Поманил женщину-водителя
к себе. Она пошла к нему с документами. А мужик, сидевший на месте пассажира, пересел за руль, включил скорость и протаранил шлагбаум. При этом он или еще кто обстрелял гаишника из автомата. Гаишник, уже раненый, стрелял ему вслед, но тот ушел. Женщина утверждает, что мужик подсел к ней в машину на Мариупольской развилке, сказал, что ему в Таганрог. Было по пути, и она взяла, чтобы не так скучать в дороге.
— А что говорит по этому случаю постовой ГАИ? — спросил Иван Иванович.
— Ничего. Он в бессознательном состоянии. Парню делают операцию в местной больнице, везти в Мариуполь было нельзя. Строкун спрашивал, что у нас по бородатому, я сказал, что есть «фоторобот». Похвалил: «Молодцы». Они там пытаются напасть на след умчавшегося «жигуленка», но пока безрезультатно... Может, что-то пропишется, когда рассветет,
— За ночь-то может умотать...— посетовал Иван Иванович.
И вновь засосало под ложечкой: «фоторобот» бородатого — это портрет Саньки...
Чем ближе подходил момент, когда надо было окончательно определиться с ситуацией, тем большая тревога охватывала Ивана Ивановича.
— Спасибо,— поблагодарил он Крутоярова. И, не удержавшись, предупредил: — Может оказаться, что наш с вами «бородатый» к происшествию с мебельным магазином не имеет никакого отношения.
— Как так! — удивился старший оперуполномоченный. Портрет бородатого, выполненный фотороботом по описанию Лазни, оп ставил себе в заслугу и, конечно же, не намеревался отказываться от такого успеха.
— При встрече, Олег Савельевич. А сейчас — залетная с серией ЦОФ 94...— Иван Иванович положил телефонную трубку и сказал с напряженном прислушивавшемуся к его разговору учителю: — ЦОФ — серия Краснодарского края. Вот откуда, Арсентий Илларионович, машина мышиного цвета с водителем, смахивающим па старую крысу. На мебельном поживились заезжие. Таких у нас называют гастролерами.
Как говорится: два пишем — один в уме. Так вот этим «одним» в уме Ивана Ивановича был сын. «Санька к ограблениею мебельного не причас-тен! Ограбили залетные, чужаки!»
— Когда это произошло? — Ивану Ивановичу важно было знать время.
— Когда? — задумался учитель.— Около шести. Может, без пяти — без семи... У меня в квартире четверо часов. Дань молодости. Ходики — первое наше с женой приобретение. Часы с кукушкой подарили мне, когда я уходил на пенсию. Мои любимые, каждый час напоминают тебе, что ты еще жив. Выскочит птаха и прокукует твое время. И чем ближе к ночи, тем больше она обещает. Я еще чаевничал, когда кукушка отсчитала мне полдюжины. Будильник тоже из тех времен, когда надо было допоздна проверять тетради, а утром вскакивать ни свет ни заря, чтобы успеть до школы сделать пробежечку в десять километров. И еще одни — современные, настольные. Тоже подарок. Но я их не люблю: они заводятся раз в семь дней, а это на неделю лишает меня удовольствия дотронуться до них. Заводишь — и вспоминаешь прошлое, людей... Отберите у пенсионера воспоминания — и останется у него одна злость на то,
что он уже стар, немощен, а другие все еще молоды и здоровы... Вы знаете, почему некоторые пенсионеры на старости лет становятся желчными, анонимщиками? От зависти к молодым, к сегодняшнему дню. Пенсионер — это человек без будущего, у него все в прошлом. А живой должен приносить пользу живым. Хоть чем-то. Иначе он будет в тягость даже близким. По ночам меня посещают бредовые идеи. Вот одна из них: если бы я был писателем, я бы написал роман-памфлет о том, как один президент-диктатор, очень-очень старый, начинает термоядерную войну только потому, что все живущие на белом свете моложе его. Все, чего он хотел, он достиг: власть, деньги. Но понимает, что его все ненавидят, в том числе самые близкие, ждут не дождутся его смерти. И оп мстит всему миру — начинает войну, в которой гибнет земная цивилизация.
— Да... Сюжет вашей книги оптимистическим не назовешь,— согласился Иван Иванович.— Арсентий Илларионович, как по-вашему, мы не отвлеклись от главной пашей темы?
— Извините, но я очень много думаю, а поделиться мыслями не с кем. Сып — горняк, у него своих забот полный рот. Невестка — женщина с чисто женскими проблемами... — Он вдруг перешел на шепот: — Вы знаете, Иван Иванович, я бы на уровне Совета Безопасности принял обязательное для всех постановление: не ставить во главе государства людей пенсионного возраста...— Учитель взглянул па Орача и с тоской в голосе предупредил: — Только не считайте меня сумасшедшим.
— Нет, нет, я так не считаю,—- поспешил заверить его Иван Иванович, у которого и в самом деле возникла мыслишка о некоторых странностях в характере старого учителя.— Я вас прекрасно понимаю: человек долгие годы ни-' кому ничего, и ему тоже никто ничего. И так не один год... А если ты нужен людям хоть чем-то, советом, добрым делом, сочувствием... Вот я вам благодарен... Теперь еще о третьем случае...
— О сегодняшнем? — скептически спросил учитель.— Совсем уже никакой не случай... Заводил будильник, смотрел в окно, думал о чем-то своем. Возле детского комбината — его еще называют детсадом — стояла серая машина. Может, кто-то приехал за ребенком? Ездят, балуют детей с раннего возраста, приучают к тому, что их ребенок особенный, вон за ним папа приехал на машине, а другие ходят пешком. Водителя я не видел, Завел будильник, поста-
вил его на комод и отошел от окна. Куда потом делась эта машина, понятия не имею.
Старый учитель извинялся за то, что не может быть еще чем-нибудь полезен.
— Арсентий Илларионович! —успокоил его Иван Иванович.— Я вам чрезвычайно благодарен. Вы столько рассказали — на детективный роман хватит.
— Не люблю детективов! — признался старый учитель.— И Достоевского но этой же причине не читаю. Страсти-мордасти... Убил мерзавец старуху, и его совесть замучила. Так об этой черной, как оспа, совести — на весь белый мир. Конечно, старушка — не божий одуванчик, по ней самой плаха плакала — сколько она горя людям принесла своим существованием! Но не имеет права один человек судить и карать другого, этим правом может быть наделено только общество в целом. Я хотел сказать — суд, которому общество поручает себя защищать. За умышленное убийство надо наказывать строго. «И аз отмщение воздам!» Л мы черную душу прославляем всеми средствами пропаганды: и кино, и телевидение... Не думаем о последствиях. Книга, написанная о преступнике,—все равно что речь защитника, который ищет смягчающие вину обстоятельства. И чем талантливее книга, тем она опаснее. Не могу простить Сереже Есенину, моему любимому поэту, этих дурацких слов: «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Сколько они унесли жизней? Яркому герою, даже подлецу, молодежь стремится подражать.
Старый учитель был интересным человеком со своими четкими, возможно и ортодоксальными, но принципиальными взглядами.
— Арсентий Илларионович, в одном не могу с вами согласиться. Вы недооцениваете социальной роли детектива. Книги Флеминга о знаменитом супермене Джеймсе Бонде сформировали в Америке тот психологический климат, который позволил Штатам ввязаться в войну во Вьетнаме. Детектив на сегодняшний день — это не просто литература или зрелище, это острое идеологическое оружие, которым, увы, наши работники литературы и кино пока еще пользоваться пе научились. Детектив читают тысячи, а смотрят по телевидению — миллионы: от подростка до академика. Вы Бернарду Шоу верите?
Старый учитель смутился:
— Как можно не уважать этого великого шотландца?
— Так вот, он назвал полицейский роман, то есть детектив, самой острой социальной литературой. Очень важно, каких героев воспевает детектив. Именно но этому сегодня можно судить о моральном облике общества.
— А без детектива нельзя? — язвительно осведомился старый учитель.
— Но вот смысла и отказываться от пего. У каждой эпохи — свой стиль в искусстве. В наше время — это мемуары и детектив. И то, и другое построено на конкретном факте.
— А я предпочитаю образное осмысление этих фактов,— торжествуя свою победу над милиционером, подытожил учитель.— Я сейчас очень много читаю... Возьмите Астафьева... Его «Последний поклон» — это поэма в слезах о ранах Родины. А книги о войне Быкова! А ожившая история России Пикуля! Люблю Гончара со времен его «Прапороносців». А «Собор» просто потряс меня. Книга о нашей больной совести, о нашем недомыслии, когда уничтожаем свое прошлое, не понимая, что без прошлого нет будуего. У человека без прошлого не может быть чувства Родины. Убежден, что тот владелец серой машины, который запустил в Умку молотком, а меня обозвал гипертоником, как раз без этого святого чувства в душе.
Если бы, Арсентий Илларионович, поподробнее о его внешности...
Учитель задумался.
- Конечно, он нас с Умкой зло обидел. Но все-таки стреча была скоротечной. И единственной. По попробую. уже говорил: ему чуть за сорок, лоб — овальный, подбо-родок конусом... острым. Сухая кожа лица... Но главное — лаза. Злые. А от этих глаз и все выражение лица — злое, как у крысенка в капкане. Не говорит, а шипит, брызжет гостью.
- Нос? — задавал Иван Иванович наводящие вопросы. - Нос? Наверное, острый... Не помню носа. Волосы темные, по самые плечи. На лбу — челочка. Почти до глаз...
- Одет?
- Без головного убора... Какая-то куртка нараспашку...
— Обувь?
— Наверное, ботинки... Да, конечно же, ботинки: когда я нагнулся, чтобы взять Умку на руки, обратил внимание на шнурки... Черные.
— Арсентий Илларионович, приглашаю вас вместе с Умкой к нам в управление: поможете фотороботу составить портрет внешности водителя, который запустил в вашу премилую собачонку. - Прямо сейчас?
— А что? Вас смущает время?
— Не столько время, сколько мой внешний вид. В этом макинтоше я выгуливаю Умку... Надо бы переодеться.
— Хорошо, заедем к вам...
КОГДА ХОРОШЕЕ ХУЖЕ ПЛОХОГО
Старый учитель биологии сказал в машине Ивану Ивановичу:
— Мне стыдно за свой возраст.
Орач не понял:
— Почему?
— Я у кого-то забрал годы... Средняя продолжительность жизни у нас в стране — для мужчин — шестьдесят восемь, для женщин — семьдесят пять. Но если долго живут старики, значит, рано умирают молодые и как бы отдают свои, еще не прожитые ими, годы нам, уже выполнившим свою
биологическую задачу. А такие люди не нужны, они линь ние. Заслуженные-перезаслуженные, но они ничего не производят лишь потребляют. Общество стареет, и это нельзя считать положительным явлением. Поэтому герон-тологам надо продлевать не жизнь вообще, а ее активную
фазу. Как ни грусино признавать, но человек должен вовремя родиться и вовремя умереть. Иван Иванович подумал о том, что проблема долгожития для Арсентия Илларионовича и в самом деле болезненная. То о президенте-диктаторе, затевающем войну на уничтожение человечества из-за ненависти к миру, который моложе его, а теперь вот это...
— Каждый из нас запрограммирован па определенный срок, так сказать, биологическая гарантия. И в пределах этого...
— Верите в судьбу?
— Если хотите, в какой-то море. Я обратил внимание на вашу походку. Плавная, легкая. Пока еще все суставы у вас надежно смазаны: не скрипят, не заедают. Участковый говорил, что вы каждый день по десять километров...
— Со студенческой скамьи,— признался не без гордо сти Арсентий Илларионович.— Исключение — армия фронт. Но там были свои нагрузки и перегрузки.
— А иной приклеен к дивану с телевизором, как же рогоносец в коллекции начинающего собирателя.
— Вы хотели сказать, рогач,— уточнил учитель-биолог.— Лукинис червус. Вредителем не является, а посему подлежит охране. Красавец с рогами оленя.
Иван Иванович просто так, к слову пристегнул «жука-рогоносца», а учитель биологии разглядел за этими словами нечто конкретное. И «паспорт» по-латыни выдал.
— Свою судьбу, пусть в природных пределах, мы с вами куем сами,— стоял на своем майор милиции.— И грех вам, Арсентий Илларионович, «катить бочку» на свою старость. Такие люди, как вы,— живая совесть народа, и вы уже самим фактом своего существования действуете оздоравливающе на окружающих. А вот тот, который охотился на вашу собачонку, из породы вредителей. И я лично буду только радоваться, если его век будет укорочен в вашу пользу.
Учитель смущенно улыбнулся:
— А вы — пламенный оратор и умеете убеждать.
Приехали. Иван Иванович завел учителя к себе в кабинет. Крутояров кому-то названивал. Громко кричал, что-то переспрашивал: «С Краснодаром...» — догадался Орач. Когда Крутояров освободился, он представил ему Новгородского:
— Главный цаш свидетель: Арсентий Илларионович... Он имел честь мило беседовать с водителем серой машины; в ту пору, когда тот был еще безбородым.
— Вы предполагаете? — Крутояров сомневался в новой версии, он верил в прежнюю: «Лазня и его бородач».
— Олег Савельевич, наши предположения и сомнения может подтвердить или рассеять только Арсентий Илларионович. Передаю его в ваше полное расположение, ведите в лабораторию. Вы же у нас специалист по фотороботам.
Задание конкретное, и Крутояров готов был его выполнить.Отношения, сложившиеся между двумя майорами, сидевшими в одном кабинете, но занимавшими разные должности, дружескими не назовешь. Но это уже из области личных симпатий и антипатий, что же касается службы, то тут к майору Крутоярову особых претензий не предъявишь. Он был исполнителен, легко загорался первой идеей, но трудно расставался с ней ради другой. О себе говорил: «Я однолюб во всем».
Возможно, Ивану Ивановичу надо быть снисходительнее к человеческим слабостям подчиненного?Крутояров безмерно любил только ту работу, которую выполнял именно он, считая ее самой важной для дела,
основополагающей. И ни в гран не ставил все то, что делали другие.
— Не желаете взглянуть на «трех богатырей» Круто-яровской работы? Фотолаборатория осчастливила.
После такой рекомендации отказаться от участия в вернисаже было невозможно.
«Трое бородатых». Портреты выполнены в плакатном, обобщенном виде, без индивидуальных черт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50