Она остав.-ляла на долю женщин угрюмое остервенение в бесконечной борьбе с нуждой и иссушающим горем. А потом были еще волнения о безотцовщине детей, о том, что протекает крыша и уже нечего снести на менку...
И хотя из городка в городок, растекаясь по эшелонам, будоража базары и заводские цехи, шли рассказы о чудесных возвращениях и воскресших из мертвых, многие знали, что их минует такой счастливый конец. Нет, они не смирились, не опустили руки, иначе бы не смогли выжить. Умытые и причесанные, шли в школу дети, чинились крыши, на дне чемоданов находились еще не снесенные на базар вещи... Но надежда на возвращение мужей оставила их дом, словно раз и навсегда лишив эти бревенчатые стены радости встреч и суматохи ожиданий.
И то, что, несмотря на войну, не получая писем, одинокая и бездомная, Шура решила уехать, потрясло женщин. Они собирались во дворе, шли к Тоське, слушали ее ругань
и волновались или равнодушно пожимали плечами. А дома, сидя, в тишине комнат, с отчаянной мечтой о чуде, которое должно быть хоть раз в человеческой жизни, вдруг представляли себя на месте этой девчонки и с трепетом снова перечитывали письма, разглядывали похоронные документы, выискивая в них несоответствия и тайно, испуганно лелея проснувшиеся слабые надежды...
И случилось странное. Кто сумел житейским опытом и с помощью выстраданного временем трезвого взгляда подавить в себе робкое движение души, те возненавидели Шуру. Она для них стала тем, кем они могли быть, если бы имели силы не верить казенным печатям, хмурым глазам военкома и воспоминаниям друзей, вернувшихся из военных госпиталей. И это делало их жизнь еще невыносимей, словно в прожитых ими днях все время таилось какое-то предательство.
А другие неожиданно почувствовали себя способными сделать то же, что и Шура. Но им нужен был тот, в ком надежда не подверглась сомнению, кто смог бы переступить грань неверия в чудеса и добровольно пойти на новые разочарования, скитания по дорогам...
Шура ничего об этом не знала. Она готовилась в путь. Привела в порядок свое старенькое пальто. Починила ботинки. Сшила заплечный мешок и наложила в него картошки. На неделю вперед отоварила хлебные карточки. И Надежда, жена убитого штурмана, сказала женщинам во дворе:
— Пора ей все выложить в глаза... Погибнет девчонка. Куда ее несет? Все ходят вокруг нее да около. Боятся правду сказать. Давно уже погиб ее парень! Это каждому ясно. Мне терять нечего, я ей весь пасьянс разложу!
Она пришла, когда Шура была одна, села на кухне, зажав между ног подол юбки, и хмуро стала смотреть, как девушка штопает кофту,
— Слушай,— начала она грубовато.— Никуда тебе не следует ехать...
— Почему? — спокойно спросила Шура.
— Ты что думаешь, на фронте в оловянных солдатиков играют?
— Нет... не думаю.
— Если не получаешь писем?! Если... да что говорить, ты на нас посмотри. Мы тоже не получаем писем. И знаем, почему! Некуда тебе ехать.
— Ты думаешь, он убит? — недружелюбно проговорила Шура.— Я на твоем месте для этого не пришла бы совсем... Убит, так я найду его могилу.
- Тебе легче от этого станет? — усмехнулась Надежда. Шура медленно воткнула в клеенку иголку, отлбжила кофту.
— Может быть, супу хочешь? Недавно сварили...
— Брось ты это! — в сердцах закричала Надежда.— До супа тут...
— Почему же нет? — пожала плечами Шура.— С луком... на поджарке...
— Иди к черту! — покраснела Надежда и, подавшись к девушке, торопливо зашептала, заикаясь от волнения:— Мы не надеялись на что-то? Не ожидали? Только ты... одна... такая? Лучше нас... У тебя еще неизвестно что, а мы... Нам уже повестки пришли. Как жизнь пополам перерезали! А ты говоришь... Сто процентов! Сто процентов, что не вернутся...
Она вдруг заплакала, всхлипывая и не стесняясь. Слезы побежали черные, пополам с тушью, они щипали глаза, и Надежда держала веки кончиками пальцев.
— ...Вчера в приют ходила... девчонку выбрала, курносую... Скоро домой приведу. Будем греться в постели. Сказки читать.
Шура молча поставила перед ней тарелку с супом и положила рядом ложку. Надежда стала есть, шмыгая носом и оттирая со щек слезы движением плеча. Омытые глаза ее сделались серыми и беззащитными. Она дула на ложку, вздыхала и старалась не смотреть на Шуру, которая неподвижно сидела у стола.
— Знаешь,— вдруг сказала Шура.— Я тебе подарю свой огород... Там еще много картошки невыкопанной. Мешка два.
— Да что ты,— слабо возразила Надежда.
— Будете зимой картошку есть... Меня вспоминать. С дочкой тебе труднее.
— Легче, легче,— замахала Надежда ложкой.— Она из меня человека сделает... И пить я брошу. Перестану по мужикам таскаться. Я и раньше это делала назло сама себе. Вот, мол-, какая я беспутная...
— А девочка-то хорошая? — спросила Шура.
— Прелесть,— засмеялась Надежда.— Тельце худень-. кое, а глазища — во!.. Спасибо тебе за суп. Не помню, ког«. да горячее ела. Тебе в чем-нибудь помочь?
— Вот поштопай кофту,—предложила Шура,—а мне еще подкладку пальто надо постирать...
Она налила в таз воды и окунула в нее материю. Стала натирать ее мылом из пенящейся глины. Выпрямившись, посмотрела в сторону Надежды. Та сидела, низко наклонившись над кофтой. Волосы спадали на лицо. Руки медленно и спокойно тянули нитку.
— Летя-я-ят гу-у-у-сц,— вдруг запела Надежда тоненьким голосом.— Летя-я-ят гуси-и-и...
Тоська подарила Шуре валенки. Высокие, подшитые желтой кожей.
— От меня с капитаном,— сказала она, уже примирившись с тем, что девушка все-таки уедет.— Ты их в мешок.., Да будь осторожнее, неровен час, стащат...
Иван принес на память материнскую шаль.
— Я ей новую куплю, а тебе... Возьми. Наши все поклоны тебе шлют. Желают удачи. Ты, как приедешь, сразу пиши... А если снимут с поезда, то телеграмму... Я мигом примчусь.
Женщины во дворе сложились кто чем мог и купили на базаре хлебные талоны. На целую неделю. Отоварить их можно было в любом станционном киоске.
Под вечер зашагали на вокзал. Провожали Тоська, Надежда, Иван и еще несколько человек. Тепло одетая, в крепких ботинках, замотанная шалью, Шура шла по разломанным тротуарам, прощаясь с этими деревянными домами, улицами, поросшими цепкой травой, и пыльной площадью с парашютной вышкой. Угрюмый Иван молча тащил ее дорожный мешок с выпирающими из-под полотна боками картофелин.
Станция встретила гудящей толпой, длинными очередями, драками и скандалами у окошек билетных касс. Военные и гражданские валялись на кафельном полу, отгородившись чемоданами и мешками, спали на разостланных одеялах, пили чай, пеленали детей, тревожно слушали бубнящий голос громкоговорителя. В четырех стенах вокзала шла своя, неухоженная, полная тревоги и томительного ожидания перемен,, беспокойная жизнь.
— Сережка?! А ты чего здесь? — удивленно закричала Надежда, увидев сидящего на скамейке капитана.
— Да вот, пришел проводить,— смущенно ответил тот и подошел к Шуре.
— Привет, старушка... Значит, едешь? Ни пуха тебе ни пера... Между прочим, возьми.
Он протянул небольшой свернутый лист бумаги.
- Это тебе пропуск до Красноярска... Ну, если сможешь, доберешься.и до Уральских гор. Дальше гарантии не даю. И этот вырвал у полковника с мясом.
— Спасибо,— прошептала Шура.
Красивый капитан покраснел и натянул на глаза козырек фуражки.
— Чего там,— пробормотал он.— Солдатская взаимовыручка...
Поезд подошел в грозных усах пара, сверкая медными обручами на черном запотевшем мазутными каплями туловище. Медленно остановились обвешанные людьми вагоны. Ожидающие бросились к подножкам, начали барабанить в двери. Они карабкались по лесенкам на крыши, втягивали чемоданы на тормозные площадки. Размахивая флажками, всунутыми в кожаные чехлы, проводники отталкивали людей, ругались, но волна желающих уехать продолжала плескаться у зеленых стен вагонов...
Шура метнулась к одной двери, к другой, закричала проводнику что-то неслышимое в общем гаме и беспомощно остановилась среди водоворота, в котором вращались узлы, чемоданы, вещевые мешки, слышался плач, удары кулаков по железным бокам вагонов...
— Вот и уехала.,.
— Так для тебя это лучше,— сказал капитан.— Вон сколько таких же, как ты... С ними не пропадешь.
Он кивнул Тоське, и они стали решительно пробиваться к хвосту эшелона.
Иван обрадовался. Поставил мешок у ног, закурил, хитро посматривая на растерянную Шуру.
— Домой пойдем... завтра на работу. Вернулись запыхавшиеся Тоська и капитан.
— Быстрее... За нами!
Все побежали по перрону, расталкивая людей, держась вместе и боясь потеряться в толпе.
— ...Я проводницу уговорила,— на ходу, задыхаясь, кричала Тоська. Вагон переполнен под завязку, но куда-нибудь приткнут... Ты только пиши. Не забывай...
— Никогда... в жизни,— отвечала Шура и, остановившись, искала поверх голов фуражку капитана.
Они нырнули под колеса, перелезли через путь и оказались с той стороны эшелона. Проводница чуть приоткрыла дверь, и, подталкиваемая руками, не успев даже попро-
щаться, сказать этим людям слова благодарности за все, за все, что они сделали ей в жизни, подхваченная другими руками, уже из вагона, Шура исчезла в тамбуре.
— Шура-а! Шура-а!!! — Иван забарабанил кулаками в дверь, в отчаянии заорал.— Шура-а... на минуту... Шура...
Тоська заплакала, побежала вдоль окон, громко крича:
— Выгляни в окно-о... покажись., где ты?..
Надежда молча стояла с капитаном, хмурая, сцепив пальцы на бахроме шали. Она тоже была готова заплакать и, сдерживаясь, покусывала накрашенные губы. Капитан держал ее под руку, строгий, красивый, с бледным,' гладко выбритым лицом.
— Черт,— тихо сказал он,— хоть бы окно открыли... Наверно, завидуешь ей?
— Она счастливый человек...
— Будет счастливой?
— Уже счастливая...
В темноте тамбура Шуру толкнули, она наступила на что-то мягкое, мешок ее затерялся среди других вещей.
— Куда лезешь?! — закричал мужчина.
— И так полно! — подхватили другие.— Дохнуть нечем... Никого не пускать!..
Глаза привыкли к темноте, и Шура увидела тамбур, заваленный чемоданами. Люди сидели на корточках под стенами. На плащ-палатке лежал коренастый офицер со взлохмаченными волосами и в расстегнутом кителе с тяжелой грудой орденов и медалей. В раскрытую дверь был виден вагон с откинутыми полками, торчащими сапогами, ботинками, бритыми головами, женскими платками и шапками. Вагон был набит по самую крышу. Сидели даже на верхних, багажных полках. Люди забили проходы, слышался сплошной гул, взрывы смеха, одинокие женские голоса. От одного конца вагона.в другой по рукам передавали трехлетнего мальчишку в помятых ситцевых штанишках на помочах.
— Братцы, дальше... герой писать хочет... Эй, Борьку возьми... Создайте пацану удобства...
Офицер подхватил мальчишку и пошел с ним в туалет. Вернулся назад, протянул его какому-то солдату.
— Порядок в танковых частях... верните мамке... Увидел прислонившуюся к стене Шуру.
— Далеко, красавица?
— До Москвы... А потом дальше,— тихо сказала Шура. - Куда ж тебя пристроить? — он почесал затылок,
— Да наверх,— подсказал солдат.— Размера она ма« ленького... Войдет.
— Конечно,— зашумели вокруг.— Отдельная квартира... Позавидовать можно...
— Правильно,— решил офицер.— Полезешь туда... Шура подняла голову и увидела под крышей вагона плоский ящик.
— Там зимой уголь возят,— объяснил офицер.— А сейчас пусто... Ноги подожмешь и красота... И патруль не найдет,— хитро закончил он.
Офицер приподнял мешок Шуры, чтобы забросить его в ящик и обрадованно закричал:
— Ты смотри... Картошка?! Живем, братва... А у нас тушенка. Как думаешь, годится?
— Еще как,— засмеялась Шура.
— Тогда давай, лезь!
Несколько рук взяли Шуру и взметнули ее высоко под крышу. Она ухватилась пальцами за край доски и втиснулась в узкий ящик. Там пахло углем, пылью и было жарко.
— Ну как? — послышался снизу голос.
— Порядок в танковых частях! — Шура свесила голову из ящика. Офицер и солдат стояли внизу, закинув головы, смотрели на нее и улыбались.
— Как в скворечнике... Еще выглядывает!
Сквозь гомон вагона Шура услыхала стук в железную дверь и приглушенный крик Ивана:
— Шура-а...
— Я зде-е-есь! — подхватила девушка и ботинками забарабанила в стену вагона.— Ива-ан... Тося-я-я...
Дернувшись, поезд медленно тронулся от перрона. В тамбуре было темно, и только в запыленное окно полосами пробивался свет. Он то тускнел, то становился ярче — это проплывали мимо станционные дома... Колеса убыстряли свой бег, и вот они уже грохочут сплошным звонким гулом.
Сжавшись в своем ящике, Шура притихла. Она видела над собой потрескавшуюся краску досок и ржавые шляпки железных заклепок. Ящик качался, вздрагивал на стыках рельсов. Все дальше уходили привокзальные здания, железный путепровод, город с изломанными деревянными тротуарами, кирпичными цехами и травяным полем, на котором, крыло в крыло, стояли неподвижные самолеты, ожидающие утреннего чистого неба...
И между тем, что Шура покидала, и что ее ожидало впереди, было громадное расстояние в восемь месяцев войны. Но она знала, верила: наступит час, и встреча состоится. Ее встреча. Встречи других. И, наверно, все буДет не так, как Думалось в грязных окопах, как вынашивали люди в рабочих бараках и землянках. Прошлое не вернется. И многие станут друг другу чужими и незнакомыми или еще более близкими и родными. Сколько людей отшатнет и испугает происшедшая в них за эти годы перемена...
В предстоящих встречах были заложены новые беды, будущие разочарования и счастье, невидимые семена которого посеяны уже давно и незаметно прорастают все это время, как под слоем снега в зимних буранных полях проклевываются зеленью набухшие тяжелые зерна...
















1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29