Села, серьезно поглядывая на стоящего посреди комнаты Володьку.
— Никуда я не пойду,— тихо произнесла она.
— Почему?! — растерялся Володька.
— Не пойду — и все,— упрямо повторила она.
— Здорово...— пробормотал .Володька и, отшвырнув на кровать цветы, тоже сел за стол.— Ты мне не веришь?
— Верю.
— Так в чем же дело?! — Володька даже кулаком грохнул по столу.— Что за детский сад?!
Шура настороженно следила за ним, исподлобья бросая чуть испуганные взгляды.
— Что же ты молчишь?! Я пришел. С цветами. Как дурак.
Она шевельнулась и вздохнула, придерживая дыхание, стараясь не выдать волнение.
— Хорошо... давай поговорим серьезно,— неуверенно предлагает она.
Володька демонстративно скрещивает на груди руки и откидывается на спинку стула.
— Я готов.
— Так вот...— Шура с трудом подбирает слова.— Я тебе верю... и ты мне должен верить... Такое время... Мало ли что может с нами случиться... Со мной, например: немцы придут... или под бомбу попаду...
— Ну и дура ты, дура,— со злостью перебивает Володька.
— Сама знаю,—хмурится Шура.— И ты еще совсем мальчишка... Что ты в жизни видел?! Еще такое в жизни встретишь, а я тебя по рукам, и ногам...
— Ах, вот как?! — вспыхивает Володька.— Хватит! Одевайся и пошли...
— Знаешь что, Володя,—вдруг говорит Шур а, и он видит, что она готова заплакать.—- Лучше давай договоримся... Обещание дадим друг другу... Что бы ни произошло, хоть пусть все на свете перевернется, а я тебя буду ожидать. А ты ожидай меня.
— Так война же идет! — взорвался Володька.— Не сегодня — завтра нас на фронт отправят...
— И я тебя буду ждать.
— А если война будет десять лет?!
— И десять подожду. Это, может быть, тебе трудно.
— Мне?! — Володька с возмущением вскочил со.стула.— Мне трудно? — И тут же сел, ладонями подпер голову, сказал почему-то охрипшим голосом: — Хотел как лучше... Ладно, проводи меня.
Они проходили мимо порта. На рейде стояли пятнистые, как ящерицы, корабли береговой охраны. А у причала грузился громадный белый пароход, закрытый растянутой на мачтах сеткой.
Володька и Шура остановились у решетки.По прогибающимся мосткам беспрерывной лентой шли бойцы, позвякивая привязанными к вещевым мешкам котелками и саперными лопатками. Они двигались, согнувшись, в больших, по брови, касках, с опаской поглядывая на клокочущее под ногами море. Корабль стоял тяжелый, неподвижный, и в него со всех сторон, с причала и с барж безостановочно тянулись зеленые редкие цепи. В этом было что-то муравьиное. И сами люди со своими железными круглыми головами, горбатыми спинами-мешками и тонкими сверкающими усиками штыков напоминали муравьев.
Шура и Володька прижались лицами к прутьям решетки и, не отрываясь, смотрели на это бесконечное молчаливое шествие людей, на то, как они втягивались в распахнутые трюмы, расползались по палубе, залезали на шлюпки... Черный дымок вился из толстой трубы.
— Эти уже уходят,— сказала Шура и, неожиданно повернувшись к Володьке, судорожно вцепилась в ворот его гимнастерки.— Я буду ожидать, честное слово. Ты верь!
Володька с трудом оторвал ее руки и поцеловал их. Он не мог смотреть на серое, сразу осунувшееся лицо девушки, на то, как она кусает губы и прячет глаза, отводя их в сторону.
Он только сейчас по-настоящему понял неминуемость их расставания. Понял и ужаснулся тому, что больше ее не увидит. Оставит одну в этом встревоженном громадном мире, в котором дымят пароходы, груженные солдатами, на станциях плачут дети и люди спят в проходах между скамейками...
Пространство как бы сжалось, обступило этих двоих, стоящих у железной решетки... Песчаные дюны, обнесенные колючей проволокой и вытоптанные сапогами, подводы беженцев, грохочущие по булыжнику, маскировочные сети на мачтах кораблей — все это означало расставание... Обгорелый склад в порту, разрушенная бомбой стена дома и матрос со штыком у пояса, неподвижно стоящий у ворот... И только они, эти двое, долговязый парень в обмотках и девчонка, словно наперекор всему, еще не расставшись, говорили о встрече, торопили ее и клялись не пропустить
тот несбыточно-далекий день. День, который, кто знает, может быть, никогда для них и не настанет.Потом они долго ожидали попутную машину, чтобы Володька вернулся в лагерь. Стояли на ветру, у самой дороги. И когда вдали показался грузовик, Володька поцеловал Шуру и грустно сказал:
— Не удалась моя женитьба... Ну и влетит мне в полку.
— За что?
— Да я же в самоволку удрал. Через проволоку перелез — и ходу.
— Что же с тобой сделают?
— А я знаю? Может быть, на гауптвахту посадят... Или под суд отдадут.
— Да ты с ума сошел?! — ахнула Шура, но Володька махнул рукой и подбежал к остановившемуся грузовику. Он перемахнул через задний борт, машина дернулась и, окутываясь пылью, с шумом пронеслась мимо девушки. Она еще различала Володьку, который с трудом удерживаясь в кузове на ногах, кричал ей что-то, неслышимое за ревом мотора.
— Володя-я!! — Шура бросилась за грузовиком, остановилась посреди дороги, как в густом тумане, ничего не видя и только продолжая звать: — Воло-о-одя-я-я!.
Буксир «Скиф» уже готовился отходить от причала, когда прибежала Шура. Она простучала каблуками по трапу и налетела прямо на капитана. Тот был чем-то рассержен и набросился на нее:
— Вам что, особое приглашение на судно? Совсем распустились! Под суд захотели, дорогая?
— Я вам не дорогая! — огрызнулась Шура.
На палубу вышел кок в своем неизменном носовом платке, прикрывающем лысину. Он был с похмелья. Новые резиновые калоши шлепали по доскам.
— Что же это за картошка?! — закричал он тонким жалобным голосом.— Ты хочешь, чтобы меня команда за борт вывалила?
— Какая была! — отрезала Шура,— Самому надо ходить за продуктами!
— Капитан,— заныл кок,— убери ты от меня эту девчонку... На шут она мне сдалась. От нее, кроме грубостей, ничего не услышишь...
— Товарищ капитан,— звонким голосом сказала Шура.— Отпустите меня на один день.
— Глупости,— пробурчал капитан и полез на мостик,
Он поправил на голове большую фуражку с белым крабом и закричал:
— Отдать швартовы!
Матросы забегали по палубе. Винт буксира вспенил грязную воду залива. Тяжелый провисший канат натянулся и дернул за скулу громадную, высоко сидящую пустую баржу. Она качнулась и, слегка нырнув носом в набежавшую волну, нехотя стала разворачиваться за буксиром.
— Капитан,— Шура полезла на мостик.— Отпустите, прошу вас... У меня срочное дело...
— Марш с мостика! — топнул ногой капитан.— Это что же делается? Кок! Заберите ее в камбуз!
— Шурка! — кок стоял в дверях камбуза и грозил пальцем.— Я тебе задам... Иди сюда! Не видишь, капитан не в духе?!
Шура медленно сошла с трапа и, глядя снизу вверх громко спросила:
— Вы что, не в духе? А я тут при чем?!
— Ты меня в гроб загонишь,— капитан перегнулся через поручни и сделал страшные глаза.— Сгинь...
— Значит, не отпустите? — .уже плачущим голосом переспросила Шура.
— Мы же уходим в рейс, дурочка! — закричал кок.
— А вас не спрашивают,— не оборачиваясь, бросила Шура и с мольбой посмотрела на капитана.— Иван Кирил-лович, миленький...
— Я тебе не миленький,— насупился капитан.
— Я вас встречу настоящей печеной картошкой,— заныла Шура.— Селедки достану... Родненький, Иван Кириллович...
— Все! — капитан стукнул кулаком по поручню.— Хватит!..
Он повернулся к Шуре спиной и стал смотреть на медленно уходящий берег.
— Так, значит, вы не. верите, что у меня могут быть серьезные дела? — закричала с возмущением Шура.
— Чушь!—сказал кок.
— Может быть, от этого вся моя жизнь зависит!— продолжала Шура и вдруг с отчаянием махнула рукой, побежала к борту.
— Жмот вы, Иван Кириллович! — выкрикнула она и влезла на борт, стала на нем, балансируя руками.— Жмот, хотя и капитан! А я к вам хорошо относилась!..
Она сделала шаг и бухнулась в воду. Вынырнув, вразмашку поплыла к берегу. Платье ее вздулось пузырем.
— Вернись! Верни-й-ись, Шурка-а-а! — гневно закричал капитан.—Хуже будет! Назад лучше не возвращай-ся-я-я!!
Шура, не отвечая, плыла к берегу, резко толкая волны правым плечом и сплевывая грязную портовую воду. Потом- вылезла на причал, стала отжимать подол платья. Грузчики смотрели на встрепанную ; мокрую девчонку и смеялись. Шура показала им язык и с независимым видом, зашагала по шпалам подъездного пути...
Как и в тот раз, Шура до военного городка доехала попутной машиной и сошла возле шлагбаума. Она увидела высокого и тощего человека в гимнастерке с двумя шпалами. У него был тонкий нос и желтая лысина, а глаза смотрели из-под лохматых бровей словно две колючки.
— Садитесь и рассказывайте,— коротко бросил он и кивнул на стул.
Шура села, положив руки на стол, и вдруг с горечью проговорила:
— А что тут рассказывать... Плохо все это получилось...
— Да... не блеск,— неопределенно произнес.майор.
— Он тут ничуть не виноват,— вздохнула Шура, и голос ее задрожал.— Это- все из-за меня.
.— Черт знает что,—майор медленно раскрыл ящик стола и с силой захлопнул его.— Может, будут, подробности? Вы его жена?
— Нет,— подумав, ответила Шура и быстро добавила.— Но могла еюстать.
— Он нарушил воинскую дисциплину?— сурово проговорил майор.—Побег в самоволку расценивается в военное время как дезертирство! И в соответствии с Уставом...
— А вы разве не были молодым? — тихо перебила Шура.
— Ну-у, знаете,—растерянно протянул майор.— Это не оправдание.
— Тогда я вам все расскажу,— вспыхнула Шура.— Он прибежал, чтоб в загс... перед фронтом... А я ему говорю: мало ли что может случиться... Надо подождать, когда война закончится... А он мне...
— Расписались? — Нет.
— Зря,— вдруг улыбнулся майор.— Зря, конечно. Раз уж оказия случилась. Семь бед — один ответ.
— Вы так думаете? — подавленно спросила Шура. Она замолчала.
— В общем, десять суток ему сидеть, майор пристукнул пальцем но столу.—Желаю вам всего... До свидания.
- Десять суток? — вслух подумала Шура.— Это не так много... Спасибо.
Лейтенант снова повел Шуру по коридору. На крыльце передал девушку дневальному, и тот зашагал к проходной.
На углу Шура вдруг бросилась в сторону и подбежала к окну гауптвахты. Она стала на колени и закричала в темное помещение:
— Володя! Володечка-а!
Тот прильнул к решетке.
— Десять суток всего! Всего десять — и отпустят! — Шура радостно смеялась.— И начальство у тебя мировое! Я с самым главным говорила! Дядька ничего... Только вначале сердитый...
— Ты береги себя, Шура-а...
— Мне что?! Ты сам тут...
Дневальный оторвал ее от окна и чертыхаясь повел за руку к проходной.
Они вошли в город с развернутым знаменем. Зеленая бесконечная колонна выползла на улицы, и сверкающие штыки закачались над мостовой.
По двенадцати в-.ряд, с ротными командирами, шагающими впереди, полк маршировал к станции, на которой ещё с утра стоял длинный эшелон из пустых товарных вагонов.
Размеренно обрушивались на булыжники сотни ног. Плавно колыхались плечи. На вещевых мешках блестели надраенные котелки.
Запыленные, усталые, они шли по городу свободным ритмичным шагом, поротно, волна за волной.Люди, стояли на тротуарах вдоль всего движения колонны.
Нет, это не был точно выверенный отрепетированный церемониальный марш. Они шли молча и тяжело.Стоящие на тротуарах не спрашивали, куда идут эти пропыленные, глядящие друг другу в затылок люди. Они понимали, что дорога этих людей не заканчивается на гулкой станции у красных товарных вагонов, на путях, поросших травой и отцветшими одуванчиками... Их дорога только начиналась от прощального крика паровоза и последнего взмаха руки.
Еще недавно, они тянулись по этой же улице с мешками и чемоданами, толкаясь и ломая ряды, и потные сержанты
носились вдоль колонны, с трудом наводя подобие порядка. Волосы новобранцев были острижены, головы кружил хмель, и неумелая гармоника задыхалась от визга.
Теперь они шли тяжелыми рядами, выдерживая дистан-цию, и над их стальными шлемами качались тонкие штыки...
Думали ли бойцы о том, что это — начало ил.ц конец дороги, которую называют жизнью? Многим ли из них.через полгода, через год, через четыре, многим ли удастся вернуться сюда, на эти каменные булыжные пути, которые упираются в железнодорожную насыпь, в вымытые женщинами товарные вагоны?..
О чем они думают, когда видят первые вечерние огни. в окнах, слышат, как мать зовет ребенка, ловят на себе, взгляды стоящих на тротуарах?..
У вагонов их распустили.
Освободившись от винтовки и скатки, Володька стал искать Шуру. Они встретились сразу, точно сама, судьба оберегала эти жалкие минуты, выделенные для расставания. Бросились друг к другу и, обнявшись, замерли у вагона. Шура целовала его, не стесняясь. Здесь никто не стеснялся. На перроне стоял шум, гам, слышались слова' команды и ржание лошадей, но возле каждого был словно Круг молчания и одиночества, в котором находился только он сам и тот, с кем надо было прощаться. Сейчас за эту черту не проникали Ни орущие гудки паровозов, ни лязг буферов. Здесь были лишь заплаканные глаза, тепло домашних стен, смех покидаемых детей... Руки. отводили с женских лиц волосы, гладили щеки... Узкие плечи вздрагивали от рыданий...
— Ты будешь мне писать? — спрашивала Щура.
— Да... А ты мне?.
— Конечно. Каждый день!
— Ты не забудешь меня?
— Ни за что! Никогда!..
О чем люди говорят, прощаясь? Расстаются ли они на неделю или, может быть, на всю жизнь, но всегда они друг другу не успевают сказать самого главного.. И даже если бы им давали на это не несколько минут, а час, даже сутки, все равно для главного не хватило бы времени. Все прощания одинаковы тем, что время как бы останавливается и его приходится заполнять простым и обычным, а потом оно сразу делает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29