возникали «большие заработки» на участке. Узнав об аресте в бане Богдана Лазни, Пряников переполошился: где деньги? Он не знал, что часть из них в гараже, в подвале, под ящиком с картошкой, а вторая — в машине Лазни, под ковриком, поэтому звонит его жене. Так что твой хваленый Богдан в этом деле играл далеко не последнюю роль, по крайней мере, статистом не был.
— Жаль мне его, если все так было,— с грустью проговорил Саня.— Надежный он в жизни человек: не продаст, не предаст, слабого не обидит, перед власть имущим шапку ломать не станет,— он весь начинен рабочей гордостью.
— Именно такой Пряникову в помощники и нужен: надежный, за его рабочую спину можно укрыться. Но вот что интересно: я все-таки верю, что Лазня к ограблению магазина прямого отношения не имеет: круг его подвигов и преступлений — шахта. Непонятно пока одно...
Иван Иванович достал из стола фотопортреты «троицы», Саня внимательно посмотрел на каждого:
— Братья-близнецы...
— В ограблении магазина, судя по всему, принимали участие трое или четверо.
Саня еще раз посмотрел на портреты бородачей.
— Как на детском рисунке — никаких деталей. Разве что вот этот,— показал он на бородатого со злыми глазами.— Я их уже где-то видел, но очень давно. Может быть, даже не наяву, а во сие.
— И у меня такое же ощущение. Глаза...— признался Иван Иванович.— Конечно, портреты троицы обобщены... А как тебе этот молодец? — Он протянул сыну фотопортрет, выполненный со слов Лазни.
Отец ждал, как среагирует сын. Это был решающий момент их разговора с Саней.
Взметнулись в недоумении глаза сына. Ходановский лоб подчеркнули схлестнувшиеся на переносице широкие, густые черные брови.
— На меня смахивает,— осторожно признался он.
— Этого человека Лазня привез в мебельный за несколько минут до ограбления. И утверждает, что тот нанял его за бутылку «белоголовой», которую показал ему из спортивной сумки. Раньте он бородача и в глаза не видел. Это я тебе, Саня, к тому, чтобы ты не воспринимал случившееся как веселый анекдот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50